Глава 4. Король и ферзь (1/1)

Все последующие дни, тянущиеся неделями, старая вустерская больница с её мрачными серыми стенами и тошнотворным феноловым запахом стала для Виктории Мартин её собственным необитаемым островом, на котором её бросили доживать свою сломанную жизнь. Несмотря на то, что персонал был приветлив и внимателен к ней, Виктория всё равно чувствовала себя одиноко. Её мир изменился. Всё вокруг стало таким недосягаемым, и даже то, что ещё недавно не имело никакого значения, стало вдруг таким желаемым. Книга, лежащая на подоконнике, кричала: ?Ты не можешь встать и взять меня?. Приоткрытая дверь палаты смеялась: ?Ты не можешь встать и закрыть меня?. Раковина вздыхала с жалостью: ?Ты не можешь встать и самостоятельно умыться?. Всё, что раньше она делала, не задумываясь, на механически отработанных действиях, теперь одной лишь своей необходимостью приносило столько боли. Просто не верилось, что всё это на самом деле происходит ни с кем-нибудь, а с ней. Порой закрадывалась мысль: ?А могла ли я на самом деле когда-нибудь ходить?? Ведь по-настоящему ценно становится лишь то, что однажды было потеряно.Около пяти дней Виктория не могла смириться со своей травмой. Она не спала по ночам: мысли, доводящие до слёз, не давали ей уснуть, вились вокруг неё, точно ядовитый плющ, и соблазняли сладкими речами о суициде. Медсёстры часто оставляли окно открытым, чтобы проветрить палату, наивно полагая, что девушка не доберётся до него сама. Но однажды она добралась.Это стоило ей немалых усилий, но Вик была настроена решительно. Доползла до окна, подтянула стул, опёрлась на него и при помощи одних лишь только рук оказалась на подоконнике. Но давящее на грудь желание свести счёты с жизнью вдруг отступило в тот момент, когда она оглядела внутренний двор больницы. Там она увидела седовласого мужчину, сидящего на лавочке в тени дерева и играющего в шахматы с маленькой девочкой. У мужчины не было обеих рук, но он перемещал фигуры на доске с помощью рта, и он улыбался своей сопернице так, как не улыбался ни один здоровый человек. Он был счастлив, и для этого ему не требовались руки. Быть может, человек, неспособный делать что-то, как все остальные нормальные люди, получает шанс увидеть жизнь с другой стороны и начать ценить маленькие радости? Вот, что Виктория поняла в тот момент, сидя на подоконнике перед раскрытой рамой. И вниз больше не тянуло.Она держала эту мысль в голове при дневном свете и в ночной темноте, когда ела и когда пила, когда в окно её палаты бил дождь и когда в створах свистел ветер – Виктория ни на минуту не давала себе забыть искреннюю счастливую улыбку того безрукого мужчины, будто бы втирая её в свою кожу. И через пару дней ей довелось встретить его в коридоре, когда её переносили в процедурную. Мужчина сидел рядом всё с той же девочкой и подсказывал ей, каким цветом лучше нарисовать лошадь.– Возьми коричневый карандаш, – посоветовал мужчина. – Когда-то давно у меня была коричневая лошадь. Она скакала так быстро, что обгоняла даже ветер.– У меня плохо получается, – расстроенно сказала кроха.– Нет, очень красиво, – услышали они незнакомый женский голос.Виктория попросила санитара задержаться и посадить её рядом с девочкой. Девушка улыбалась ей, вновь примеряя на себя потерянную жизнерадостность. Девочка с удивлением подняла на странную тётю большие голубые глаза.– Просто это у тебя жеребёнок, – сказала Виктория, когда взяла из рук девочки карандаш и принялась водить им по листку рядом с нарисованной ребёнком лошадкой, – а мы возьмём и нарисуем ему маму-лошадь, чтобы ему не было грустно.Спустя несколько секунд рядом с неказистым толстоногим жеребёнком появилась грациозная большегрудая кобыла, а на губах маленькой девочки растянулась восхищённая улыбка. Она выхватила из рук Виктории карандаш и с энтузиазмом принялась закрашивать бока лошади.