9. Сирень (1/2)

У тети частный дом на окраине города неподалеку от моря. С его террасы можно увидеть тот самый пляж, на который Кастиэль возил Ори. Не поленишься, пройдешь немного – вот ты и на море. Тетя говорила, что часто прогуливается вдоль берега. Ори ей даже завидует. Иметь возможность каждый день слушать море, разговаривать с ним – разве не чудо? Дом не изменяет типичному агатовскому стилю – этакий гламурный модерн. Два этажа, светло-розовый сайдинг, покатая коричневая крыша и широкая белоснежная входная дверь. Очаровательный садик перед домом огражден изысканным забором, а подъездная дорожка выложена камнями – в общем, вкус чувствуется во всем.

Тетя загоняет машину в гараж, и они с Ори поднимаются на крыльцо.

Сама Агата выглядит не менее эффектно, чем тот радужный мир, что она создала вокруг себя. Длинный хвост пышных волос, белое твидовое, расшитое золотыми нитями пальто нараспашку, темно-коричневые кожаные перчатки, элегантные черные лодочки, солнцезащитные очки, приподнятые на лоб... И какая высокая, стройная, ошеломляюще красивая, уверенная в себе. — Ты даже представить не можешь, как я скучала про тебе, моя дорогая, — в который раз говорит Агата, открывая входную дверь. — Проходи скорее. Я все ждала, когда можно будет выкрасть тебя у родителей! Люси и Филипп, конечно, чудесные, но, боже мой!, какой я чувствую себя старой, когда общаюсь с ними. А ведь мне всего тридцать три. Проводить время с тобой – совсем другое дело. Сразу возвращаюсь в те времена, когда сама была такой же семнадцатилетней красоткой.

— Вы неисправимы, — усмехается Ори, пересекая просторный холл.

— Э-это точно! Направо, дорогая, в гостиную! Чувствуй себя как дома. Гостиная представляет собой некоторое пересечение путей. Какой-то, прямо скажем, центр управления. Все двери и лестницы дома ведут, кажется, именно сюда. Посередине располагается длинный ярко-красный диван и несколько кресел такого же цвета, а между ними – стеклянный столик. Вдоль стен тянутся стеллажи, на полках которых помимо книг весьма странные, на первый взгляд, аналоги человеческих челюстей и зубов. Также зубы и все, что относится к ротовой полости, можно найти на корешках книг, обложках журналов и холстах, висящих на стенах. Пока Глория расстегивает куртку, топчась в гостиной у одного из стеллажей, тетя суетится на кухне, заваривая им обоим зеленый чай и вскоре возвращается с подносом в руках, который ставит на столик.

— Дорогая, брось куртку на диван и садись рядом со мной. Ори опускается на краешек дивана и безучастно разглядывает железный поднос, на котором стоят две аккуратные чашечки и небольшой фарфоровый чайничек, а также тарелка с шоколадным печеньем. При виде последнего у нее загораются глаза, и это не может ускользнуть от тети. — Испекла специально для тебя, я ведь знаю, как ты любишь мое фирменное шоколадное печенье!

— Тетя Агата, я вас обожаю. Оно такое... такое... — восторженно лепечет Глория, мгновенно нависнув над подносом и вдыхая аромат любимого угощения.

— Ешь и даже не смей стесняться в моем доме, — усмехается Агата, между делом сосредоточенно разливая чай.

В это сложно поверить, но тетя Агата – отличный кулинар. Талант готовки достался в большей степени ей, чем ее сестре, матери Ори. Люси готовит неплохо, никто не жалуется, вот только Глория уже лет с одиннадцати готовит для себя сама. Девушка пока медлит с печеньем, хотя желание съесть все-все прямо сейчас очень велико. Раньше Агата часто пекла его для всей семьи. На самом деле, она еще много всего пекла, но почему-то именно это печенье казалось Ори особенно вкусным.

— Вы знаете, как мне угодить. — Чтобы угодить тебе, мне достаточно исполнить свои собственные желания, ведь вкусы у нас практически идентичны. — В гастрономической области уж точно, — соглашается Ори, принимая свою чашку чая. — Больше, чем кофе, я люблю только зеленый чай.

— Согласна! Ты, я надеюсь, по-прежнему вегетарианка?

— Ага. Стараюсь по возможности не употреблять молочку, но это сложно, — Глория пожимает плечами. — Вообще, в этих делах не стоит доходить до абсурда.

