Часть 1 (1/1)

Звук каблуков гулким эхом разносится по пустому, утопающему в тенях собору. Взлетает отзвук этот выше, к потолку, разбивается о каменные стены и мраморные могильные памятники великим деятелям прошлого.Леонардо закусывает губу и кулаки сжимает сильнее, до боли. Ступает по пустынному залу и морщится от громкого звука собственных каблуков. И сердце в груди замирает с каждым шагом, и падает куда-то вниз от давящего и выворачивающего наизнанку чувства.Ступает он средь могил людей, которых знал когда-то, и кажется ему, что осматривает он осколки своего прошлого. Памятники это старым временам и яркой юности, запыленные и спрятанные в темноте, застывшие в прошлом.На первый взгляд все осталось, как прежде. Флоренция, колыбель Ренессанса, жемчужина Тосканы не изменилась совсем, словно застыло для нее время. Но унесло оно с собой все те великие души, что жили здесь когда-то давно.И душу самого великого гения тоже...Ступает Да Винчи меж расписных алтарей Санта-Кроче, проходится по выпуклым изображениям монашеских тел, лежащих в своих саркофагах, и чувство возникает в душе, будто ступаешь по костям когда-то живших здесь. Впрочем, это в самом деле так...Леонардо непроизвольно читает имена похороненных здесь монахов и великих деятелей его времен, и леденеет все внутри от осознания того, что многих он сам знал когда-то при жизни. А теперь же. Он снова здесь, в этом Мире, в то время, как остальные покоятся сейчас под ногами его. И словно смотрят они на возродившегося в новом теле великого гения внимательными, изучающими взглядами. Пристальными, колючими, пронизывающими до костей. И чувствует Да Винчи себя, как на ладони у тех мертвецов.Но гонит он прочь это чувство, ускоряет свой шаг лишь к одной могиле, лишь к одному памятнику, утопающему в тени массивных колон, подпирающих высокий свод.– Ну здравствуй, Микеланджело. Давно мы с тобой не виделись, – тихий голос взлетает к потолку, и Леонардо вскидывает голову, встречаясь взглядом с мертвым взором мраморного бюста его ближайшего друга. Умершего много веков назад.Изучает Да Винчи каждую деталь его недвижимого лица, каждую черту и морщинку, и качает головой. Не доводилось видеть великому гению его в преклонном возрасте – ушел Да Винчи из Мира этого куда раньше него. И стоя пред каменным взором кажется, что Микеланджело внимательно за ним наблюдает. Видит насквозь и признает в нем того самого Да Винчи, которого знал когда-то, даже несмотря на новое тело.И совсем не похоже чувство это на то, что довелось испытать еще недавно, когда встретил Леонардо его озлобленный дух. Человека, которого довелось ему когда-то любить...– Прости, что так долго, Микеле, – продолжает говорить Леонардо, и его женский голос скорбно стелется по мертвому залу. – Но после недавних событий, я не мог поступить иначе. После вида твоего озлобленного духа... Ах, надо было мне навестить тебя раньше! Я очень рад тебя видеть, пусть и приходится вглядываться в твой надгробный мраморный бюст!Леонардо пытается привычно шутить и не думать о том ворохе горького чувства, что пламенем опаляет грудь. Светлая и загадочная улыбка Моны Лизы играет на губах его, но быстро гаснет под осознанием того, что это так не похоже на привычную встречу старых друзей или вечных соперников. Не услышит более Леонардо его раздраженный голос, не увидит вызов во взгляде, и не будет больше того духа соперничества и взаимопонимания двух великих гениев, что связывало их. Те страсти, что кипели когда-то меж ними, ныне лишь пыль, развеянная по ветру, и горькие осколки старых воспоминаний.Изваяние не ответит со своего постамента, не тронет улыбка его крепко сжатые мраморные губы, и у Да Винчи опускаются руки. Закусывает он губу до крови, и железный привкус вяжет язык, а не выступившие слезы жгут глаза.Все осталось в прошлом. И даже старый Леонардо остался в прошлом. Его тело так же лежит в своем склепе, во тьме. А здесь и сейчас приходится стоять пред мертвым мраморным взором старого друга совсем в ином образе. И пытаясь соответствовать ему, снова, из последних сил, пытается улыбнуться Леонардо той самой улыбкой Моны Лизы, крепко сжимая кулаки.– Ах, наверно тебе сложно признать меня в этом теле? Тебе не особо нравились девушки, ты был ценителем мужской красоты, но все же! Идеальный образ Моны Лизы ты должен оценить! – Да Винчи пытается рассмеяться, крутанувшись на каблуках, словно желая, чтобы дорогой друг смог рассмотреть его со всех стороны.