– Нарисуй ещё что-нибудь, – попросила юная художница, всучив девушке лист и свои карандаши.И та с огромным удовольствием начала орудовать карандашами под пристальным заворожённым детским взглядом, сопровождая это всё шутливыми комментариями. Виктория изобразила стойло, в котором, по её словам, живут мама-лошадь и её жеребёнок. А затем она нарисовала рядом девушку, назвав её другом, что заботится об этой лошадиной семье.– Пускай у неё будут волосы, как у тебя, – сказала белокурая малышка, протягивая девушке оранжевый карандаш.Виктория взглянула на неё, а потом – на рисунок. И вдруг ей подумалось не без тоски по своему другу: пускай она теперь не может ездить верхом на Атласе, пускай им больше не лететь вместе навстречу холодному ветру, но она всё ещё та, в ком он нуждается; она всё ещё его друг, его компаньон и его защитница. Поэтому, улыбнувшись, Виктория выполнила желание девочки.Когда санитар поторопил её на процедуры, Виктория вернула девочке карандаши и лист, но та не хотела, чтобы девушка уходила. Мартин пришлось пообещать, что они скоро увидятся и снова порисуют вместе. Безрукий мужчина смотрел на Викторию с благодарной улыбкой и, пока рыжеволосая милая особа ещё не успела опереться на плечо санитара и скрыться в конце коридора, сказал ей:– Спасибо Вам.– Нет, – покачала головой Виктория, подняв на него улыбающиеся глаза. – Это Вам спасибо.Мужчина так и не понял, за что эта славная девушка его поблагодарила. Да это было и не важно.***По прошествии ещё пары дней сон наконец-то вернулся к Виктории. Её лицо сменило долго держащийся земельный оттенок на более живой и розовый, а на губах начала проскакивать пусть и редкая, но всё же улыбка. Да, думать о своих собственных ногах как о мёртвых бесполезных отростках на теле всё ещё было тяжело, и всё так же больно было падать по утрам с кровати, забывая о своей потере. Но девушка с мужеством переживала всё это, смотрела в лицо трудностям, не думая бежать в объятия смерти. Мысли об открытом окне больше не навещали её. ?Я сильная. Сильнее, чем кто-либо, – внушала себе Виктория, больно сжимая кулаки. – Я должна быть сильной. Должна! Чтобы он помог мне?.?Он? появлялся в её мыслях и в дверях её палаты всё чаще в свете последних дней. ?Он? приезжал в Вустер из Бирмингема, откладывая все свои велико важные дела, только чтобы сказать ей пару слов: рассказать о коне, который уже три раза сбросил его со спины, и о небе над Бирмингемом, что по-прежнему задыхалось от чёрного дыма курящих заводов. Томас Шелби проявлял небывалое великодушие и заботу, что Виктория не могла не оценить. Ей было невдомёк, почему он вдруг решил помогать ей, но вскоре она поняла, что и не хочет знать причину. Ей просто нравилось чувствовать себя особенной, ведь к ней приходит сам Томас Шелби! Виктория и не заметила, как в какой-то момент стала смотреть на главу ?Острых козырьков?, словно на распалившееся полуденное июльское солнце, не имея на глазах солнцезащитных очков. Она видела яркое белое свечение и не могла разглядеть ничего вокруг него.Проснувшись однажды утром, Виктория приподнялась на локтях и увидела, что побелённую мрачность её большой полупустой палаты, от которой понемногу начинало тошнить, разбавляет гротескно вписывающееся в унылость интерьера кроваво-красное пятно. Этим пятном был букет роз, стоящий прямо перед спинкой её кровати, словно его нарочно поставили туда, как главное блюдо на обеденном столе. Губы Виктории приоткрылись от удивления, а глаза забегали вокруг, выискивая кого-то в заведомо пустой палате. Вся комната утопала в дивном сладком запахе, напоминавшем девушке раннее детство.Подобравшись поближе к цветам, Мартин осмотрела букет, понадеявшись на открытку или записку от того, кто их тут оставил. Однако она догадалась об этом раньше, чем в палате оказалась коренастая милая женщина в белом халате.