Глава 15. Гобелен. Воспоминания о прошлом (1/1)

Медленно, но неуклонно расцветало на полотне Белое древо, и Ниена впервые улыбалась, оставшись одна. Иголка проворно скакала в её пальцах, делала аккуратные, плотно прилегающие друг к другу стежки, и все пышнее, всё гуще становилась цветущая крона.В тёплых мечтах, дерзких и прекрасных, представлялось девице, как преподнесёт она отважному рыцарю этот дар, как вложит сложенное вчетверо полотно в загрубевшие ладони, увидит свет его глаз. Мечталось сладко, и сердце сжималось в груди; слёзы туманили взор.В ночь тихую, как сегодня, без грозы и ветра, луна, огромная и правильно круглая, заливала своим светом город и всю округу, и Ниена, подойдя к окну?— затекла спина?сидеть над шитьём?— загляделась на тихое торжество природы.?Смерть ушла?,?— проповедовали цветы, пробившиеся через камень.?Горе ушло?,?— шептала вода в великой реке.?Будем жить?,?— уверяли безмолвные спокойные улочки.?Будем любить?,?— улыбалось круглое светило.Хотелось верить, что на эту же луну с тем же чувством безмолвного преклонения перед живучестью сорной травы смотрит Боромир. При мысли о нём сердце сжала тоска; удушающий страх, почти животный ужас охватил деву, и она поспешно отвернулась от окна. На пороге темнела высокая тонкая фигура, и отблеск свечей ложился на светлые длинные волосы.—?Ах, друг Мелитон! —?Ниена прижала руку к груди и вздохнула с облегчением,?— Вы испугали меня.Менестрель поклонился ей, но Ниена, строго взглянув на него, покачала головой:—?Вам нельзя быть здесь, друг Мелитон.—?Но ведь Королева спит… —?удивился тот.—?Существуют правила… —?возразили ему с мягкой улыбкой. —?Что-то случилось? —?и совсем близко юноша увидел внимательные печальные глаза и бледную гладкую кожу.—?Я написал песню, леди Ниена… О Вас… —?и, робея, вынул из рукава свёрнутый лист.Ниена, воровато оглянувшись на дверь опочивальни, протянула ладонь:—?Я прочту, друг Мелитон. А утром найду Вас и скажу, что думаю. А теперь уходите… Нельзя. Никак нельзя,?— и на прощание легонько коснулась его руки. Прикосновение это было по-матерински нежным, ободряющим, и менестрель улыбнулся, накрывая ладонью то место, где только что были её пальцы, чтобы сохранить их тепло.Буквы были выведены чёрным, жирно и торопливо, и Ниена улыбнулась: Мелитона подстёгивало мимолётное вдохновение.На севере есть земли,Где свет луны бледней,И в этих дальних земляхЖивётся плохо ей.Она в высокой башне,И плачет под замком:?О, где мой рыцарь красныйС серебряным щитом??А он в далёких землях,Давно уже, давно,И свет луны прекраснойЦелует его чело.И в этом поцелуеВся горечь её слёз!Не плачьте, о, принцесса,Вот-вот?— и он придёт.Лист едва не выпал из ослабевших пальцев. Девица недоверчиво взглянула на то место, где стоял минутой ранее менестрель, и прижала его сочинение к груди. Слёзы, уже не отчаянные, но светлые?— слёзы облегчения?— полились из глаз: в последних четырёх строках сквозила надежда.Принцесса не тоскуетИ боле не скорбит?—Над белым гобеленомИ днём, и ночью бдит.В словах мило?го другаУзрела свет надежд;На сердце теперь радость,И нет чёрных одежд.Тая улыбку, свернула ответное стихотворное послание в трубочку, спрятала в рукав. С приятным тщеславием подумала, как удивится Мелитон, увидав в ответ её, пусть и неловкие ещё, стихи.Небо уже начинало медленно светлеть, когда Ниена вновь оторвалась от вышивки. Разминая шею и спину, выпрямилась, стала тушить почти догоревшие свечи, опять подняла голову, взглянув на окно: минула ночь, минул страх, и осталась одна тоска, вцепившаяся в сердце, словно бешеный зверь.По утрам от воды в Озёрном городе поднимался густой, как сливки, туман. Старожилы по нему известными им одним способами угадывали, удачным ли будет улов, и, хотя зачастую их предсказания не сбывались, в эту примету верили.Старуха Игенет, принюхиваясь к ветру, всегда одинаково пахнувшему сыростью, погрозила в то утро Ниене:—?Ай, берегись! —?и, полубезумно сверкнув глазами, ушла к себе, а юная целительница осталась на мостках одна, сжимая в руках склянку с высушенными листьями.Слова старухи не внушили ей ни должного трепета, ни известного недоумения, и оттого громом среди ясного неба грянуло обвинение в воровстве.Стиснув зубы, губы превратив в одну узкую щель, Ниена смотрела, как люди бургомистра выносят из подпола аккуратно увязанные узельцы с золотом, и не стыд, а обида жгли щёки.За воровство судили как за ворожбу?— люто, строго, хотя и сами?— кто повидней, повыше других?— воровали как не в себе, обирая тех, кто поменьше да победнее, до последнего.Ниена щурила глаза, но не кричала, не просила, не оправдывалась. Знала, за что так с ней обошлись, и нагло смотрела в лицо бургомистру, выше и выше поднимая тёмную голову.