Часть 3 (1/1)

У Холланда имеются вопросы. Много вопросов. Вопросы эти, как пчелиный рой, нависают над его головой. Выспаться не получается — мысли этому благому делу всячески препятствуют, а эмоции выбивают из колеи. Поэтому во втором часу ночи Том выбирается из тёплой постели, включает фонарик на телефоне, идёт на кухню, заторможенно останавливается у раковины, потом всё же плещет себе в лицо холодной водой из крана, вытирается краем футболки и садится на табурет. Он снова медитирует над ситуацией в курилке, невидящим взглядом уставившись в пространство перед собой. Замечания про косвенные поцелуи в их с Робертом случае кажутся ему обоснованно дебильными, да и звучат они как-то по-гейски, поэтому Том сразу же отмахивается от такой редкостной баламути. По коже бегут мурашки — Том оттягивает влажную футболку от тела.Он себе и раньше всячески рисовал возможные сценарии их встречи, но ни один из них не был близок к реальности: в самой смелой его мечте Роберт жмёт ему руку; и там они точно не валяются вместе на кровати и не выкуривают одну сигарету на двоих. Хотя это даже в мыслях звучит пошло — узнай Остерфилд об этом, точно начнёт стебать Тома. В поведении мистера Дауни однозначно существует логика, которая, однако, ускользает от Холланда. Том встряхивает головой. Навязчиво прокрадывается смутное ощущение какой-то аномалии в привычном укладе вещей. Быть может, Земля сошла с орбиты, а он об этом ещё не знает? Или какие-то неполадки с магнитными бурями? Солнечными ветрами и вспышками? Мистер Дауни метеозависимый? Это же как-то влияет на настроение? Нет, в поведении Роберта отсутствовала логика, подвластная тугому на размышления мозгу Холланда, так что его дружеско-покровительственные жесты Том расценивает по-своему. Мистер Дауни, стало быть, подвержен эмпатии и, как об этом уже сообщало множество интернет-изданий, обладает чрезмерной внимательностью к окружающим. Это открытие разливает тёплое благоговение в груди, и Том с улыбкой вспоминает, как Роберт подошёл к потерявшейся девочке, участливо забеспокоился и разрулил там всё, а не ушёл, махнув на совершенно чужих ему людей, которых он видит впервые. Хотя имел на то полное право: во-первых, работа; во-вторых, кто ему — Холланд? Один из десятка миллионов поклонников. Роберт даже... просматривал его анкету. Даже... запомнил его имя. Настоящий профи.Мистер Дауни — это определённо Человек с большой буквы. Он достоин ещё большего уважения и признания: Том обязательно расскажет об этом всем своим друзьям и знакомым.А ещё Том втайне очень радуется, что ему хватило ума не просить у Роберта автограф. Отказавшись от завтрака, утром он приветственно целует Николь в щёку, оставляет скейт дома и выходит на улицу, прилично нагретую весенним солнцем. До дома Индио пеший маршрут займёт чуть больше часа, и Холланду хочется потратить это время на прогулку в одиночестве.Он натягивает на голову капюшон, поправляет капельки наушников, включает музыку, намеревается переложить телефон из кармана джинсов в карман толстовки и, охнув, с досадой вынимает руку обратно: ткань склеилась чупа-чупсом, поэтому на его пальцах и гаджете остаётся липкая субстанция. Том растирает её, попутно вспоминая, как засунул чупа-чупс в карман, когда сначала растерялся из-за плачущего ребёнка, а потом — после появления мистера Дауни. Он вообще плохо соображал в тот фрагмент своей жизни и в глубине души считает, что ему всегда будет стыдно за Тома Холланда образца весны 2016 года. — Проходи, — подталкивает Майк сзади, сжимая его плечи обеими руками. На пороге Том едва ли не спотыкается о раскиданную гору конверсов всех цветов радуги и слышит, как новоявленный приятель ржёт ему в спину: — Глаза в оба. У нас тут арт-хаус. — Это беспорядок, — поправляет его Холланд, когда делает пару шагов внутрь и окончательно убеждается в том, что здесь царит настоящий срачевник. Благо, не разит ничем — окна открыты, из-за чего по квартире циркулирует чистый воздух. — Арт-хаус, — настаивает Майк с кривой ухмылочкой и смешинками в глазах. Том больше не комментирует — его внимание занято визуальным исследованием чужой жилплощади. Почти полное отсутствие перегородок между комнатами сразу бросается ему в глаза. Здесь много картин, которые таковыми назвать у Холланда с трудом поворачивается язык — разве что висят они на стенах, а на деле больше похожи на кляксы. Коричневые обои в некоторых местах, обнажая побелку, вырезаны геометрическими фигурами вручную. Стоит признать, что даже их серый подъезд с облупленной краской на стенах выглядит куда более аккуратно. Да и в трещинах на потолке нет ничего живописного.В углу, у окна, установлена аппаратура, предназначение которой Том, небрежно тыкая и перебирая пальцами детали, пытается определить. Он предполагает, что это звукозаписывающее устройство — к такому умозаключению его подталкивают листы с нотами, вываливающиеся из розовой папки с принтом витрувианского человека; часть нот зачёркнута или, наоборот, обведена жёлтым фломастером. Но его внимание резко переключается, когда он тянется потрогать статуэтку серого черепа с чёрными глазницами, а стопка бумаг и книг едва ли не рухает вниз. Том успевает их поймать до того, как те приземлятся на линолеум (который тоже, к слову, вырезан замысловатыми орнаментами). Он в панике принимается раскладывать всё по местам, напрягая память, чтобы вспомнить прежнюю локацию вещей. Однако его взгляд невольно останавливается на книгах. Таких он не видел нигде и ни у кого, и даже их названия казались Холланду утомительными для сознания. Том берёт их и башней складывает одну на другую: Гай Стэндинг ?Прекариат. Новый опасный класс?, Макс Штирнер ?Единственный и его собственность?, Михаил Бакунин ?Государственность и анархия?, Чарльз Тилли ?Принуждение, капитал и европейские государства?, Фридрих Энгельс, Карл Маркс ?Манифест Коммунистической партии?. Они потрёпанные, словно их годами перечитывали и ежедневно таскали с собой в сумке. Том не обделён любопытством, но не решается заглянуть внутрь: подобное чтиво явно рассчитано не для раннего времени суток. Обычно Холланду нравилась фантастика в стиле Рэя Брэдбери, Джорджа Мартина или Сьюзен Коллинз. Но самой любимой его книгой была ?P.S. Я люблю тебя? автора Сесилии Ахерн. Том до сих пор помнит, как он рыдал, читая её в долгожданном одиночестве, когда вся его родня уехала на отдых за город. С такими же горькими слезами Холланд потом сжёг эту книгу, чтобы никто случайно на неё не наткнулся: засмеют по-чёрному — век не отмоешься. Бордовый диван накрыт одеялом с изображением бесконечного ряда фракталов, у изголовья — низкий зелёный пуфик, и этот уголок — единственное место, которое создаёт хоть сколько-нибудь знакомое впечатление, напоминая Холланду Австрию времён Зигмунда Фрейда. Возможно, в этом предусмотрен символизм, думает он, когда замечает на сиденье лист бумаги; подходит, берёт в руки и вчитывается в текст, выведенный неровным, но гипнотически завораживающим почерком. Фрейд ошибся, подменив понятия: предаваться экзистенциальной рвоте стало формой изъяснений для прелюдии во имя секса. Мол, всё дело в аорте, что ошивается в районе сердца. Мол, стриптиз души — ходатайство о жажде любви. Звучит теория жалко. И мне до пизды: моя плоть содержит 21 грамм пустоты*. Я не приглашу вас слиться в экстазе — лучше слейтесь в унитазе. А вам хочется по-животному: доверять фальшивой фразе, раздвигая свои ножки красавчику-заразе? Просто знайте: роптая богу Яхве, мать зовёт меня ?