– Мисс Мартин, пора просыпаться, – пропела она, войдя в палату, а когда заметила уже бодрствующую девушку, разглядывавшую оставленный ей букет, поспешила объяснить: – Ох, это... Заходил мистер Шелби, хотел Вас проведать. Я сказала, что Вы ещё отдыхаете, и он попросил передать Вам этот чудесный букет. Так замечательно пахнут, – добавила она с улыбкой. – А бутоны какие, просто загляденье! Я сама развожу розы, поверьте, знаю, что говорю.– И вправду красивые, – смущённо улыбнулась Виктория.Она вдруг почувствовала некоторую неловкость, но не за то, что Шелби тратит деньги на цветы для неё, а за нечто более ценное для столь занятого человека – впустую потраченное время. Ей бы не хотелось, чтобы его поездки в Вустер ради неё совершались зря, и поэтому на следующее утро она проснулась пораньше, дабы не пропустить его возможный визит. Но в то же время Томас подумал о том, что ему не следует приезжать так рано. Виктория прождала всё утро, но Томми приехал лишь после обеда.– Вы кому-нибудь ещё дарите цветы просто так? – спросила Виктория, глядя на красующийся на подоконнике букет.Томас сидел рядом с её кроватью, откинувшись на спинку стула и держа на коленях чёрное пальто, и его глаза тоже разглядывали алые цветы в позолоченном зелёном свете. – Честно сказать, я никому их не дарю, – ответил Шелби, прокашлявшись, и взглянул на девушку. – Они Вам нравятся?– Мне сейчас всё нравится. Солнце, что слепит глаза по утрам, птицы, курлычущие за окном, вода, капающая из-под крана, даже пыль на тумбочке, – она слегка усмехнулась. – Сущность вещей вдруг стала иной для меня. Раньше я не замечала, что мир вокруг куда живее, чем я думала. А теперь он куда живее, чем я сама.Эти странные размышления делали её похожей на ребёнка, который впервые открывал для себя мир. Томас посмотрел на Викторию и заметил в её лице смирение. Он знал, этим она пыталась маскировать всё ещё держащую её ледяными пальцами за горло обиду и боль. Ведь невозможно было так быстро примириться с мыслью о том, что больше нет самостоятельности, нет независимости. Для человека с таким характером, как у Виктории, это было особенно тяжело.Томас попытался закурить, но Виктория остановила его, рассказав об угрозах медсестры больше не пускать к ней мистера Шелби, если она ещё раз учует в палате запах табака. И он, в самом деле, оставил все сигареты в портсигаре и не зажёг спички не без разочарования в лице, конечно же. Это вызвало у Виктории сиюминутное смятение: неужели он и вправду так дорожит их встречами? Почему?– У меня есть для Вас новости, – сказал мужчина.– Что-то с Атласом? – тут же обеспокоилась Виктория.– Нет. Нет, с ним всё в порядке. Он уже распробовал еду, которую ему даёт мой конюх, и уже гораздо реже дерётся с моими братьями, – Томми сказал это, и Виктория рассмеялась, и впрямь узнав в этих рассказах своего старого доброго Атласа. – Мы с ним даже вроде как поладили. Мне так кажется.– Он Вас обманывает. Он с самого детства такой, – Виктория улыбалась с долей гордости. – Когда я впервые попыталась оседлать его, он тут же меня скинул. Во второй раз лягнул в плечо и чуть было не сломал мне руку. Ну а в третий раз он кинулся вперёд, как безумный, полагая, что я испугаюсь и сама выпрыгну из седла. Но я твёрдо сидела на его спине, обхватив его шею руками. Он увёз меня далеко за лес, и мой отец ждал, что конь вернётся один, а я прибегу позже, грязная и вся в слезах. Но мы вернулись вместе, а я по-прежнему сидела в седле. С тех пор ещё никто не ездил на спине Атласа, кроме меня.Томас кивал, слушая её рассказ, и вспоминал своё собственное детство, проведённое в нищете среди лошадиных табунов. Желание закурить одолело его с новой силой.– Может быть, и обманывает, – согласился он. – Поэтому я пока что не решаюсь седлать его снова.