Чтобы скрыть нервную улыбку, Ори утыкается носом в чашку и делает глоток.

Разве не иронично, она – человек, который с таким пренебрежением относится к человеческим жизням, человек, чья душа (если она, конечно, есть вообще) замарана в абсолютно ужасающем грехе – не ест мясо животных ради "поддержания элементарной нравственности"?

Даже смешно. Глория не знает, можно ли ненавидеть себя сильнее. — Ты хорошая девочка, Ори, — вдруг говорит Агата, подняв на нее свои яркие, будто сирень, глаза. — Кушай печенье. Если бы вместо тети был кто-либо другой, Ори ни за что не позволила бы обращаться к ней так, словно она ребенок, но из уст Агаты это почему-то звучит приятно.

Пока она с наслаждаем обкусывает края, тетя разглядывает ее, неторопливо попивая чай. — Хорошая девочка, только вот куришь... не бойся, я не скажу Люси и, тем более, Филиппу. Ори замирает на секунду. — Я не курю. — Ты выкинула сигарету почти перед носом моей машины.

— Тетя Агата... — Расслабься! Терпеть не могу видеть тебя такой напряженной. Знаешь, ты всегда словно готовишься давать кому-то отпор, защищаться, не веришь, что этот мир может быть на твоей стороне. Очень печально. Поэтому я и радуюсь, когда вижу, как ты спокойна рядом со мной. — Вам я прощаю вашу наигранную легкомысленность, — говорит Ори. — Обычно не выношу таких дам, как вы. Много слов, жестов, ненужных замечаний – все это действует на нервы. Тетя Агата хитренько улыбается, слушая племянницу.

— Вы не оскорбляетесь, потому что знаете, что я хоть и обращаюсь к вам, все же имею в виду не вас. К вам это описание на самом деле не относится, — Ори тянется еще за одним печеньем. — Вы не такая. — Но моя "наигранная легкомысленность" и позволяет тебе ощущать себя комфортно, ведь так?

— В этом-то и парадокс. Обычно такое поведение ужасно утомляет. — Я ведь твоя родная тетя и люблю тебя всем сердцем. Конечно, твои родители тоже тебя любят, но если говорить совсем уж откровенно, то я считаю, что понимаю тебя гораздо лучше. — Вы затеяли этот разговор, чтобы потешить свое самолюбие? — спрашивает Ори, мягко улыбаясь. Агата ставит чашку обратно на поднос, прочищает горло и картинно выпрямляет спину, сложив руки на колене той ноги, которую закинула поверх другой.

— Я совру, если скажу, что осознание этого не вызывает во мне приятных чувств, но сейчас дело не в моем тщеславии, Ори.

— А в чем? — девушка заламывает бровь, уставившись на тетю, и внезапно все понимает. — Вы хотите, чтобы я рассказала, что чувствую? Душу вам излила, да? Тетя Агата как-то виновато улыбается. — Тебе сейчас, должно быть, трудно приходится. — Люди умирают. Такое случается.

— Да, но... когда это затрагивает лично тебя, когда именно твой близкий человек уходит – это ведь совсем иное?

— Черт возьми, естественно, совсем иное! — Ори не хотела повышать голос, но происходит это непроизвольно. Раздражает то, что даже Агата пытается проникнуть к ней в голову. — Все это дерьмово, и я просто не нахожу никакого другого слова. Потому что он любил меня настолько, что готов был умереть. И умер. Сделал это. Сделал, ведь мне, чокнутой мрази с синдромом Наполеона, хотелось увидеть, как далеко все это может зайти! — Что ты имеешь в виду... Ори уже не в состоянии просто сидеть и пить чай с печеньем. Она вскакивает с дивана и хватает свою куртку. — Я ничего не обязана вам говорить! Слезы обжигают лицо, и Глория готова лупить себя по щекам, только бы остановить их, остановить собственные рыдания. Она не может быть такой слабой, просто не может. Это не ее роль. Уж лучше ненавидеть себя за необоснованную власть, которую навязала сама себе, чем за мягкотелость.

В один миг тетя Агата оказывается рядом и прижимает Глорию к себе. Она гладит ее по спине, шепчет на ухо какие-то простые истины, которые даже не воспринимаются из-за того, что слишком уж банальны. И как это часто бывает, когда кто-то обнимает тебя и пытается утешить, слез почему-то в разы больше, чем если бы ты страдал один.