ребёнок-destroy?; тяжела, видать, опека, когда сын твой умственный калека. Ну а мне давно фиолетово, что я – лишь двуногое бешенство, пустое невежество. Вокруг меня создают шедевры искусства, а я хвалю инженерию поломанного существа. Чем отличается комар от северного сияния Лапландии? Как высчитать калории в правильном питании? Меня совсем не ебёт. Ведь слепленный из кривых углов и тупиков, я к миру не имею никаких вопросов. Ошибка, запрещённый человек-обойма для едких, пугающих слов. Глядя мраку в глаза, я ловлю кайф и тлен, моя смерть — это дзен для шаблонных рабов. Батраков, феодалов и деспотичных монархов. Один чел, мутный ментор, задал мне такой вектор: ?Разложись, дурачок, в гробу на элементы, ты не заслужил свои ферменты, тебе цена не доллар – центы?. Ок, я дешёвый, убогий и жалкий. Но вы рвёте себе свои сраки. Капиталом, обманом. И салом обрастая, теряете совесть. А лицемерам я не отдам свою почесть.В уравнении жизни я минус, и минором откликнусь под ваш праздный макабр. В мозгах Пёрл-Харбор: наслушавшись сполна вашего лютого пиздежа, говна изо рта, я – покалеченный человечек этого лживого мирка.Жизнь словно проба-версия плохого боевика. А поэт Руми учил, что раны — это отверстия для проникновения Света внутрь ослабленных тел. Хотя из светлого — лишь пробел: им напечатают меня в учебнике истории, порицая в демагогии. Солнечная система — единственные границы, где мне пришлось застрять физически, но метафорически — я давно за пределами космоса, шагаю на зов своего лозунга: ?Срать на проёбы!?.Тухлые амёбы, мне не нужны ваши советы, ответы и Веды. Вы отказались от меня, я — отвергаю вас навсегда. Нахуй ненависть. Нахуй любовь.Пусть отчуждённость скота, ведомого на убой, сыграет последнюю роль.Том хмурится, обсасывает впечатление, раздумывает. Что с ним не так? Он сирота? Подкидыш? Его усыновили из детдома и эксплуатировали? Почему Индио так несчастен и зол?Сам Том не имел достаточно свободного времени для пессимистичных измышлений, которые обычно свойственны городской интеллигенции. И никогда не был задротом, его не интересовали логарифмические формулы, отрицательные экстерналии, Зона 51, митинги, комплексы Электры и Эдипа, справедливость законов, или цены на нефть, или чем ещё обычно забита голова неравнодушных. Вместо этого у Холланда учёба, тренировки, спектакли, съёмки, бесконечные мелкие проекты и, самое главное, целых три неугомонных брата. До одиннадцати лет Холланд вообще не подозревал о наличии нищеты, катастроф и смертельных болезней на том голубом шаре, поверхность которого он до сих пор топчет. А после — ему было и вовсе не до бичей человечества: график становился всё более плотным, список обязанностей рос экспоненциально, и найдись полчаса передышки в дневное время — это, считай, повезло. Он задумчиво хмурится и снова, более внимательно вчитываясь, пробегается по тексту, но отрывается, когда откуда-то из глубины квартиры раздаётся голос Майка:— Томми, жрать будешь? Холланда слегка перекашивает в лице от этого приторного ?Томми?. Он машинально кивает и произносит сдержанное ?Да?, но, судя по тому, что Майк снова окликает его и переспрашивает, Том понимает, что его не услышали. — Да! — уже громче отзывается он, неловко застряв в коридоре, который, по сути своей, коридором-то и не является, а сразу переходит в спальню. Тут две кровати, заправленные жёлтым и ярко-красным покрывалами. Чуть помешкав, Том решает отправиться в ту сторону, откуда слышалась возня Майка. Его путь преграждает неожиданно появившийся в проёме Индио. Сосредоточенный, глядящий на Холланда задумчиво, при этом в руках он сжимает мобильник, поднесённый к правому уху. Том улыбается краем губ, кивает, салютует ему двумя пальцами ото лба и ловит в голове мысль, что сейчас эта неопределенность на чужой территории заставляет его ощущать себя слегка уязвимым. — Ты явно что-то попутал насчёт него, он норм пацан, — Индио, продолжая говорить по телефону, подзывает Холланда к себе. Том подходит ближе и замирает, ожидая, когда тот закончит свой телефонный разговор. Индио хмурится, потом чешет нос, водит большим пальцем ноги по шляпке торчащего из пола гвоздя. — О’кей, ты можешь не помогать мне с этим, я понял, базару нет. Не такой уж ты и всемогущий, как мнил о себе. На проверку ходить буду... А вот с пиздюками твоими за одним столом сидеть — нет, увольте. Я ж не псих, чтоб добровольно... Ладно. Да всё, решили, харэ, ты уже извинился. О’кей. — Индио наконец убирает телефон в карман, всё так же серьёзно смотрит на Холланда, а потом вдруг резко подаётся вперёд. Том вздрагивает и втягивает голову в плечи, но прежде, чем отшатнуться назад, слышит, как Индио вдыхает воздух в районе его шеи. — Йогурты пил перед приходом? — странным голосом интересуется тот, а Холланд чувствует, что это напряжение и непонимание происходящего начинают его потихоньку напрягать. — Нет, а должен был? — Как знать. — Индио пожимает плечами, а потом добавляет: — Добро пожаловать к нам, будь как дома. — Но не забывай, что ты в гостях, — вдруг выныривает белобрысая башка Майка из кухни. Майк, в отличие от Индио, довольно бодрый и радостный. — У меня тут кипяточек нагрелся, скоро лапшичку закину уже, подтягивайтесь. — Заранее извиняй, ничего нормального мы не жрём, — внезапно улыбается Индио, вконец поставив Холланда в тупик своим поведением. — А чо с рожей? — Это я у тебя тоже хочу спросить, что с твоей рожей? Обнюхал меня как пёс. Ни привет, ни как дела. Что это было? — Да показалось, что от тебя перегаром несёт. — Можно подумать, ты бдишь за чистотой и порядком в доме? — Том переходит на грубый манер, а интуитивное чувство недосказанности и какого-то наёба вспыхивает в нём назойливой паранойей. Пока Холланд размышляет, зачем вообще он притащился к чужакам, да ещё и спозаранку, Индио округляет глаза и хлопает себя по грудной клетке. Взгляд у него испуганный.— Вы видите это? Том в замешательстве бросает сдавленное ?Что?? и даже оборачивается назад в попытках обнаружить, что такого страшного там углядел Индио, но тот картинно хватается за грудь и выдаёт драматичное: — Осколки моего разбитого сердечка! Холланд прикрывает глаза, медленно выдыхает, старается выглядеть сердитым, но улыбка так и рвётся наружу.— Ну ты и чёрт, бро. — Ты тоже на эльфа не похож, — в тон ему отзывается Индио, а затем закидывает руку на плечо Холланда, утягивая за собой на кухню, и усаживает на стул без спинки.Майк встречает их обоих широченной лыбой, уступая ею разве что коту из сказок Кэрролла. — Тома?с-ананас, что будешь пить? — очередной дразнилкой обращается к нему Майк, параллельно накладывая на тарелку кусочки ржаного хлеба. Том помнит, как недавно его уже обозвали Хохландом. — Живительную водицу, кокосовое молочко, улунский чаёчек? Том хмыкает, берёт один ломтик и с аппетитом откусывает.— Мочу, — жуя корочку хлеба, брякает он. — Как ты сразу не допёр ввести это в меню? Майк-дизлайк. Отписка!Индио начинает задушенно ржать, Майк одобрительно кивает Холланду и поднимает большой палец вверх: мол, уел.