Но горечь и скорбь сжимают сердце его в стальных тисках и мешают сделать даже вдох. И это удушающее чувство возвращает в жесткую реальность.Это не встреча старых друзей спустя века.Микеланджело его не слышит. Он уже много веков мертв и тело его, чьи прикосновения помнит еще Леонардо, покоится совсем рядом. И в мгновения эти, стоя на могиле старого друга, он наконец может себе позволить быть самим собой. Без извечных масок, фальшивых улыбок или наигранности в голосе. Тем самым преисполненным боли Леонардо, которого сам не хочет признавать, вечная играя другие роли в глазах людей.Улыбка слетает с губ подобно осенним листьям с древесных крон. Да Винчи подходит ближе и тянется тонкой женской рукой к мраморному лицу. С болью в сердце оглаживает Леонардо острые холодные скулы, проводит пальцами по губам, вспоминая время, как много веков назад он с жаром целовал их. Мертвый камень жжет могильным холодом дрожащие пальцы, а Леонардо все касается его, оглаживает каждую морщинку, что не помнил при жизни, и давит в себе желание коснуться своим лбом лба мраморного изваяния. Лишь тихий шепот обволакивает пространство зыбким туманом воспоминаний и скорбной ностальгии.– Мы с тобой уже совсем не те, что прежде... Хах, я наверно уже не в твоем вкусе, да? – снова пытается пошутить Леонардо, но встряхивает головой, прогоняя эту привычку прочь, что в данный миг совсем не уместна. – Посмотри на меня, на это прекрасное тело, в котором я пребываю теперь спустя века... Посмотри на себя. На лицо твое омраченное печатью уродливой старости и всей той боли, которую довелось тебе испытать, когда рядом уже не было меня... Как же ты жил, когда меня не стало?Леонардо отходит назад и слезы жгут ему глаза.– Знаешь, – продолжает говорить он. – Обычно, когда мы встречались, мы либо сразу спорили, либо я грузил тебя ворохом впечатлений. Я всегда был более эмоциональный, чем ты.Тихий смешок отдается пугающим скорбным эхом и возникает чувство, что спящие в своих саркофагах мертвецы внимательно слушают этот монолог, и взгляды их ощущаются на коже легионами мурашек.– Давай же не будем нарушать традицию, Микеле. Только я не буду с тобой ругаться! Не в этот раз... Не после увиденного мной недавно... Знаешь... Я испытываю такое странное и невозможное чувство, словно ты возвращаешься в свое прошлое. Будто отправился назад во времени, только с пониманием, что тех, кого когда-то давно знал...Уже нет. А если бы и были, то они банально не признали бы тебя. И вот, проходишь по знакомым улицам, касаясь стен домов, которые когда-то знал и помнил, забываешься. Словно без всякого Рейшифта перешагиваешь границу времен и попадаешь на шестьсот лет назад, привычно окликаешь кого-то... Но осознаешь, что рядом с тобой никого нет. Что все это туман воспоминаний, наваждение... А тот, кого ты звал, уже давно мертв.Леонардо тяжело вздыхает и склоняет голову так низко, что длинные волосы закрывают лицо. Словно на шее его висит неподъемный груз, что тянет вниз и принуждает пасть на колени... Или провалиться под землю, к мертвецам, дабы смог он занять там свое законное место, которое положено гению, нарушившему все возможные правила, чтобы остаться в этом Мире.Но вместо этого касается вновь Да Винчи холодного мрамора и склоняет голову ближе к памятнику. Мертвый мрамор холодом своим прожигает до костей, бросает в дрожь. Но Леонардо все равно.– Ах, Микеле, кто бы мог подумать, что буду по тебе так скучать... Вот гляжу я на твои творения, что оставил ты после себя, и... Я помню, как твои сильные руки вытесывали шедевры из мертвого мрамора! Наделяли его жизнью! Смотрю я на твоего Давида и помню, как тяжело далась тебе эта невозможная работа. Я даже не уверен был, что ты справишься!Это было невозможно!Проносится в голове ярким вихрем события прошлого. Как глядел Микеланджело на огромный кусок белого мрамора, исчерченного темными прожилками. Как вглядывался он в него, пытаясь найти нужную форму. И как скептически смотрел на это Леонардо.?Знаешь, Микеле, – говорил он. – Не думаю, что ты справишься. Это невозможно! Этот мрамор испорчен! Ты только посмотри на эту черноту! Ты не сможешь вытесать Давида из этой формы! Максимум который здесь можно позволить, это положить его в горизонтальное положение и поддержать мою идею, сделав упор на поверженного Голиафа, на которого и придется испорченный мрамор. Лучше бы эту работу оставили мне!?Леонардо недовольно складывает руки на груди, в то время как Микеланджело продолжает сверлить мрамор своим тяжелым взглядом.?