Наконец, Глория успокаивается, поэтому Агата выпускает ее из своих объятий. Они сидят на одном диване рядышком, и пока Ори вытирает лицо, тетя принимается как ни в чем не бывало вновь разливать чай. — Простите меня, — тихо проговаривает Ори, смотря на тетю, чей профиль кажется таким беспечным и спокойным, что остается только завидовать.

— За что мне тебя прощать, дорогуша? — она аккуратно вручает племяннице горячую чашку. — Со всеми нами такое бывает. Ты живой человек. — Нет, я... вспылила.

— Это тоже вполне естественно.

Они молча пьют чай, а Глория то и дело протягивает руку за печеньем, которого на тарелке все меньше и меньше. Вдруг Агата решается сказать: — Как по мне, то это даже хорошо, что все так обернулось. Теперь мы живем совсем рядом. Вы всегда можете приходить в гости. Семейные вечера, прогулки... — Может, вам стоит найти мужчину, тетя Агата? — неуверенно произносит Глория. Идея семейных вечеров и прогулок не прельщает.

— Думаешь, я это говорю из-за того, что одинока?

Ори жмет плечами. Тема деликатная, и она уже жалеет, что ляпнула явно не то. — Ты имеешь весьма туманное представление о моей жизни, дорогая, — Агата награждает ее снисходительной улыбкой, и Глория даже удивляется – неужели ни одна бестактность не способна ее разозлить?

— Да, наверное, — только и говорит она, желая не продолжать эту тему. Тетя весело смотрит на нее. — А что насчет тебя? Уже успела пленить город своим очарованием?

— Ни в коем случае. Один мой поклонник в могиле, а другой, Кен, переводится в военную школу. Может быть, хоть там он будет меньше страдать. Я, по крайней мере, уж точно. — Кен... тот милый кроха в очках? Помню его! — восклицает Агата. — Он ведь твой друг детства, разве нет? Неужели до сих пор в тебя влюблен?

— Он в "Свит Аморис" перевелся ради меня, что уж тут и говорить...

— Жестокая ты женщина, Ори. Так мучаешь беднягу. — Вы правы, но... не знаю. Глория не имеет ни малейшего представления, откуда тетя знает про ее грубое отношение к Кену, но ломать голову над этим не хочется. За легкомыслием Агаты всегда пряталась особая проницательность. — Ну а кроме Кена? Нашлись ли в твоей новой школе горячие... э-э-э, то есть, достойные парни?

— Горячие что?.. Тетя Агата, держите себя в руках!

Тетя пакостливо хихикает.

— Только не говори Люси, что я веду с тобой такие беседы! Ну скажи, скажи, понравился тебе кто-нибудь? — Есть симпатичные парни, некоторые умны и приятны в общении, — перед мысленным взором Ори сразу возникает образ Лизандра. — С кем-то я даже чувствую какую-то душевную связь, представляете? Хотя, если честно, кажется, что я опять все порчу. Как всегда. Выстраиваю стену между собой и людьми. Людьми, которые не заслуживают такого обращения. — Дорогая моя Ори, сохраняй баланс, иначе рискуешь потерять все. Ори ставит чашку на стол и откидывается на спинку дивана, задумчиво уставившись в окно.

— Мне нечем рисковать. Что я вообще имею? Тетя Агата протягивает руку и ласково гладит ее по плечу, заставляя племянницу посмотреть на себя.

— Потенциальные возможности. Миллиарды различных путей. Жизнь, Ори. — Я не боюсь потерять жизнь. — Тогда скажи, чего ты боишься? В глазах тети цветет сирень.

— Себя. — Любому человеку стоит бояться себя. — Любому? Вы так думаете? Сколько еще раз ей придется заглушать в себе отчаянные мысли? Сколько еще продлится эта боль? Агата не отвечает. Потому что знает – не любому. Потому что не все люди опасны. Потому что есть люди – свет. Бесхитростные, добрые, видящие, возможно, в чем-то смысл.

Для Глории смысл потерян. Вернее, он и найден-то не был.

— Слушай, Ори. Ты когда-нибудь любила? Вопрос больно ударяет грудь. Вот этого-то Глория и боялась: рано или поздно Агата перестает быть тетушкой-дурнушкой и становится настоящей дьяволицей, которая, серьезно, видит насквозь. — Я не умею. И тетя не пытается опровергнуть ее заявление, а лишь медленно кивает и отворачивается. Деловито стучит пальцами по подлокотнику дивана. — В тебе хаос такой, что для любви места нет. Ори знает. Все понимает. Но звучит это почему-то ужасно грустно. Обидно даже немного. Ей сказать хочется: "А в тебе? В тебе есть хоть какая-нибудь любовь"?