— А если серьёзно, то я пью чай, дорогуша. — Дорогушу ты в тиндере найдёшь, а меня попрошу — Дизлайк. — Майк горделиво вздёргивает подбородок. И как только Том не догадался раньше? Дизлайк — это скорее комплимент в случае их тандема с Индио, ведь они с Майком решительно против всякой популярщины. Через минуту перед Холландом ставят миску с супом и вручают китайские палочки — он держит их впервые и расценивает это как вызов. Горячие капли куриного бульона то и дело брызгают ему в лицо, но Том протирает кожу, не обращая внимания на увеличивающееся количество пятен на своей футболке — потом постирает, и продолжает трапезу, попутно удивляясь, как может обычная лапша быстрого приготовления быть такой вкусной. Так подумать, ему в принципе нечасто доводилось есть вредную пищу. Индио периодически бросает на него быстрый взгляд, усмехается, качает головой и ест дальше, так ничего и не говоря. Первым не выдерживает Том: — Что? — Как прошло прослушивание? — вопросом на вопрос реагирует тот, лениво потягивая суп. Настроение тут же падает с восьмёрки на нетвёрдую пятёрку. Том, вторив своему эмоциональному ответу, опускает голову следом. — Хреново. — А поточнее? — встревает Майк и, когда Холланд смотрит на него с ещё большей меланхолией, подпирает ладонью щеку — та смешными складками собирается вокруг его зелёных глаз. — Не наткнулся там на звёздных персон? — Я мистера Дауни встретил, — сообщает Том главное событие своей жизни — после, естественно, самого факта его появления на свет. Услышав такое заявление, обычные люди накинулись бы на него с пулемётом вопросов, однако не эти двое: они, как ни в чём не бывало, продолжали молча ждать продолжения сказа, совершенно не изменившись в лице. Том уже привыкает к их анти-мейнстримной идеологии. — Встретил и не узнал, прикиньте. Индио давится своим чаем, Майк хлопает его по лопаткам два раза, а Том, пожав плечами, говорит дежурное ?Осторожно, бро?. От изложенного вслух воспоминания Холланду по меньшей мере хочется огреть себя кастрюлей, но он титаническим усилием сдерживает этот позыв.— А дальше что? — А дальше на радостях я его в бок пихнул. Он от шока офигел, почти грохнулся. Наверное, простые смертные к нему обычно не прикасаются. — Том припоминает во всех красках, как они стояли рядом с девочкой, которая только что утёрла свои слезы, а он победно кинулся к сэру Роберту, обознавшись: с его каскадёром-то Холланд быстро сдружился. — Но в итоге, когда ситуация прояснилась, на самом прослушивании я всё равно споткнулся и навернулся на ровном месте как последний лох. Мистеру Дауни тоже досталось. Бедный мужик, — Холланд, вздыхая, одновременно сгорает со стыда. Стыд этот — как дрель в желудке. Правда, не болит, но свербит нихуёво так. — Что ещё было? — с нехарактерным данной теме любопытством допытывается Индио и даже чуть подаётся вперёд.А Том вдруг понимает, что ещё ночью решил оставить случай в курилке при себе: это слишком личная информация. Мистер Дауни к нему по-человечески (увидел, видимо, что Том — адекватный парень, людей в беде не бросает, и решил с ним лично пообщаться, как взрослый со взрослым), — а он будет разглагольствовать, что ли? Нет, Том, конечно, тот ещё фанат, о кумире своём лишний раз потрепаться ему очень хочется, но он не балабол. Холланд ностальгирует, как первым признался Роберту, что чувствует неуверенность в себе; каким напряжённым был Роберт, когда интересовался об отношении Тома к его старой наркотической зависимости. Всё это показалось бы странным, но Николь говорила ему, что честность и искренность с людьми и, главное, с самим собой — это оружие, против которого даже у самого холодного человека не найдётся щита. На примере мистера Дауни — который, очевидно, как раз предавался воспоминаниям о своём прошлом и искал собеседника — он убедился в правоте матери. Том никогда особо не задумывался о природе своей везучести, но стоило отдать этому явлению должное: он был удачливым и от всей души удивлялся бедам других людей. — Разговаривали? — Немного. Строго по работе, — отмахивается Том, желая поскорее закончить этот допрос. — Кстати, вы свою хату обустраивали по принципу максимально неуютно? — аккуратно съезжает с темы он, снова принимаясь уплетать лапшу за обе щеки. — Твоя проницательность впечатляет, — с притворным восхищением дивится Майк. — Наш Томми зрит в корень! — Наш Томми сообразительный! — подхватывает Индио, и Том уже жалеет, что вообще решил открыть рот, но от души смеётся над собой вместе с ними. Следующие несколько минут они едят в тишине: Майк ковыряется в телефоне, Том с переменным успехом нанизывает на палочки лапшу, а Индио поднимается из-за стола и пропадает. Потом возвращается, таща с собой сумку, достаёт из неё что-то, подходит к DVD-плееру на столешнице, щёлкает по кнопкам, пока на экране допотопного телевизора не появляется физиономия какого-то араба в традиционном наряде с белым головным убором и длинной рубахой ниже колен. Недоумение Холланда опережает возмущённый Майк: — Энгельс твою Маркс! Нахуя?Индио фыркает и пожимает плечами. — Нашептали мне недавно, что я, оказывается, рос в достатке и никогда по-настоящему не пойму, что чувствуют страждущие.— Ну а причём тут этот чокнутый хабиби? — Майк выглядит таким напряжённым, что Том даже прекращает жевать, переводя взгляд то на одного, то на другого. — Страждущие разными бывают, согласись.— Где ты достал эту хрень? — Купил у Ви. За тридцать баксов.Том всё ещё упускает суть этой стычки, но когда слышит, о чём вещает этот араб, то содрогается всем телом. Перед глазами тут же проносятся его недавний арест, сырая камера, мрачный комиссар с его жёсткими наставлениями и пофигистичный Индио, сидящий напротив. — Это кто? — севшим голосом интересуется Холланд, отмечая, что аппетита у него больше нет. — Анвар аль-Авлаки, — сухо информирует его Майк, — глава Аль-Каиды. — Всё так, — соглашается Индио и переводит взгляд на телевизор. Холланд лихорадочно раздумывает, как поступить: сорваться, как последнее ссыкло, и делать ноги, пока не поздно, или остаться и мужественно готовиться к приезду копов, грубо заламывающих руки за спину и сковывающих запястья наручниками.— Чуваки, расслабьтесь. Это просто для общего развития, — беззаботно лепечет Индио, но получает мрачный взгляд сразу от Майка и Тома. — Для общего развития ты наизусть выучил половину ?Майн кампфа?, сделал ?коврик перед ноздрями? из усов, как у Гитлера, лично наведался в школу Колумбайн, а теперь вот это. Руки Майка на боках, брови хмурые, тон родительский, грозный. Обычно у этого парня добродушное лицо, и поэтому нынешнее настроение не вяжется с его образом. — Как у Чаплина, а не Гитлера, — говоря это, Индио бросает на Холланда беглый взгляд. — Вдруг мне тоже понравился фильм мистера Дауни?Майк смотрит на Индио долго, будто молча ведёт с ним телепатические баталии, а затем встаёт и без лишних пояснений выключает видео. Индио на удивление не проявляет сопротивления, и Холланд решает, что, скорее всего, на такие уступки есть свои причины, а сэр Майкл страшен в гневе. — Я не позволю тебе травмировать психику гостя, Индиот. Включишь при нас ещё раз — клянусь, сломаю диск и пихну тебе в жопу.Индио улыбается и просто поднимает руки в жесте капитуляции: — Не надо туда ничего пихать, я там нежный. — Фу-у-у, — дружно тянут Майк и Том, состроив брезгливую гримасу, и смеются.Напряжение резко снижается. Том сравнивает эту атмосферу с синусоидой, пики и спады которой настолько закономерны, что создают своего рода идиллию. Здесь Холланд чувствует себя чужим и неуместным, но эмоции переживаются так необыкновенно, что ему не хочется никуда уходить, зато возрастает желание остаться и наблюдать за происходящим, выискивая порядок в бардаке квартиры и смысл в хаосе идей своих новых знакомых.Через два часа Майк уезжает в свою мастерскую дорабатывать проект для выставки. Из разговора с ним Том узнал, что Майк окончил архитектурный факультет, но мечтает стать художником. Вечерами он подрабатывает в Макдональдсе, а в выходные они с Индио гастролируют по станциям метро, зарабатывая на настроении слушателей. Холланд очень ждёт субботы, чтобы, прихватив гитару, отправиться вместе с ними. Когда дверь за Майком закрывается, Том понимает, что не хочет возвращаться к себе домой, а потом с радостью обнаруживает, что его никто и не прогоняет. Нахимичив две кружки фруктового чая, он идёт в гостиную, которая совмещает в себе и спальню, и рабочую зону. — Ты здесь трогал что-то, да? — Индио шуршит бумагами на столе с звукозаписывающим оборудованием, перебирая стопки книг. — Случайно вышло, — чуть извиняющимся тоном отзывается Холланд, на что тот беззлобно цокает языком. Том ставит перед ним кружку, садится на диван и, прочистив горло, задаёт уже измучивший его вопрос: — Друг, твои тексты такие грустные, чем вдохновляешься? Индио останавливает на нём недоумевающий взгляд, его брови ползут вверх, глаза слегка расширяются, застывают. Потом он медленно подходит, забирает тот самый лист, который Том читал без разрешения, пихает его в уже знакомую розовую папку и усаживается на кресло. Холланд ждёт, что Индио сейчас возмутится, но тот только облизывает губы и внезапно мажет по лицу беззаботность. Хотя глаза по-прежнему выдают его растерянность.