Далёкое (1/1)

Скучно. О стекло рядом с распахнутой форточкой бьётся нудная глупая муха, но ловить её лень. На солнце набежали тучи, и в комнатушке темно, а по двору ползут солнечные пятна, шевелятся на ветру. Кухарка затеяла варить варенье из мелкой владимирки, и возится теперь посреди двора, разводит огонь. Субботний день, и делать решительно нечего. Даже рисовать не хочется. Вечером можно съездить в Александровский сад, но до вечера далеко, а теперь слишком жарко. К Краузе что ли зайти? Но Ангелика непременно начнёт рассказывать последние сплетни, а Густав не сможет и слова ввернуть и будет молчать, и тихонечко увести его от сестры, чтобы сидеть над рекой и говорить об искусстве, конечно, не получится, всё равно она увяжется, и придётся слушать об очередном скандале фрау Герды с мужем и о какой-нибудь чудной клетчатой тесьме, появившейся в галантерейной лавке.В библиотеке прохладно и пахнет стариной. Пальцы бесцельно скользят по рядам корешков. Книги?— отцовские, хозяйские, дедовы,?— стоят, как солдаты в шеренге. Хозяйка-генеральша сюда редко захаживает, один он тут завсегдатай, тут его царство. Тут старинные книги с истрёпанными корешками, которых касалась дедова рука. Единственное, что в этом доме целиком и полностью его. Хороший дом, родной дом, а всё же чужой. И от того, что родился здесь и прожил семнадцать с лишком лет, своим не стал. А всё дед, Иоганн-Фридрих. Переехал из Митавы со своим Карлом Радке в качестве его личного врача, озаботился и женой обзавестись, и сыном, в честь приятеля названным, а дома своего так и не нажил?— действительно, зачем… Папаша, пока жив был, хотя бы состоял на внятной должности?— опять же персональный врач, теперь уже у новых хозяев усадьбы. А он? Приживальщик, квартирант, не более, хоть генеральша, своих не имея, и утверждает, что Генрих ей как родной сын. Пусть и годится ей во внуки, ну да ладно. Матери-то тоже давно нет. А так и согрет, и обласкан. А всё же продолжаться это не должно. И дом будет свой, свой собственный, и жизнь своя, а не у кого-то под боком. Не отделаться от поганой мысли, что его здесь держат. Как дрессированного зверька, ей-богу.Со двора доносится знакомый голос, и пальцы быстро, наугад выхватывают один из томов. ?Анатомия и физиология? Хоффмана и Швальбе, вполне сойдёт. В доме-то читать слишком душно, пожалуй? Пожалуй, так.Стёпка, младший кучер, стоит и болтает о чём-то с кухаркой, смеясь и отмахиваясь от слетевшихся на варенье ос. Сладко-кислый вишнёвый запах ассоциируется с ним, хотя от него-то, конечно, пахнет иначе?— лошадьми, выделанной кожей, табаком и сеном, а по праздникам?— дешёвым пшеничным вином из лавочки Марка Гольца. Весь он, тем не менее, какой-то вишнёвый, от вылинявшей розовой косоворотки под вечно распахнутым жилетом до сверкающего козырька картуза и непослушного русого вихра. Стёпке скоро двадцать, он почти небожитель, многажды бит и, говорят, хорошо знает жизнь, поглядывает на неё весело и снисходительно своими серыми, всегда сощуренными, будто от степного пыльного ветра, глазами. Генрих для него мелочь, в глаза?— барин, за глаза?— немчик, лекарский сынок. А ещё Генрих не умеет плавать и боится лошадей.С независимым видом, держа увесистую книгу, Генрих спускается с крыльца с монументальным античным портиком, проходит мимо кучера с кухаркой. Та трясёт медный таз с вареньем, и пена с шуршанием застывает розовыми воздушными островками в багряном огнедышащем море, а Стёпка опять чему-то ухмыляется и сплёвывает сквозь зубы себе под ноги. На лавке под плакучей берёзой, напротив конюшни, пожалуй что и прохладнее. Ещё бы книга была не анатомией, а каким-нибудь Тургеневым или стихами, но что взял, то взял.