– Я не хочу, чтобы Вы пытались ездить на нём; чтобы на нём пытался ездить кто-либо ещё, – честно призналась Виктория, и бровью не поведя. В таких вопросах она привыкла быть честной. – Но Атлас нуждается в этом, как любой здоровый скаковой конь, а я теперь вынуждена усмирять свою собственническую ревность. Я люблю его и желаю, чтобы он оставался таким же сильным и резвым, как и прежде. Пусть даже без меня.– Вы были его крыльями.– Да, – с грустью обронила Вик и смолкла на несколько секунд, сглатывая горечь. – Но теперь ему вновь придётся быть обычным жеребцом, а не мифическим пегасом.Томми не понял, о каких таких пегасах идёт речь: классического образования у него не было, и никто не посвящал ни его, ни его братьев в представления о мифах. Но ему не требовались специфичные знания, чтобы понять скорбь Виктории – скорбь по отобранной возможности вновь оказаться на спине своего любимого жеребца.Для Виктории эта тема была излюбленной, и Томас слышал от неё новые и новые истории об Атласе, всякий раз навещая её. Но каждый раз это заканчивалось тягостным молчанием, таким, как сейчас. Потому мужчина решил быстро сменить тему и вернуться к тому, с чего он вообще начал.– Виктория, послушайте меня, – сказал Томми, пододвинувшись к ней поближе, и Виктория заметила в его словах затаившуюся не свойственную ему нерешительность. И всё же он сказал то, что должен: – Вы должны знать, по чьей вине с Вами приключилось несчастье, и Вы также должны знать все возможные сценарии развития сложившейся ситуации.Тон его голоса не изменился, ведь Томас Шелби всегда говорил серьёзно. Однако по его слегка нервному виду Виктория догадалась, что мужчина готов сообщить ей что-то, что является заведомо неприятным для неё. Она нахмурила лоб, чуть вскинула левой бровью и сказала:– Если верить Вашим словам и исключать ?Острых козырьков?, то вариант один – итальянцы.– Эта загадка изначально была не сложной, верно? И что самое интересное – Дарби Сабини знал это. Сомневаюсь, что он держит Вас за дурочку, неспособную сопоставить события с фактами, а раз так, он с самого начала видел все риски, на которые идёт. Но он всё равно выставил ногу и поставил Вам подножку буквально на глазах нескольких сотен человек. Хотите знать, почему?– Поведайте же.– Потому что ему нечего бояться. Даже если бы он сам лично вышел на ипподром посреди забега с ружьём наперевес и пустил пулю в лоб Вашего жеребца, Вы не смогли бы заставить его ответить по всей строгости закона. Потому что, если бы начали копать, выяснилось, что Ваш славный друг принимал ставки нелегально, без лицензии, и он попал бы под суд, а следом за ним – и Вы. Сабини всё это знал и потому ни секунды не колебался, выбирая того, кто кинется под копыта Атласа. Но ему была нужна страховка, ?козёл отпущения?. Именно поэтому я был в тот день там.– Что? Вы знали? – сей миг ужаснулась Виктория.– Мне никто ничего не говорил, – заверил Томас, настойчиво взглянув на неё. – Я был вынужден просто смотреть, как и сотни людей на трибунах. Если бы я что-то знал, клянусь Вам, я бы сделал всё, что в моих силах, чтобы остановить замысел Сабини.Уже почти успев снова завести себя, Виктория выдохнула, успокаиваясь. Она вновь имела неосторожность заглянуть в его пленительные сапфировые глаза, смотрящие сейчас с настойчивым убеждением, и почувствовала опасность, о которой они предупреждали. Не желая тонуть в этом глубоком море, Вик спешно отвела взгляд.– Значит, – сказала она, сглотнув, – полиция мне в этом деле не поможет, я правильно понимаю?– Полиция вообще мало кому может помочь, если речь идёт о влиятельной мафиозной семье. Я должен был рассказать Вам об этом прежде, чем Вы успеете полезть на рожон и в одиночку объявить войну Сабини. Я хочу, чтобы Вы оставили грязную работу ?Острым козырькам?.– В Вашем мире это, кажется, называется ?крышеванием?, – усмехнулась девушка, чуть сощурившись при взгляде на Шелби. – И что, мне теперь считать Вас своим покровителем? Может быть, защитником?– Считайте меня своим другом.