— Я просто весёлых ещё не показывал. В некоторых своих песнях я рифмую ?бонсай поливать? и ?какашки в рай кидать?. Хочешь, зачитаю? Том отрицательно качает головой, потому что уверен, что дело вовсе не в глорификации страданий ради творчества. Индио только коротко хмыкает, пожимая плечами. — Давай обсудим один момент. Тебя бросила семья? Майкл твой опекун? — Ну ты и дебил, конечно, — резко бычится Индио, нахмурившись. На его симпатичном аккуратном лице это выражение смотрится неправильным — Холланд хочет, чтобы Индио улыбнулся и дурачился снова. — Майк старше меня всего на четыре года. И у меня всё в порядке, а песни эти, — он шмыгает носом и слегка морщится, — просто фантазии. Не выдумывай себе личную трагедию, мы не в сюжете голливудского кино. Том вздыхает и откидывается на спинку дивана — оно жёсткое, но пахнет приятно. Здесь вообще при ближайшем рассмотрении всё чисто. Может, правду Майк сказал, когда интерьер с арт-хаусом сравнил? Том ведь совсем в этом не разбирается, сложно ему рассуждать об абстрактном — он привык к более консервативным видам искусства.— И опять ты против кинобизнеса. — Против, — сразу же соглашается Индио с насмешливой ухмылкой. — Ваш Марвел, как и вся долбаная фабрика грёз, учит тому, что как только ты находишь счастье, то тут же начинается невъебенный пиздец. А мне не нужно быть хорошим ниндзя, чтобы разгрести своё дерьмо. Я могу быть и плохим ниндзя, и жить в дерьме, и жрать дерьмо. Кому какая разница? — Тебе бы Дэдпула играть... Индио закатывает глаза: — Окстись!— Шучу, — Том взбирается на диван ногами, складывая их по-турецки, и улыбается. — За такие шутки, — сухо кидает Индио, явно не впечатлённый услышанным, — в зубах бывают промежутки.Что ж. Холланд пойдёт иным путём. — А что это было сегодня? — Том ведёт плечом, не до конца уверенный, стоит ли вообще знакомиться с тараканами Индио. — Ну, на кухне. — Ерунда. Майк беспокоится, что я могу спутать терроризм и анархию. Неужели я похож на кретина? — Я ещё не разобрался, может, и кретин, чёрт тебя знает, — искренне усмехается Том и убирает чёлку со лба. В этот момент Индио пялится на него неожиданно цепко, пуская в нервную систему Холланда сигнал сомнительного характера. Он впервые вспоминает ?Арену?, Майка, который уведомил его об ориентации Индио, и оставшийся висеть необдуманный осадок на этот счёт. Том кашляет, откладывает размышления о потенциальных рисках нахождения в обществе гея на потом и переводит всё в бессознательный фарс: — И да, я уже вижу, как мимо меня пролетают осколки твоего разбитого сердечка, бро. Индио фыркает. Затем складывает свои длинные ноги на рабочий стол, скрещивая их. Том взглядом следит, чтобы тот случайно не задел чай, и отхлёбывает пару глотков из собственной кружки.— У всех у них есть свои убеждения. И у террористов номер один, и у самоубийц, и у беспринципных торгашиков, понимаешь? — Это очевидно. — Нет, как раз таки нет, не очевидно. Проблема в том, что обычно мы ограничиваемся примитивными объяснениями, чем-то из разряда ?жестокие?, ?сошли с ума?, ?секта?. Но ведь это не так, у каждого из радикалов есть железобетонная идея, настолько сильная, что ставит под сомнение сам феномен жизни. Дело даже не в том, что кто-то пообещал им загробное блаженство. — Думаешь, если понять их, можно им помочь? Индио беззлобно усмехается. — Я не стремлюсь помочь. Я изучаю, мне интересно разобраться в мотивах и причинах явлений вокруг себя.— А... Ясно... — произносит Том, но на деле отмечает, что ничего ему не ясно — где-то здесь вопиющая несостыковка, но проанализировать и выявить её не хватает времени.— Один пример лицемерной благодетели от Терезы Калькуттской этот мир уже повидал, а я воздержусь. Холланд отпивает чай: сладкий, уже давно остывший, с неестественным химическим вкусом яблока. — Просто объясни мне, чем тебе так не угодил Голливуд? Том думает, что это важно. Мечты друзей — это важно. И надо относиться к ним с уважением. Как они поладят с Индио, если тот постоянно будет втаптывать в грязь то, во что верит Холланд? А Том действительно жаждет подружиться и с ним, и с Майком. Индио снова натягивает на лицо улыбку, а в его глазах вспыхивают огонь и азарт, что несовместимы с речами, которые он толкал ранее. — Тебе так интересно понять меня? Этот вопрос ставит Холланда в замешательство. Но он не держит паузы и говорит открыто: — Хочу решить для себя наконец, полудурок ты или адекват. У моих друзей обычно нет таких проблем, как в твоей ёбнутой башке. Индио смеётся, запрокидывает голову назад, смотрит в потолок, обдумывает что-то с десять секунд, а потом крутится на колёсиках своего старого потрёпанного кресла, резко останавливается перед Холландом и спокойно отвечает:— Хорошо, тогда слушай конкретный, знакомый тебе пример. Мне, как минимум, непонятно, зачем создавать столько историй про супергеройство и спасение человечества от мифических злодеев, когда на самом деле надо спасать нас от самих себя, ведь зло таится в каждом из нас — в нашем равнодушии и бездействии. Война — это состояние души, это настроение соперничества. И я не только о войне на Ближнем Востоке говорю, а о классовой войне тоже. Разве существует насилие хуже, чем бедность? Почему нет супергеройства в сражении с нищетой трёх миллиардов бедняков? Или тех миллионов детей, которые сейчас находятся в рабстве, получая по десять центов за восемнадцать часов рабочего дня? Сучья мораль мещанского образа жизни. Айфоны, зубные щётки средней и мягкой жёсткости, шоколад, блядь, да что угодно. Восемнадцать часов в день? Десять центов? Что? Это реально вообще? Утверждение сомнительное, слишком бесчеловечное для правды, но Том не решается спорить или перебивать, поэтому просто внимательно слушает. — Не то чтобы я знал, как можно это исправить, не то чтобы я верю, что кто-то изменит эту мерзкую тенденцию. Мне просто сложно свыкнуться с тем, что я — часть этой нездоровой системы. Принять это, зажить, не задумываясь о последствиях, перекладывая ответственность на других, более сильных и идейных, в надежде, что когда-нибудь такие лидеры всё-таки появятся. Не получается. Понимаешь? Холланд качает головой. Свой ответ он произносит с уверенностью в голосе, которую, однако, не чувствует внутри:— Я понимаю только то, что нет смысла выдумывать идеальный мир, а потом ныть, что он всё ещё не случился. Нас слишком много, каждого не спасти, не пригреть, не накормить и не одеть. Индио криво ухмыляется. В его глазах будто разом потухают все эмоции. — Знаешь, почему я заметил тебя? — настолько нейтрально произносит он, что в его интонации не слышится вопроса. — Я как раз вышел из студии, а ты выскочил передо мной на скейте и практически сбил меня с ног. Но не этим ты привлек моё внимание. — Индио качает головой с усмешкой, которая теперь становится отчётливо грустной. — Ты пел ?