Оставив наконец кухарку, Стёпка возится у конюшни с какими-то ремнями, смазывает их и зачищает ножом. Потом выводит во двор рыжую толстую кобылу, Розку, с преувеличенным старанием чешет ей гриву. Лошадей Генрих и впрямь боится, но эта?— ленивая и вечно сонная старушка, и если подойти к ней сбоку, не сможет же она лягнуть или укусить…—?Можно потрогать?Недоверчивый и насмешливый взгляд искоса, через плечо.—?Кобылу-то? Трогайте на здоровье.Шкура её неожиданно мягкая и тёплая, будто нагретая солнцем. От прикосновения человеческой руки по ней пробегает неприязненная судорога, но Генрих осторожно гладит снова, и она успокаивается, даже даёт обнять себя за голову.—?Пойдём сегодня на реку? —?неожиданно смелеет Генрих, купая пальцы в рыжей Розкиной гриве.—?Да вы же, барин, плавать не умеете. Потонете, а я отвечай.—?А ты меня научишь.В самом деле, нельзя всю жизнь не уметь плавать, пора и учиться когда-то. Да и не такая река Яуза, чтобы в ней тонуть. А Стёпка не то что её, Москва-реку переплыть может, а то и Волгу, если доведётся. При нём захочешь?— не утонешь.—?Можно,?— снисходительно хмыкает Стёпка, протирая конский бок влажной ветошкой, и голос его несколько теплеет. —?Вечером сходим, если меня отпустят.Рядом с ним всё кажется неловким и глупым, а особенно?— собственный дурацкий и поэтичный бант на шее, но снимать его теперь ещё глупее. Со стороны ворот робко кто-то движется, и Генрих предпочёл бы этого не замечать. Девка-зеленщица, что повадилась каждый день сюда ходить, направляется к кухарке, а сама так и стреляет по сторонам своими лукавыми глазами, поправляет выбивающуюся из-под платка прядь. Генрих и сам не может объяснить себе лютой своей неприязни, но катилась бы она куда подальше со своей петрушкой. Стёпка, впрочем, иного мнения на этот счёт. По-быстрому закончив, он отвязывает кобылу и заводит её в конюшню, а потом появляется опять, вытирая руки и поправляя картуз. Девка, продавшая кухарке пару пучков укропа, всё топчется у ворот, а завидев Стёпку, белозубо хохочет, как дура. Смотреть, как он паршивым кобелём потащился за ней следом, не прикрыв даже за собой ворот, отчего-то противно. Всё это злит уже давно, хотя какое ему дело? Поскучнев, Генрих вернулся к книге, но настроение читать пропало. По улице ходили люди, катились пролётки, и шум этот решительно не давал сосредоточиться. Прикрыть бы, да лень вставать.Дождались?— в открытую воротину влетел белый, улыбчивый и кружевной комок и остановился, хитро сверкая любопытными глазёнками. Мальчишка или девчонка?— не разобрать, сплошные кружева и кудряшки.—?Женька, куда? Сейчас домой пойдём!То ли мамка, то ли нянька настигла комочек, бережно подхватила дородными руками и торопливо унесла прочь. Жук, чёрная дворняжка с круглым бубликом хвоста, до того сморился жарой, что на вторжение не прореагировал, только перевернулся на другой бок, звякнув цепью, отполз поглубже в прохладную тень у стены сарая. С соседской голубятни с хлопающим звуком, с каким полощутся на ветру знамёна или стираное бельё, взметнулось с пяток белых голубей.Скучно. Дым сизой пеленой стелется по двору, и запах варенья теперь кажется приторным и неприятным. В сердцах отложив осточертевшую книгу, Генрих поднялся с жёсткой скамьи и пошёл к Краузе.