Виктория не могла решить прямо сейчас в эту секунду, может ли окончательно и бесповоротно подпустить к себе этого человека ближе, чем на пару шагов. Но Томасу нужно было её одобрение немедленно. Её лицо отяготилось мрачными сомнениями, когда она опустила голову и погрузилась в размышления. Тогда Томас пробежался по ней глазами и положил руку на её накрытые одеялом ноги. Колено, что он нащупал большим пальцем, чуть дрогнуло под тяжестью его ладони, и тогда Томми произнёс, глядя в поднявшиеся на него растерянные карие глаза:– Доверьтесь мне, и я помогу Вам отомстить. Я – Ваша возможность. Так используйте её, Виктория.Раньше, ещё какую-то пару недель назад, она бы накричала на него, одарила пощёчиной и выгнала бы прочь за несанкционированное прикосновение к ней. Но сейчас была лишь мысль ?он прикоснулся ко мне?, но никакими ощущениями она не сопровождалась. Это было странно и всё ещё страшно: вот она, его рука, лежит прямо на её ноге, но девушка не чувствует этого. Лишь давящую неуверенность.Остановить всё это было уже невозможно, думала Виктория. Игра уже давно началась, процесс необратим, а пытаться повернуть время вспять больше не выйдет. И, если она была королём на шахматной доске, то ей требовался ферзь. Подумав об этом, Виктория подняла глаза на Томаса и кивнула.– Я доверюсь Вам, – проговорила она. – Но Вы должны кое-что мне пообещать: если встанет вопрос о личной расправе над Сабини, Вы не отберёте у меня возможность поквитаться с ним.– Ладно, – согласился Том и добавил: – Но и Вы кое-что пообещайте: что бы ни произошло, что бы я ни сказал, Вы будете меня слушаться.– Если это не будет противоречить моему условию, то договорились.Томас убрал руку с колена Виктории и, плюнув в ладонь, протянул её девушке для рукопожатия. Ей доводилось видеть, как деловые люди делали этот странный и не особо приятный жест, заключая сделки, но она никогда не думала, что сделает так сама. Уверено плюнув на ладонь, будто делает это по три раза на дню семь дней в неделю, она протянула ему руку, и они сцепили их в крепком рукопожатии. И на губах девушки невольно дрогнула улыбка.Время на настенных часах пробило три часа дня. Томми извинился перед Викторией за вынужденное отлучение, но он не мог перенести запланированную важную встречу. Виктория не представляла, каково это – жить, когда день расписан буквально по секундам; когда ты успел закончить одно дело, и вот уже мчишь в другой город на ?важные встречи?. Она смотрела, как Томас накидывает на плечи пальто, направляясь к двери, и задумывалась: есть ли у этого мужчины минуты, когда он может позволить себе отчистить голову от напряжённых размышлений и отдохнуть от ?важных дел??– Да, кстати... – Томас вдруг остановился, вспомнив кое-что. – Хотел сказать, что Генри МакКаллена сегодня выписывают из больницы. Так что, скоро Ваш молодой человек Вас навестит.– Кто? ?Молодой человек?? – рассмеялась Виктория, чуть смутившись. – Генри мне как младший брат. Он мой друг, но никак не парень.– Правда? А он об этом знает?И после того, как дверь за его спиной захлопнулась, Виктория ещё несколько минут напряжённо думала о последних словах Томаса. Смешно, правда, ей больше не было.***Некоторые бирмингемские больницы, в отличие от вустерских, не располагали не то, что бы излишней, но даже достаточной необходимой комфортабельностью, в которой так нуждаются больные люди. Разумеется, про все больницы без исключения такого сказать нельзя, но те, в которых приходилось ютиться самым обычным среднестатистическим горожанам без громкого имени и связей с привилегированной верхушкой, пребывали в весьма запущенном состоянии. Не каждый решался прийти сюда на медосмотр (не говоря уже о решении стационарного лечения), предпочитая смерть от какого-нибудь туберкулёза посещению старых разваливающихся и необорудованных больниц. Но Генри МакКаллену в его положении, в котором он оказался две недели назад, выбирать не приходилось.