Давай ограбим богатых и будем танцевать с бедными?, помнишь такое? Том невесело фыркает. Теперь загадочная природа их знакомства становится понятной. — Если бы я зарабатывал миллион, то мог бы помочь, а так — толку выдумывать себе бессмысленные страдания? — парирует он, готовый к обороне от неожиданной атаки на его моральную состоятельность. — Если я и сам клею подошву кед суперклеем и таскаю их уже третий год подряд, бро? — Хочешь сказать, что в самом деле поделишься капиталом, если отобьёшь себе роль этого Паукообразного? — Разумеется. ?Но я не филантроп, чёрт возьми, я тебе при всём желании не Тони Старк. Чувак, я вообще только пять минут назад узнал, как многим туго живётся?.?Я не герой, я актёр?.Том раздавливает внутри себя эти мысли, превращает их в лепёшку. Всё, что говорит Индио, — это правда. Просто Холланд не готов к такой правде. — И не пожопишься? — Поделился бы, почему нет. — Сколько? — Достаточно, чтобы хватило сотне людей. Не знаю. Может, тысяче. В душе не ебу, бро. Как-то не садился делить шкуру ещё неубитого медведя, — твёрдо чеканит он, напрягаясь в плечах и челюсти, а затем заканчивает с каким-то подозрительным облегчением: — Я всё равно не прошёл кастинг.Том плохо понимает Индио, особенно — когда тот расплывается в улыбке до ушей, встаёт и на ходу натягивает на себя жёлтую худи с принтом зелёного кузнечика. — Не зря познакомился! — вдруг громко резюмирует он ситуацию и, отобрав у Холланда чай, хватает его за рукав и тянет вверх. — Пошли за выпивкой. Надо отметить наше знакомство по-настоящему. Том сглатывает едва не вырвавшееся ?Но у меня мама...?, вспоминая Николь, которую завтра к 16:50 надо проводить в аэропорт. Он не понимает, почему становится всё сложнее отказать Индио, почему его так тянет ко всему этому странному и новому, несмотря на внутреннее предостережение. Том просто отчётливо чувствует, что здесь, в компании Майка и Индио, в этом неоднозначном интерьере, среди слишком сложных книг, пессимистичных взглядов на мир и спрятанных под кроватью хрустальных пепельниц, его ждут авантюры, которые он никогда не решится провернуть с друзьями из пасмурного Лондона.Ночью, когда Майк возвращается с работы и они сидят втроём, потягивая виски, щедро разбавленный водой, Холланду чудится, что он словил релакс Далай-ламы. Спустя десять минут Том слышит, как уставший и пьяный Майкл захрапел, клюнув носом в сладкий соус чили, который он прихватил из Макдака после смены. Благодаря ему они сегодня объелись бургеров. Холланд считает, что дружить с ним довольно выгодно, и озвучивает эти мысли Индио, когда они вместе укладывают Майка на кровать. Тот кивает, радостно усмехается, плюхается на пол и делает большой глоток алкогольного коктейля, состав которого Том уже забыл.— Когда мне что-то не нравится в порядке вещей, — начинает Холланд, чуть придвинувшись к Индио. Том весь день крутил в голове их разговор, и наконец созрел для вывода: — Мне всегда хочется, чтобы проблема была связана со мной, а не с миром. Ведь если дело во мне, то я могу попытаться это исправить, и когда это срабатывает, мои страдания прекращаются. — Он впервые закидывает руку на плечи Индио сам. Индио улыбается. По-тёплому. — Не будь ты натуралом, я бы за тобой приударил. — Почему ты думаешь, что я натурал? — Не то чтобы Холланд сомневался в своей гетеросексуальности, ему просто любопытно, как геи отличают ?не-геев?. Том удивлённо моргает и ждёт ответа, слегка отстранившись от Индио.— Ты себя видел на улице? Голову сворачиваешь, когда мимо проходит какая-нибудь мини-юбка. И на заставке мобилы эта куртизанка с буферами на полтуловища. — Индио берёт его запястье, приподнимает у лица Холланда и чуть встряхивает. — Ещё и эта сопливая хуйня, сто пудов что-то парное, тру пацан себе такое не купит.— Пиздец Шерлок, — восхищённо изрекает Том на пару с вырвавшимся у него смешком и, в общем-то, соглашается с другом. На его руке действительно браслет из красных ниток, который ему подарила бывшая. Через ещё час Том обнаруживает себя бухим в хлам. Он едва шевелит языком, тело будто придавливает к полу, пока он стоит на четвереньках, пытаясь подняться. Его немного кренит в сторону — и мир мгновенно кружится: потолок меняется местами с электрической плитой, а холодильник оказывается прямо перед носом. Индио, заметив его жалкие потуги, подходит к Холланду, приобнимает, а потом склоняет над раковиной, включает воду из крана и распоряжается: — Пей. Том послушно пьёт. Через силу, под участливый призыв друга: ?Похмелья утром не будет, надо пол-литра хотя бы, пей давай?. Если бы Холланд был чуть более трезвым, то обязательно пошутил бы о чудной нежности в тоне Индио.На следующий день провожать Николь они едут дружной толпой. Холланд молча удивляется тому, почему Майк и Индио вырядились в обычную одежку без каких-либо фишек, подчёркивающих их имидж неформалов. Индио собрал дреды под бейсболкой, Майк — спрятал крашеные волосы под капюшоном толстовки, а татуировки — под её длинными рукавами. Николь радовалась знакомству с новыми друзьями сына, вдумчиво вошла с ними в разговор о творчестве, музыке, фотографиях, и Том видел, что она приятно впечатлена и в целом одобрила его новую компанию. Несмотря на то, что он уверял Николь в том, что не пробился в каст Мстителей и в Америке ему больше делать нечего, она настояла остаться на ещё какое-то время, пообещав вернуться, как только обработает один важный заказ в Ливерпуле: некто из местной знати организовывает свадьбу и пригласил её в качестве фотографа. Впрочем, у затеи погостить в Америке были и свои жирные плюсы: на всю оставшуюся неделю он поселился в квартире своих новых приятелей. Днём каждый был занят своими делами: Майк дорабатывал свои картины в мастерской, а Индио сочинял и записывал музыку. Только одному Холланду было нечем заняться, поэтому от нечего делать он просто брал книги из библиотеки Индио и, превозмогая головную боль от изложенных там идей, терпеливо дожидался вечера. После девяти у них были игры в карты, прогулки по ближайшим кварталам, а затем — попойки и знакомства в барах. Том никогда раньше не употреблял алкоголь так стабильно. Во-первых, он уставал, как лошадь, а во-вторых, не хотел подавать младшим братьям плохой пример. Да и отец по голове за такое не погладил бы. Поэтому сейчас он чувствует себя свободным, безграничным и даже счастливее обычного. Он много читал, жрал чипсы, вёл с Индио жаркие споры, а вечерами жадно прикладывался к дешёвому пиву. Холланд заполнял своё содержание новыми ощущениями, и это здорово отвлекало от тоскливых мыслей о его несбывшихся мечтах.В пятницу, устав от фастфуда, Том предлагает выбраться пообедать в какое-нибудь приличное кафе. Майк договаривается с коллегой, меняясь сменами, и обещает провести сегодня весь день с ними. Когда приносят заказ — три сока, два сэндвича, макароны с грибами и курицей — в разговоре Майка с Индио Том вылавливает любопытное ?Глянь, этот чмошник снова здесь?, но не спрашивает, о ком речь, потому что в его животе сейчас выли волки, и Холланд затыкает свой рот едой, участвуя в диалоге лишь ушами. — Учись, малыш, сейчас наш Казанова будет распускать свой павлиний хвост, — ехидно хмыкает Майк и поигрывает бровями. Том отрывается от своего апельсинового сока и спагетти как раз тогда, когда Майк щёлкает пальцами, после чего Индио резким, но одновременно плавным движением приподнимается, длинной шпалой нависнув над ойкнувшей от неожиданности незнакомкой. У неё блестящие каштановые волосы, обтягивающие коричневые шорты чуть выше колен и голубая клетчатая рубашка. Это пока единственное, что Холланд отмечает, потому что тупо подвисает на её стройных бедрах. — Привет? — Отойд... — Я лишь хотел сказать, что ты очень красивая, — перебивает её Индио, улыбаясь краем губ. — Но, кажется, ты чем-то недовольна? — словно бы действительно беспокоится он. — Нет, всё нормально, — незнакомка, смягчившись, отзывается смущённой улыбкой, а затем просит: — Дай пройти. — Конечно, — подмигивает Индио и чуть отступает, освобождая пространство, но, когда девушка, пробормотав ?