Поспорим?? – спрашивает он, и Да Винчи давится еще одной заготовленной тирадой возмущения и восхваления собственного гения.?Что???Предлагаю спор. Ты говоришь, что это невозможно. Я отвечаю обратное. Я создам такого Давида, которого не видел этот Мир и более не увидит! Это будет колосс, что веками будет наблюдать за жителями Флоренции со своего постамента у палаццо Веккьо!? — голос его торжественно гремит над ухоженным садом, где располагается мастерская, и протягивает своему сопернику руку, которую Леонардо не может не пожать.?Ха, Буонарроти! Готовься передать мне свое золото! Только я поставлю одно условие. Я буду позировать. Я должен был принять участие в создании этого шедевра, но эту работу таки поручили тебе. Тут ты меня обошел. Однако...??Я тебя понял, – смеется Микеланджело. – Таким образом ты условно хочешь оставить свой след на моем шедевре. Что славил бы твой гений. Я не против. Ибо твои слова означают, что ты веришь в моей успех. И уже заранее готов признать свое поражение!??Да пошел ты!?Ругается Леонардо, однако улыбка все равно расцветает на его лице, и он смело жмет своему другу и сопернику руку. Да, он верил в его успех. Знал, насколько же Микеланджело был гениален. И от того, Леонардо так его ценил и дорожил им.Никто на всем белом свете не мог понять его. Это мог сделать лишь гений под стать великому Леонардо да Винчи. И Микеланджело был единственным достойным. И испытывающим то же самое.Да Винчи резко вскидывается, словно вспомнив что-то важное, и достает из висящей на поясе сумки кошелек, что тут же подкидывает в руке.– А, Микеле. Совсем забыл, – говорит он. – Я проиграл. Честно озвучиваю это пред тобой, чего не сделал я при жизни. И возвращаю тебе я долг, который так и не вернул.Он кладет осторожно и трепетно тяжелый кошель, набитый звонкими золотыми флоринами, и следом же достает бутылку красного Тосканского вина.– Правда... Сейчас тебе эти флорины уже не нужны. Как и эта бутылка вина, но все же... Прими это моим подарком.Леонардо легко открывает бутылку, и воздух полнится сладким виноградным ароматом. Но не делает он первый глоток. Лишь вглядывается в темное стекло бутылки, и мыслями витает где-то далеко-далеко, сокрушенный своей тоской и ностальгией.– Знаешь, Микеле. Пусть мы с тобой не часто не ладили. Но все же... Никто не понимал меня так, как ты. И это было взаимно. Только мне удавалось развеять твое одиночество. И залечить твое разбитое израненное сердце.Леонардо помнит, как порой приходил Микеланджело к нему в мастерскую совсем измученный и отвергнутый. Когда человек, которому он признавался в своих чувствах, давал понять, что даже в такой вольной республике, как Флоренция, связь такого рода невозможна. А Микеланджело вновь запирал все свои чувства глубоко в душе и принимал решение больше никому не доверяться настолько сильно. Что он будет воспевать красоту бога и красоту его творения, Адама, через свои скульптуры. А после заваливался в мастерскую Леонардо, когда он еще там жил, и распивая со своим вечным соперником сладкие Тосканские вина, раскрывал ему душу, зная, что только он сможет его понять.Леонардо, более раскованный и эмоциональный, все еще помнит это так, будто это было вчера. Помнит, как уже изрядно захмелевший, он касался его губ своими, как крепче обнимал его, успокаивая. И помнит, с какой благодарностью Микеланджело касался его в ответ, сминая узорчатый алый кафтан дрожащими в волнении пальцами.?Быть гением, значит быть вечно одиноким и непонятым миром... – как-то говорил ему Леонардо. – Так и весь мир можно возненавидеть, если нет рядом того, кто мог бы понять тебя. Твои взгляды на мир, твои мысли и устройство сознания. Мы с тобой смотрим на мир слишком нестандартно. И я в самом деле рад, что встретил тебя. У меня никогда не будет друга ближе, чем ты. Даже если порой ты так сильно раздражаешь, что хочется сбросить тебя в Арно.??Это взаимно. Твоя высокомерная физиономия так и просит о том, чтобы я по ней врезал, когда ты вновь начинаешь петь свои извечные оды собственной гениальности. Но. Не знаю на самом деле, сколько бы я протянул без твоей поддержки.?– Ты и в самом деле не протянул, Микеле... — шепчет да Винчи, вновь проводя пальцами по мраморному лицу. – Прости меня за то, что я ушел раньше тебя. За то, что оставил тебя одного. Мне бы так хотелось вновь увидеть тебя... Не тем озлобленным духом. А таким, как раньше...