Сегодня, однако, ему наконец-то выпал шанс сбежать из своего больничного заточения, которое за все эти дни почти успело довести по натуре спокойного и стойкого парня до ручки. Эти недели неторопливо тянули за собой его нестерпимую боль в сердце, волокли его страдающий разум по иссушенной чёрной земле, по дороге к тлеющему огню горизонта. За все пятнадцать дней не было ни секунды, чтобы Генри не думал о Виктории и о сошедшем на неё несчастье. Он ненавидел тот проклятый день, ненавидел Вустер, ненавидел ?Острых козырьков?, ненавидел самого себя за беспомощность. Но эта ненависть дала ему возможность стать сильнее, и скоро парень понял, что оставил в том роковом дне какую-то часть себя, которая долгие годы не позволяла ему поднять голову. Теперь же он собирался стать другим. Ради Виктории. Ради того, что он может ей дать.В небольшую палату, освещённую лишь маленьким оконцем почти что под потолком, вошёл худощавый мужчина в аккуратных очках-половинках и белом халате. Взглянув на парня, спешно засовывающего свои вещи в сумку, он всплеснул руками и сказал:– Мистер МакКаллен, куда Вы так спешите, мой мальчик! Последние швы ещё не сняты, Вы же знаете. Так что, сегодня Вас ждёт ещё одна процедура, а потом уж вечером смело летите свободной пташкой.– Это я заранее, доктор Честертон, – ответил Генри, взяв с тумбочки свою записную книжку и бросив её сверху на сумку.Парень выглядел паршиво, разве что только его слегка отросшие русые кудри, падающие на лоб, всё ещё придавали ему нестерпимо милый вид и делали его похожим на четырнадцатилетнего мальчика из церковно-приходской школы. Но шрамы и кровоподтёчные пятна, которые теперь покрывали его лицо, едва ли делали его таким по-детски мальчишеским.– Вам бы ещё немного отлежаться. Травма была достаточно тяжёлой, не стоит думать, что две недели постельного режима полностью устранят проблему, – посоветовал подошедший к нему сзади врач.– Я больше не могу позволить себе просто лежать здесь и смотреть в потолок, – решительно ответил Генри, обернувшись к нему. – Есть человек, которому сейчас намного тяжелее, и этот человек нуждается во мне. Я должен как можно скорее увидеть её.– Эх, как жаль, как жаль... Сказали бы наши молоденькие медсёстры. Не стану скрывать, я слышал, как сестра Андерсон в разговоре со своими коллегами отмечала Вашу внешность и доброе сердце. Бедняжка должна была догадаться, что у столь видного юноши наверняка уже есть дама сердца.– Что? Нет, – Генри усмехнулся, сконфуженный речами доктора. – Нет, что Вы. Она... Она просто... – он пытался сказать ?друг?, но впервые в жизни больше не был уверен в том, что хочет называть Викторию именно этим словом. Парень выдохнул и всё-таки сказал: – Она та, кто даёт мне уверенность в том, что я хоть чего-то стою, и не даёт мне сбиться с пути. Она как путеводная звезда в бескрайнем чёрном небе, что ведёт меня по своему мерцающему следу. Но сейчас свет моей звезды стал тусклым. И я должен что-то сделать.– Если звезда начинает гаснуть, рядом должна появиться Луна, что будет светить за двоих, – сказал мужчина, хлопнув Генри по плечу, подмигнув одним глазом и улыбнувшись тонкими губами.В палату мимолётно заглянула медсестра, позвавшая доктора Честертона за дверь по неотложному вопросу. Врач удалился, а Генри продолжил собирать свои вещи. Да, оставаться здесь не было никакого желания, однако всё же этот добрый мужчина в белом халате, что скрупулёзно собирал его ?попорченное? лицо буквально по кусочкам, не давал Генри забыть, что даже такое неприятное на первый взгляд место могут полнить замечательные люди.Когда наполовину пустая сумка оказалась собрана, Генри ещё раз проверил, не оставил ли чего в шкафчиках тумбочки. В этот момент дверь палаты за его спиной отворилась, и парень, несколько минут до этого планировавший благодарственные слова для своего лечащего врача, обернулся, обзаведясь дружелюбной улыбкой.