Спасибо?, делает пару шагов вперед, он ловит её за запястье, и та разворачивается по инерции обратно. Индио наклоняется и пару секунд просто смотрит в растерянное лицо незнакомки. — Улыбкой демона мне мозг порви, — вдруг декламирует он с наглой харей. — В коньяк, любовь и кокаин меня макни.Том фыркает. И вдруг отчётливо понимает, какой он, оказывается, был дундук в делах обольщения. Потому что Холланд всё это время пикапил понравившихся ему девушек немодными шекспировскими сонетами. Тоже рабочая схема, конечно, но по сравнению с подходом Индио его метод выглядел в высшей степени зашкварно. Шекспир — это классика-романтика, однако и секс потом аналогичный. Ванильный такой, на фантазии и животную страсть особо не разгуляешься. Эротикус недостатикус, словом. Да Холланд никогда бы не подумал, что геи могут так виртуозно флиртовать с девчонками. Таким смелым и остроумным Том становился разве что, только когда наклюкается, а вот в Индио алкоголя сейчас — ни капли. И всё же Том безнадёжно убог на его фоне: — Я не люблю спать, и у меня язык двадцать пять сантиметров. По его мнению, эта реплика сама по себе чертовски глупая, но Индио произносит её так грязно, что Холланду кажется, что он физически способен ощутить, как со спины друга буквально прёт сексом. Девушка напротив Индио сначала полуулыбается-полусмехается, а затем чуть прикусывает нижнюю губу и отводит взгляд. Том, как и любой здоровый мужик, искренне признаёт, какую всё-таки красавицу сумел отхватить себе Индио. Ещё и в обычном кафе. Ещё и днём. Вот бы и ему научиться подобному трюку... Но не успевает он закончить свою мысль, как кто-то хватает Индио за плечи и тащит к стене, грубо в неё вдавливая. — Уёбок!— Это не я уёбок, а тёлочка твоя шлюха, — криво ухмыляется Индио, откинув голову назад и приподняв подбородок. — Впрочем, как и ты сам, да, Шода? Ты ведь тоже любишь свою жопу подставлять? Шода бьёт его наотмашь. По челюсти, в живот. Выпускает из хватки — Индио, сгорбившись, начинает съезжать по стене, но Шода берёт его за локти, тянет на себя, а потом снова толкает. Это происходит слишком быстро, поэтому, когда Том подлетает к ним, чтобы оттащить Шоду, Индио уже тихо поскуливает, из его рта течет кровь, но взгляд выражает лишь насмешку и превосходство. — Только кулаками гордость свою защищать умеешь? Ну хотя бы так, а то я думал, ты уже давно завязал с самоуважением. Том держит Шоду крепко. Рыжий парень с пирсингом в носу и ярко-голубыми глазами. Холланд помнит его. Тот вырывается почти свирепо, но Том находит в себе силы остановить его, несмотря на то, что значительно уступает ему и в росте, и в весовой категории. — Пусти, — шипит Шода, но даже не смотрит в сторону Холланда — буравит, точно желает испепелить, Индио взглядом. — Я тебя, сукин сын, нахуй урою. — Это не к нему, а всё к тому же Индио. Том практически наваливается на Шоду, буквально обнимая его и намереваясь отгородить Индио, но этот придурок, напротив, подливает масла в огонь: — Чего ты разорался-то? Радуйся, что я раскрыл тебе глаза на твою пассию. Может, я вообще тебя к ней ревную, а? — Индио наклоняется вперёд и нахально мажет окровавленным собственной кровью пальцем по щеке и губам Шоды.О том, что Индио не ревнует, Холланд знает наверняка. Он помнит, как во время одного пьяного разговора тот признался, что отучил себя от ревности. ?Ревность, — объяснял Индио свой взгляд на вещи, — несовместима с духом анархизма, потому что ревность — это собственничество, желание обладать чем-то, а я против воли к власти. Как в электорате, так и внутри себя, сечёшь?? ?Секу?, — соврал ему в тот день Том, но, оказывается, что-то да понял всё-таки. — Хватит выёбываться, — не выдерживает он, раздражённо уставившись на Индио, и из последних сил останавливает Шоду, упираясь ему в грудную клетку обеими ладонями. — Кто-нибудь может мне уже помочь, чёрт возьми?! — Том возмущённо оглядывает всех присутствующих — те сидят, не шелохнувшись, ожидая хлеба и зрелищ. ?Примитивное, уставшее от скуки общество, а я их клоун и шут?, — вдруг вспоминает он слова Индио и тяжело вздыхает. Шода дёргается более импульсивно. — Братан, остынь, — жёстко произносит Холланд, встречаясь со взглядом Шоды, — пошли выйдем. Несмотря на протест, Том настойчиво тянет его наружу, хватая под локоть. Мимоходом оборачивается и гневно смотрит на Индио, а тот пожимает плечами и разводит руками, мол, я не при делах, это он первый ко мне полез, ты ж сам видел.— Чё пристал, бля? — недружелюбно щетинится Шода, когда они выходят из заведения и встают под козырьком.Солнце нещадно палит, и Том жалеет, что не взял с собой очки. Откуда-то доносится резкий запах хот-догов, где-то орёт мартовский кот, радио загорающего на балконе дедули вещает последние новости штата Иллинойс. По перпендикулярно проложенной сюда дороге проезжает фургон скорой помощи. Холланд замечает все эти вещи отстранённо, но отчётливо ненавидит себя за то, что берёт ответственность за другого человека, который сознательно нарвался на неприятности.— Я не в курсе, что у вас там за тёрки, но Индио мой друг, и я не позволю кому-то бить ему морду, — он говорит твёрдо, но с долей скрытого за словами раздражения: почему Том вечно решает проблемы посторонних? Шода гадко ухмыляется: — Какой смелый для карлика. Ещё и терпит оскорбления, отлично.— Давай без перехода на личности, по существу. Что у вас происходит? — парирует Том, но без враждебности, это ведь просто разговор — Холланд хочет, чтобы это было простым разговором. Очевидно же, что в данной пьесе Индио не играет роль ангела. Шода вскидывает брови, смотрит на него внимательно, и удивление в его взгляде сменяется оцениванием. Том не скукоживается, не зажимается, принимает сей жест с вызовом. — Серьёзно, проясни дегенерату ситуацию, — спокойно продолжает он, не меняясь в интонации. — У него спроси, хули ты ко мне прицепился? — Не хочу попасть в ловушку систематической ошибки выжившего, если соображаешь.Шода закатывает глаза, мрачно хмыкает, ещё пару секунд держит зрительный контакт с Холландом, и Том по взгляду понимает — его, наконец, признали. — Заносчивый выблядок, — он морщится, тем самым выказывая свою невербальную — да и вербальную — антипатию. ?Индио?, — догадывается Том без конкретики. — Хобби у него такое, у отщепенца этого. Напрашиваться на кулаки и фингалы. Даже не сопротивляется, кайфует, когда его бьют. Не все дома в кукухе. — Шода достаёт пачку сигарет, чуть отворачивается, закуривает. Прежде чем убрать пачку назад в карман, он предлагает её Холланду, тот отрицательно качает головой и... И перед глазами снова возникает мистер Дауни, который подошёл к нему и безапелляционно потащил в курилку. Как ни крути, даже если они с Робертом больше никогда не увидятся, это приятное воспоминание, и останется оно в Холланде тоже — событием, заточённым в особенную капсулу времени, в специальном отсеке памяти с пометкой ?Удивительное?. Настроение становится чуть получше.