—?Откуда ты украла это? —?тот, до странного похожий на старую сморщенную рыбу, какой много водилось в окрестностях, пилил дерзким взглядом в ответ, и оба знали куда больше, чем следовало.Бургомистр был вдовцом и долго бегал за матерью Ниены, а когда та, не поддавшись на искушение ни золотом, ни положением, с завидным постоянством стала ему отказывать, начал пакостить: пускал сплетни, лечить запрещал, грозился из города выгнать.Ниена помнила смех матери, весёлый и чистый, как капель по весне, когда торговки передавали ей слухи и новые запреты ?отца города?, и в доме не убывало ни народу, ни хлеба, сколько бы не ярился отвергнутый жених.Впрочем, и после смерти матери Ниену вопреки всем надеждам в покое не оставили: то ли бургомистру было так обязательно жениться на гордой и уже упокоившейся целительнице, то ли сказывалась его мелочность нрава, но запреты, проклятия на головы тех, кто их нарушает, и угрозы не прекращались.В этих краях взрослели и старели рано, и защищать уже в ту пору тринадцатилетнюю девчушку от нападок со стороны самостийной власти никто не собирался, хотя и сочувствовали многие. Отлично зная это, она обратилась за помощью к самому неожиданному человеку: сыну главы купеческой гильдии (имелась здесь и такая).Это было и смешно, и странно: что могла она, небогатая и ещё не известная простолюдинка, дать купеческому сыну, который щеголял такими сбруями, что больше боялись за них, а не за лошадей, которых могли увести.Ниена никому не говорила, каким были условия такого договора, но бургомистр неожиданно успокоился, и по ветру перестали трепетать бумажки приказов с запретом помогать молодой Ниене, ?ведьме и дочери ведьмы?.Эльна заглянула через плечо, приобняла тепло:—?Как красиво… Ах, мне бы так научиться шить.Ниена улыбнулась, сжала прохладные пальцы на плече:—?Это далеко не идеал…?… Это всё моя любовь: она и силы даёт, и красоту?,?— и, пряча улыбку и румянец, потупилась.Золотой узор прихотливо вился по краю полотна, расцветал неведомыми цветами с причудливо изогнутыми головками, длинными, змеиными стебелями.За спиной судачили, что она спуталась с купеческим сынком и живёт с ним, как жена, хотя никто их вместе ни разу не видел, а Ниена только посмеивалась, поигрывая бровями, и щеголяла по городу в необыкновенно красивых сапожках, подаренных ей лесными эльфами.Соседки с завистью смотрели на сияющий новыми венцами дом, шептались: ?Околдовала, приворожила… Ведьма?, а Ниена ниже и ниже опускала голову, пряча лукавые, совсем не детские глаза. —?А слыхала, какую песню Мелитон сегодня пел? Про тебя всё,?— в глазах у Эльны мелькнула зависть,?— про любовь.Ниена воткнула иголку в необработанный край полотна и провела ладонью по лицу, сгоняя морок?— монотонная работа вгоняла в сон.—?Нет, не слыхала. Да и не хочу,?— подавив зевок, выпрямилась, взяла яблоко с подноса, стоявшего у окна,?— глупо это.Эльна фыркнула недовольно:—?Тогда и гобелен твой?— глупо!Ниена спорить не стала, и в комнате наступило тяжёлое молчание, нарушаемое лишь хрустом яблок на крепких девичьих зубах. Эльна, чувствуя себя неловко, потупилась: в конце концов, баллада о любви?— это, в самом деле, не так уж и много, а вот гобелен, над которым с таким остервенением днями и ночами просиживала подруга…—?Не сердись,?— в вязкое масло тишины капнули две капли чистейшей воды, и всё вновь вернулось на круги своя. Ниена прижала руку к груди:—?Нет, нет, твоей вины нет в этом. Я напрасно рассердилась на Мелитона.—?Отчего бы тебе не сказать ему об этом?Девица удивлённо взглянула на подругу и зарделась:—?Сказать? Но зачем? Единожды я говорила с ним, сказала, что не достойна быть предметом его стихов, однако, он не слушает.Эльна, поджав губы, потупилась: в эту минуту зависть победила некрепкую привязанность и колола сердце злой мыслью: ?Почему она? Кто она? Простушка! А я? Почему не для меня? И что в ней есть такого??Ничего ?такого??— девушка вновь убедилась в этом, бросив на свою собеседницу лишь один внимательный взгляд?— не было: миловидное, но совсем не идеальной красоты лицо, с чересчур резкими, заострившимися от худобы чертами, маленькая грудь, длинная тёмная коса, перекинутая через плечо. Пожалуй, ценность всему этому придавали дорогие ткани придворного платья, и Эльна пренебрежительно скривилась: в самом деле, баллада Мелитона теперь казалась большой глупостью.Я, Ваш покой нарушив,Осмелился просить:Надежды свету, солнцуМилейший лик явить.Не стоит убиваться?—Весна ломает лёд!Ликуйте, о, принцесса,Спаситель ваш грядёт!Вердикт вынесли суровый: изгнание, вечное изгнание. По площади стелился дым из труб, пахло рыбой, и никто не посмел заступиться. Старуха Игенет трясла головой:—?Не береглась, не береглась!