– Доктор Честертон, я бы хотел... – сердечно начал говорить Генри, но, обернувшись, он чуть было не подавился воздухом и тут же потерял улыбку.Слова застряли в его горле, и парень в ужасе суматошно попятился назад, споткнулся о тумбочку, запутавшись в собственных ногах, но не остановился и чуть было не залез на неё сверху, пытаясь сбежать от двоих вошедших в его палату мужчин. На их плечах были длинные чёрные пальто, их головы покрывали твидовые кепки-восьмиклинки, а в их лицах был сам дьявол.– Спокойно, пацан, спокойно, – пропел Артур Шелби своим отвратительно низким грубым, почти рычащим голосом, в упор смотря на побледневшего паренька. – День раздачи подарков прошёл, сегодня я не Санта Клаус.– Артур, хорош, он только от одного твоего вида готов штаны обмочить, – усмехнулся Джон Шелби, что вальяжно прошагал внутрь.Нащупав под собой самую большую склянку, Генри в один момент с силой ударил ею об угол тумбочки и выставил навстречу братьям горлышко бутылки с заострёнными краями.– Не подходите! – потребовал он сбившимся голосом и насупился, дрожа всем телом. – Клянусь, хоть пальцем меня тронете, я вам обоим глотки вскрою.Братья переглянулись и прыснули от смеха. Но Генри ни на секунду не подумал опустить своё импровизированное оружие. Парень забился в угол между тумбочкой и кроватью, широко раскрытыми испуганными глазами следя за движениями каждого из Шелби.– Вскроешь нам глотки? Ты? – зубоскалил Артур, неустрашимо двигаясь прямо на выставленную на него ?розочку?. – А знаешь, что будет потом, м? Грязная, вонючая, обоссанная тюремная камера, где тебя будут иметь парни, в три раза крупнее и сильнее нас. Это в худшем случае. А в лучшем – тебе прострелят башку и отправят изучать дно канала Гранд Юнион. А теперь подумай, приятель, стоим ли мы того.Генри не мог унять дрожи. Он заставлял себя не бояться, не показывать этим отморозкам свой страх, но тело отказывалось подчиняться. Он плотно смыкал губы, боясь хоть на секунду упустить хоть одного ?козырька? из виду. Ведь его тело хорошо помнило каждый удар. И всё же Генри решил отступить в своём напоре и через несколько секунд медленно опустил разбитую склянку. Сердце в его груди стучало, точно мечущаяся раненная птица, и желал он лишь одного: чтобы кто-нибудь вошёл в палату прежде, чем бандиты начнут делать то, за чем пришли. Генри знал заранее: цель их визита ему не понравится.Парень оставил оружие на тумбочке и осторожно пересел на кровать, упрямо сверля Шелби взглядом, что тех отчего-то весьма веселило. Артур звучно шмыгнул носом, прошагал и опустился на кушетку напротив МакКаллена, согнувшись над своими коленями. Джон беспечно прошёл внутрь комнаты, утонувшей в накалённом молчании. Он двигался медленно и спокойно, отвечая на озлобленный испуганный взгляд Генри насмешкой. И тут он резко топнул ногой, делая вид, будто собирается кинуться на него, под устрашающее ?Бу!?, и парнишка подпрыгнул в испуге, побледнев пуще прежнего. Довольно прогоготав, Джон встал у спинки кровати и опёрся на неё локтями, продолжая наблюдать за Генри, словно за цирковой обезьянкой.– Итак, пацан, мы пришли предложить тебе дружбу в обмен на твоё молчание, – начал Артур.Генри скривил лицо и мысленно усмехнулся: ?Что? У них с головой всё в порядке? Какая на хрен дружба!?. Ему приходилось бегать глазами от Артура к Джону, чтобы держать каждого из них на безопасном расстоянии: не очень хотелось в день своей долгожданной выписки снова слечь с переломами.– Давай забудем все... кхм, разногласия, что были между нами, – сказал Артур, и Джон закивал, поддерживая слова брата.– Какие ещё разногласия? – тихо негодовал Генри. – Ты мне...– Я сказал, мы забудем! – с внушительным давлением повторил Шелби-старший. Он сморщил нос и сжал на коленях кулаки, старательно контролируя зверя внутри.