— И долго вы так? — Года два точно, — Шода отзывается моментально, будто ждал этого вопроса, и пожимает плечами. Курит он тоже довольно быстро. Когда Шода тушит окурок о кирпичную стену позади себя, Том еле сдерживается, чтобы не попросить его воспользоваться урной, которая находится в трёх метрах от них. Бычок падает под ноги, прямо под подошву Шоды. Холланд выдыхает, набираясь терпения. — Не стоит тебе в это лезть. Вон, как Майк. Умный поцык, знает, что дружок у него отбитый, смирился. — На лице Шоды нет явного презрения или злобы, он нервирован, но это не критично. — Я не знаю, какие точно у него проблемы с менталкой, но, походу, это явно какой-то сдвиг. Сначала думал, может, я этому высокомерному педику элементарно приглянулся, вот он и доёбывает меня бесконечно. Проверил — нет. Потом мы выступали, я там проебал. Надеялся, что после этого он отвяжется от меня, закроет, так скажем, свои гештальты и упьётся чувством величия. Вдруг самоутвердиться пытался? Но, как видишь, ничего не работает. Я уже даже привык к отведенной себе роли: хочется быть побитым — приебитесь к Шоде, вы по адресу. Может, он мазохист. А может, Стокгольмский синдром какой-нибудь. Дурной он, твой кореш этот. Не советую с такой компанией водиться.— Он тебе нравится? — неожиданно для себя вдруг выдыхает Том первую мысль, что прострелила голову, хотя вроде ничего её не предвещало. Он даже не успевает осознать, что ляпнул только что. Шода замирает на секунду, а затем пожимает плечами и щурится. Выкидывает очередной бычок и тут же поджигает новую сигарету. Кажется, это уже четвертая по счёту. Холланд отстранённо думает, что наткнулся на человека с привычкой перекуривать негатив.— Не знаю. Но ебались нормально. Или я под веществами так сознанием поплыл, что понравилось. Мы типа враги. А тут такая злая ирония.— Понятно, — кивает Холланд и не знает, чего добавить. ?Злая ирония?, — это ещё мягко сформулировано. Он бы сказал, что не Индио, а сама жизнь поставила Шоду раком. Но это звучит так вульгарно, что Том прикусывает себе язык, ограничиваясь банальным: — Се ля ви, ёпты. — Вот тебе и эскиз к портрету, — фыркает Шода, после чего делает глубокий затяг. — Се ля ви.Когда Шода, кивнув на прощание, уходит, а Том возвращается назад в кафе, его сгребают в охапку две пары рук, треплют по волосам, гогочут, щекочут и крепко-крепко стискивают. — Йе-е-е-е-е! — радостно голосит Индио, смачно чмокая его в щёку. — Свой пацан! — Наш пацан! — поддерживает его восторг Майк и чмокает Холланда в другую.Том хочет оттолкнуть, хочет рассердиться на Индио, сказать ему, какой он баран тупорылый, но поднимает на него глаза и тут же осознаёт, что ни за что этого не сделает: Индио сейчас такой счастливый и довольный, такой оживлённый, что у Холланда от подступившей жалости сжимается всё нутро. Может, Индио и не признаётся ему в этом, но Том-то видит, какой он потерянный и болезненно печальный. Возможно, Том сможет ему помочь? Холланд качает головой, улыбается и тоже обнимает их обоих, будто они действительно стали родными друг другу. У Холланда по жизни чёткий фильтр с людьми — он зеркалит: если кто-то относится к нему хорошо, Том с удовольствием возвращает такое отношение; но если кто-то предаёт его доверие, то отвечает провинившемуся с утроенным презрением. Том не чёрствый, он не поддерживает подлость и безосновательную вражду, но он знает Индио чуть лучше, чем Шоду; а Шоду он помнит тем, кто публично поносил всю родословную и гомосексуальность Индио. Поэтому, если Индио проявляет жёсткость с кем-то вроде Шоды, Холланд будет защищать своего друга, сказав в его оправдание, что мир сам по себе устроен грубо: ?Ты неженка, моншер? Так миль пардон, запишись к психологу?. — Морду вытри. Кровищи там на целый памперс, — врёт Том, чтобы ответить хоть что-нибудь: к его возвращению Индио уже был чистый, только в нос воткнул пару салфеток, чуть заалевших у ноздрей. — Ар-р, наш Томми такой секси, когда злится, — дразнит его тот, и Холланд с кислой миной отмахивается от чужих попыток потрепать его по волосам. А Майку всё же удаётся умильно пощипать его щёки. Потом они закупаются ящиком пива и закусками, а Индио отчего-то добавляет в корзину салюты. Том крутит у виска — тот только усмехается. Переодевшись в более тёплую одежду, они отправляются на пляж: Индио с Майком на байке, а Холланд — прицепом на скейте. Но он не жалуется: напротив, в этом и есть настоящий драйв. На открытой трассе, где обычно отдыхает Индио, Том разгоняется до двадцати километров в час и ловит от этого непередаваемый экстаз. Майк включает музыку через портативную колонку, заполняя ритмичными битами пятиметровый радиус вокруг них, но Холланд практически ничего не слышит из-за шлема и ветра. В какой-то момент он не выдерживает и восторженно орёт о том, как это всё улётно. Его сердце то колотится быстро, то резко затихает и ухает вниз; дыхание медленное и глубокое; Том знает, что радужек его глаз сейчас практически не видно из-за расширенных зрачков. Холланду кажется, что он оседлал сам ветер. Всю стихию закружил вокруг себя и себе в кайф. Теперь ему в самом деле легче свыкнуться с тем, что он не станет частью коллектива Марвел или какого-нибудь другого голливудского гиганта. Он уже отлично представляет себе, как подастся в авторское кино и станет эдаким идейным борцом-космополитом за благосостояние всех народов. Будет честно трудиться во имя чего-то стоящего. Пусть в своих маленьких масштабах, но всяко лучше, чем совсем ничего, правда же? Затусит с Индио, с Майком и ещё единомышленников подтянет. Они создадут своё собственное движение или альянс. Индио будет креативить на музло, Майк будет рисовать, а Том — снимать ролики на остросоциальные темы. Всё будет пучком в любом случае. Одна дверь закрывается, другая — открывается. Они стараются вести себя культурно — не мешают прохожим, не устраивают дебош, но всё же когда останавливаются в самой отдаленной части пляжа, Том интересуется:— А тут разве можно пить?— Да похуй, — фыркает Майк и достаёт банку пива.— Ресурсы земли должны быть общими, — добавляет Индио, вынимая пиротехнику.— Точно, — кивает Холланд и тоже берёт себе банку. Сначала они напиваются и танцуют странные танцы под бодрый хопчик восьмидесятых. Тейлор Свифт, которую предложил Том, они сразу выключают. Том даже не обижается — слишком захмелел для этого. Он просто берёт и включает Тейлор Свифт снова. На седьмой попытке Майк и Индио мирятся с тем, что половину вечера им теперь суждено слушать ненавистную попсу. Холланд пьяно хохочет и клянётся, что обязательно запомнит, как эти двое в итоге отжигали под ?New romantics?, и пусть только попробуют потом отнекиваться от правды. Том на периферии зрения отмечает, как ужратый Майк криво бегает по берегу и с громким выкриком ?ебучий Посейдон!? шарахается от накатывающих волн, когда те касаются его стоп. Это выглядит комично, поэтому Том тихо посмеивается, стараясь одновременно не захлебнуться соплями, зябко ёжится, а затем переводит взгляд на стоящего в стороне Индио. Он запускает фейерверки — красивые такие, букет цветов на горизонте — сложно от них оторваться. На секунду Холланду становится любопытно, о чём сейчас размышляет его друг, но он подавляет импульсивное желание подойти и спросить у него об этом напрямую. Что-то в стиле Майка, например: ?Индиот, брат, что ты встал, как не родной, один-одинёшенек красоту тут разводишь, чаек пугаешь, тропосферу загрязняешь, тебе труды Greenpeace не жалко? А вдруг у птичек инфаркт случился??.По-хорошему ему бы действительно встать рядом и тоже запускать салюты в ночное небо. Но у Тома по ногам разливается тяжесть, поэтому он просто садится на песок и хлюпает носом. Когда один из салютов заканчивается, Индио воровато оглядывается по сторонам, а Холланд почему-то резко отворачивается, чтобы не встретиться с ним взглядом; через минуту он видит, как Индио закуривает. Впервые на его памяти. Перед глазами возникает нервный Шода. Ощущение лёгкой досады сменяется нелепым образом королевы Елизаветы, которая выбегает на балкон своей спальни и орёт голосом плачущей девочки, которую Том встретил в день своего прослушивания. Её Величество в ужасе молит о помощи, пока Букингемский дворец, воздвигнутый и поддерживаемый на баснословную сумму налогов простых граждан Британии, возгорается от окурка, который Холланд небрежно кидает в их фойе. От этих воображаемых картинок Том чувствует всеобъятное удовольствие.