— Когда станет легче, тетя Агата? — вместо этого, шепотом спрашивает она. Сирень заглядывает к ней в душу через глаза. — Ты все ждешь, когда отпустит, да? Думаешь, это первостепенный вопрос? Плевать, Ори, плевать на боль. Она не отпускает. Она может притаиться, но не отпускает. Раз поселилась в душе, и уже не вытравишь. И чего я тебе рассказываю? Ты ведь знаешь. Ори, главное, оно в другом. Главное – это себя не потерять. Не потеряться. А что делать, когда потерялся? Что делать, когда сам себе не нужен? Когда вообще ничего... не нужно. Агата говорит: — Перестань бояться себя. Прости себя. Потому что ты не виновата. Не виновата.

Она мягко целует Глорию в подбородок, опаляет дыханием губы, с наслаждением вдыхает ее аромат и отстраняется. — Любви можно научиться. И ты научишься, Глория. Как только перестанешь себя ненавидеть.

А Ори и сказать-то нечего.*** Насколько было известно Глории, несколько лет назад тетя Агата состояла в романтических отношениях с девушкой. Они длились на протяжении трех-четырех лет, включая и те краткосрочные периоды, когда влюбленные расставались, а делали они это часто. Ори тогда училась в начальной школе и мало что понимала, но одна суть была ей вполне ясна – тетя Агата любит другую тетю. Ей довольно часто приходилось слышать "у Агаты снова проблемы с Кэнди, Филл, нужно пригласить ее на ужин" или "Агата давно не звонила, кажется, она помирилась с Кэнди" и тому подобное. Уже из этих разговоров можно было вынести то, что отношения тети с той самой Кэнди напоминали американские горки.

Позже, когда Ори уже училась в средней школе, Агата в одной из бесед с сестрой сказала: "Связываться с женщинами себе дороже. Мне саму себя приходится терпеть, а уж если еще какую-то... нет, это настоящий ад. Ох, Люси, с мужчинами гораздо проще. Ты меня понимаешь". Возможно, тетя и извлекла для себя урок, согласно которому заводить отношения с девушками не стоит, но это не значило, что ее вообще больше не привлекают создания своего пола. Поэтому, когда она была так близко к губам Ори, та основательно впала в осадок, а вышла из него только через полчаса и активно принялась упрашивать тетю, чтобы она отвезла ее домой. Внутренне Глория не испугалась. Она тот человек, который бы ответил на поцелуй, даже если это родная тетя, которая старше на шестнадцать лет. А все потому, что Ори страсть как любит испытывать новые ощущения. Видит в этом, можно сказать, единственную причину существовать. И все же нечто вывело ее из колеи. Возможно, слова Агаты. Или внезапное осознание того, что она может быть ей интересна. Большую часть вечера Глория вертится на кровати в обнимку с Рейкой и пытается понять, что же это такое было. В итоге она приходит к тому выводу, что Агата не чувствует к ней влечения, а всего лишь хочет помочь. Вместо того, чтобы искать в телодвижениях тети какой-либо смысл, стоит задуматься над ее словами. Именно поэтому на следующий день Ори входит в школу, мысленно проговаривая их в своей голове словно мантру: "Не бояться себя. Простить себя. Перестать чувствовать вину".

Ей в какой-то мере удается заглушить чувства, касающиеся событий прошлого, но настоящие, более насущные проблемы выкинуть из головы оказывается сложнее. Например, она все же чувствует вину перед Кастиэлем. Обмозговав все после встречи с тетей и проанализировав свою последнюю беседу с Касом, она осознает, что он тоже, как и Агата, хотел помочь, а вовсе не пытался лезть к ней в душу. Ори желает вернуть все в норму, только и всего. Но первое, что она обнаруживает, когда оказывается в классе – это то, что Кастиэль отсутствует. Да, явление весьма привычное, но после разборок с миссис Шермански, он не имел права пропускать занятия. Глория ожидала, что он все-таки хоть сколько-нибудь испугается и будет держаться за свое место в школе, но в действительности ничего подобного не было. Кас плевать хотел.