Последние годы жизни Микеланджело – есть агония. Пламя боли физической и душевной. Невообразимые страдания и полное непонимание со стороны окружающих. Роспись купола Сикстинской капеллы забрала его радость жизни, его здоровье и его душу. Опустошённый, выжатый и измученный, из последних своих сил создавал он свой шедевр, желая себе лишь смерти. Подобный пустой оболочке, выгоревшей изнутри, казалось ему, что дух его давно покинул этот несправедливый Мир и пребывает в аду. Ибо только там возможно испытывать подобные муки. Почти ничего не видя от посаженного зрения и слезящихся от краски глаз, в тусклом свете свечи, с прошивающей болью тело, он трясся в агонии, но продолжал творить, проклиная свою жизнь.Леонардо помнит фреску в Сикстинской капелле, настоящий шедевр от которого замирает дух даже у такого великого гения. Но сердце камнем упало в тот миг вниз от вида того, как именно изобразил себя на фреске Микеланджело... Содранная кожа вместо живого человека. Серая, потрескавшаяся, с пугающими провалами глазниц. Лишь пустая оболочка, замученного жизнью человека. Более ничего. И в это превратила его эта работа. От осознания этого ужас и скорбь вгрызался в сердце Леонардо. Ведь подобной участи не пожелаешь даже врагу.Не удивительно было увидеть его озлобленный и измученный дух, что тянулся не так давно к старому сопернику, не в силах простить его за то, что тот оставил его одного в этом жестоком мире. И даже после победы над ним, после освобождения его, легче не стало. Звук его скорбного и измученного голоса, который слышал только Да Винчи, все равно преследовал его. И оставалось только прийти к нему на могилу. Сделать то, что было необходимо уже давно. Прошептать заветное словно ?прости?.– Дорогой друг, ты был единственный, кого я на само деле любил. Но я оставил тебя, уехав сначала в Венецию, потом в Рим, Милан, а после... Умерев вдали от тебя. Я бы столь многое отдал, чтобы прийти к тебе! Во времена, когда ты был еще жив... Когда тебе было особенно тяжело без меня, но... Рейшифт – не машина времени. Мы можем путешествовать лишь по аномалиям. Сингулярностям. И даже если будет такое искажение в пространстве и времени, я не смогу изменить твое прошлое... Прости.Слезы жгут глаза огнем. Пара капель стекает по щекам, оставляя мокрые дорожки и разбивается о мраморный памятник, которого касается Да Винчи лбом.Он вздрагивает резко, встряхивает головой и ругает сам себя. Смахивает слезы тыльной стороной ладони и вновь натягивает улыбку.– А, черт, это так не похоже на меня! Соберись, Леонардо! Неужели это тело на меня так влияет? Гении не льют слезы! На лице гения, особенно обладающего такой внешностью, должна красоваться неизменная улыбка Моны Лизы! Держи марку, ну!Но не сильно спасает такое внушение. Ноги подкашиваются, словно ватные, и Леонардо оседает на колени пред памятником. Все так же держа в руках своих бутылку тосканского вина. Поворачивается он спиной к холодному мрамору, закрывает глаза и пытается отдаться тем чувствам, что терзают его грудь. И в этот миг его новое тело, которым величайший гений так гордится, кажется ему как никогда ранее чужим.– Микеле, я задолжал тебе встречу. Чувствую себя так, словно я бросил тебя. Но сейчас... Я не уйду никуда. У нас есть время до рассвета. И это время я постараюсь разделить с тобой. Чтобы больше твой дух не страдал. Я пью за тебя, дорогой друг, единственный, кого я любил! Несмотря на мое желание вновь видеть тебя, я рад, что ты не стал героическим духом. Впрочем, кто знает, как оно будет на самом деле. Но сейчас... Спокойной ночи. Другой Uomo Universale, который не мог стать таким, как я.Тишина опускается на Санта-Кроче. Тишина, которая могла бы рассказать больше тысяч слов, что так хотелось поведать тому, кто давно уже мертв. Никто не мог и подумать, какую тяжелую ношу на самом деле несет в себе величайший из гениев. Прячась за маской Моны Лизы, управляя Халдеей легкой рукой, вечно шутя и смеясь, даже Мастер не мог вообразить, какую вину несет Леонардо в себе.Понимал его душу один только Романи. И то, этот гений исчез из этого Мира. Оставил Леонардо так же, как он сам оставил когда-то Микеланджело. И теперь, как никогда более, Да Винчи понимает, что испытывал он в последние годы своей жизни. И сейчас, распивая бутылку их любимого вина, Леонардо посвящает себя лишь ему одному. И отдается тому зыбкому странному чувству, словно рядом кто-то сидит и касается его руки. Кажется, что этот кто-то улыбается рядом, слушая тихий голос. И кажется, что он наконец-то счастлив и может покоиться с миром.