В кармане назойливо вибрирует. Том вялым движением достаёт мобильник, высвечивающий на экране неизвестный номер, принимает вызов, шмыгает носом и не очень дружелюбно приветствует: — Букингемский дворец, покои царствующей королевы Великобритании, чё надо? — Привет, Томас. Это Роберт.— Какой, — Том икает, — Роберт? — Мы виделись на прошлой неделе. Помнишь? — Не помню. — Холланд чешет затылок, затем, недовольно хмурясь, переходит на шею и растирает её. — Комары тут достали меня, — жалуется он с раздражением. В одной руке сжимает телефон, а вторую с лёгким раздражением пускает в эксплуатацию: от вечерней прохлады у него текут сопли — Том вытирает их тыльной стороной ладони, потом тут же хлопает себя по икрам — его снова кусают, и место укуса начинает неприятно пощипывать. Между тем он всё же пространно размышляет, кем именно из длинного списка Джимов, Робертов и Стивов, с которыми Холланд успел познакомиться за прошедшую неделю, мог оказаться его собеседник. — Откуда мой номер? — В анкете твоей нашёл. — В анкете? — ему соображается с трудом: пиротехника снова приковывает к себе внимание. Но от созерцания его вырывает чуть хрипловатый голос: — Томас?— Мужик, а что за анкета? — На роль Человека-паука. — А-а, та, поня-ятно, — кивая, тянет Том. А потом в его голове что-то резко перещёлкивает, и он быстро моргает. Моргает ещё два раза. Сглатывает. Охуеть. — Что?! Он слышит, как на другом конце его собеседник грянул сиплым хохотом. — Ты поди пьян. Какую печаль заливаешь алкашкой?— Да я... Святой Иисус... Здравствуйте, мистер Дауни! Я тут... Я немного протрезвел, кажется. Но всё равно. Почему вы... — Ничего, я могу перезвонить, — вежливо предлагает Роберт, а звук его голоса проходит от уха Холланда вниз по скелетной конструкции и, спотыкаясь о рёбра, щекочет ему желудок. Том протестующе качает головой и машет рукой перед своим лицом, будто Роберт может это увидеть:— Нет-нет, всё хорошо. То есть, всё не очень плохо. Я соображаю. Я нормально. Видите, я уже нормально. Как у вас дела? Вы кушали сегодня? У вас очень худое лицо. И колени торчат. Ёптвоюматьтомёптвоюмать.Он прикрывает глаза и сильно сжимает пальцы на переносице. До боли закусывает губу, думает, что смерть сейчас была бы очень кстати, и выдыхает через рот.— Алло? Роберт всё ещё тихо добродушно смеётся:— Да, я завтракал. — Погодите! — Холланд очень хочет произнести это спокойно, но восклицает он в итоге чрезмерно эмоционально, будто пробкой выстреливает из-под бутылки шампанского. Лох. — Не сбрасывайте! — Лох в квадрате. Он шмыгает носом и отнимает трубку от лица, заглядывает на экран, смотрит на время. 20:28. Снова подносит телефон к уху. — Так вам уже давно ужинать пора, — напряжённо командует Том и ждёт ответа. Жгучий стыд моментально сменяется волнением. На его памяти у мистера Дауни были мешки под глазами и реально осунувшееся лицо: пусть Холланд и не видел его ранее вживую, но совершенно точно знал, что здоровый человек и здоровая кожа так не выглядят. Он крепко жмурится, и почему-то перед глазами появляются странные, смутные очертания событий минувшей недели. Усталый профиль, острые скулы и узкая челюсть с небритой щетиной. Тонкие сухие губы, обхватывающие фильтр сигареты. Внимательный, хищный прищур. Том облизывает свой рот, будто собирает с него остатки чего-то стремительно ускользающего. Но чего конкретно — точно не знает. — Алло? — Да, Томас, тебя слышно. И, наверное, мы всё же лучше отправим на твою почту письмо по данному вопросу. Вкратце, нам нужно взять у тебя кое-какие анализы. Если всё будет в порядке, то, думаю, есть шанс утвердить тебя на роль Питера Паркера. — Мы снова увидимся? — Это пока единственное, что Том вычленяет из их разговора. Он несколько раз трясёт головой, чтобы в ней немного прояснилось. — Серьёзно? — Не знаю, насколько разумно обсуждать сейчас все эти нюансы...— Я, я трезв. Я трезв, — Том старается звучать убедительно, и это даже немного обидно, что Роберт сомневается в его адекватности, ведь он действительно почти протрезвел. — Ладно. Когда тебе будет удобно? Можешь подъехать послезавтра? — Я могу сейчас. — Сейчас уже поздно. — Тогда я могу завтра утром. — Утром у тебя будет похмелье. — Не будет у меня похмелья, я приеду, — нетерпеливо настаивает Том. Но потом осекается и тихо просит: — Можно? — Можно. — Здорово! — Тогда жду тебя в студии к одиннадцати. Позвонишь, как приедешь. — Хорошо, сэр. До сви... — Том обрывает себя на полуслове и плюхается спиной на песок, абсолютно счастливо уставившись в небо. Там поблескивают несколько звёзд. Холланд отстранённо думает, что они далекие, как и мистер Дауни. Но ведь они с Робертом теперь разговаривают по телефону, а завтра вообще — увидятся во второй раз. Так зачем прощаться первым? Вместо этого Холланд решает поделиться своими последними наблюдениями. Они ведь уже обсуждали важные друг для друга вещи, и раз уж собственные мысли сейчас кажутся Холланду настоящим открытием, едва ли не откровением, он, смахнув Шоду и королеву Елизавету прочь из головы, осмеливается поделиться ими: — Знаете, а ведь жизнь — это же всё-таки мужчина.— Мужчина? Почему? — Ну подумайте сами, сэр. Жизнь всё время нас наёбывает, так? Следовательно, у неё есть член. А если у неё есть член, то она — мужчина. — Неплох анализ, Томас, — Роберт смеётся. Вроде без издёвки. Том продолжает: — В последнее время у меня стойкое ощущение какого-то невероятного пиздеца во всём. — Тебя это беспокоит? — Вообще, да, но конкретно сейчас — нет. Я смотрю на звёзды, они далеко. Когда-то и вы были таким же далёким, а сейчас мы с вами болтаем как хорошие знакомые. Или это и есть тот самый наёб? У меня слуховые галлюцинации?— Нет, у тебя не слуховые галлюцинации, — спокойно заверяют его на другом конце. Том улыбается: радостно, с бодрящим нервные клетки чувством благодарности. Он внутренне расслабляется, ведь раз сам мистер Дауни говорит, что всё в порядке, значит, это действительно так.— А если в вашем холодильнике нет яиц, значит, ваш холодильник — женщина, — выдвигает очередное умозаключение Том, полностью уверенный в правоте своей логической цепочки. Хотя на мгновение ему всё же кажется, что он упускает кое-что из виду, но быстро отмахивается от этого наваждения, посчитав его пустяком. — Алло? — Да, я тебя слышу. Задумался. — О холодильнике? — Как ты доберёшься домой в таком состоянии? — А я тут с друзьями. Их зовут Индиот и Дизлайк. А я — Хохланд. Как сыр. Наше дебильное трио. — Том ржёт и трёт глаза. Но потом его прорывает: — Хотите к нам? Мы придумаем вам прозвище, что-нибудь типа Даун или Мольберт. — Так вы вместе, я рад. — Даже по голосу Роберта слышно, что он рад. — Будьте осторожны, — добавляет он, а Холланд ловит себя на ощущении трепета за то, что мистер Дауни сейчас беспокоится о нём. С самой первой минуты их знакомства и вот даже теперь, хотя они, по сути, никто друг другу. Удивительный всё-таки человек. — А от твоего заманчивого предложения я, пожалуй, откажусь. Не к лицу Тони Старку слыть дауном, сам понимаешь.— Понимаю, — соглашается Том, широко улыбаясь, и добавляет чуть мягче: — не забудьте поужинать, сэр. — Обязательно. — Я приеду завтра. — Доброй ночи. — До встречи. Роберт сбрасывает вызов. Том всё так же пялится на звёзды. Маленькие точки. Зато Холланд их хотя бы видит. А они, наверное, вообще не смогли бы его заметить. Но мистер Дауни же заметил, так ведь? Тогда к чёрту звёзды.