– Не хочу вас обрадовать, но я не планировал обращаться в полицию. Я знаю, что этим вас не взять.– Знает он, ха, – оскалился Артур, и глаза его заискрились недобрыми огоньками. – Ты слыхал, Джон, он знает. Он у нас сообразительный малый, да? Мозгами, значит, любишь пошевелить? А от него будет толк.– О чём вообще идёт речь? – всё не переставал хмуриться Генри, совсем не понимая, что от него хотят эти воротилы криминального мира их города.– Томми предлагает тебе место в букмекерской конторе Шелби, – сообщил Джон с нарочито благодушным лицом. – Будешь делать всё то же самое, что и всегда, но теперь уже на легальной основе и под больший процент. С нами ты заработаешь кучу бабла, чувак.Их визит и это странное предложение долго расценивались Генри как попытка поиздеваться над ним. Парень хлопал глазами, переводя взгляд с Артура на Джона, и не мог рассмотреть истину. Почему зверь, который чуть не растерзал его, сегодня пришёл с предложением работы, и где во всём этом кроется подвох?– И какого молчания Вы требуете от меня взамен? – прищурив глаза, спросил Генри.– Ты не станешь рассказывать своей подружке, что автограф на лице тебе оставил Артур, – утвердил Джон.– Пошли вы... – в усмешке прыснул Генри почти что шёпотом.Но Артуру хватило громкости, чтобы расслышать эти слова. Он подскочил с кровати и вмиг оказался возле лица паренька, согнувшись перед ним.– Ну кто же так с друзьями разговаривает, – прорычал мужчина, обдав лицо сторонящегося его парня горячим дыханием, словно из его рта вот-вот хлынет огонь, как из пасти дракона. – Мы что же, требуем от тебя чего-то пиздец какого непотребного, м? Убийство? Грабёж? Стукачество? Всего-то надо держать язык за зубами, чтобы всем было хорошо. Что в этом, блядь, такого сложного?Генри отвёл взгляд и почти полностью прогнулся назад, пытаясь отстраниться от взбешённого Артура, но тот ни на дюйм не стал дальше. Его худое яростное лицо было так близко, что у Генри по спине невольно пробежала волна мурашек.Как только в этих стенах прозвучало упоминание его ?подружки?, Генри вмиг потерял контроль над ситуацией. Именно поэтому сейчас он позволил оказаться в непозволительной близости к себе и второму Шелби. Джон подошёл, оттащил яростно пыхтящего Артура от парня и присел рядом с ним, небрежно перекинув руку через его плечи, будто в разговоре со старым приятелем.– Слушай, – сказал он, хлопнув Генри по плечу, – разве тебе сейчас не нужны будут деньги, чтобы ухаживать за больной подругой? Ты потерял то, что приносило тебе доход, а мы великодушно предлагаем тебе работу, за которую будем щедро платить. И взамен просим всего-то не посвящать Мартин во все подробности приключившегося с тобой несчастья, – Джон нарочито улыбался, и его улыбка раздражала и злила Генри. – Пойми, даже если ты упрёшься рогом и не станешь принимать предложение о работе, ты всё равно сделаешь то, что мы тебе говорим.– А иначе тебе выпадет чудесная возможность узнать, зачем в наши кепки вшиты лезвия, – добавил Артур, присев с другой стороны от Генри и хлопнув его меж лопаток по спине.Генри опустил голову, сделал грузный вдох, а затем – выдох. Он был в смятении и совсем не знал, как должен поступить. Напряжение в воздухе и давление с обеих сторон вызывало неприятное чувство тошноты. Ведь парень знал, эти двое, что крепко вцепились в его плечи, не шутят.– Зачем вам это? – спросил он сдавленным голосом.– А зачем тебе это? – Джон заглянул в его лицо с непониманием. – Ты же не хочешь расстраивать свою прелестную подругу, верно? Она ведь и так пережила такой шок. Ей сейчас очень нелегко. Так зачем расстраивать её лишний раз?– Ха, вы что же, беспокоитесь о ней?– Томми беспокоится, – ответил ему Артур.– Что? Что вам от неё нужно?! – встрепенулся Генри, и тут он почувствовал, как снова начинает терять контроль над собой.Но огонь Генри был всего лишь спичкой, чиркающей раз в год по особому случаю, по сравнению с огнём Артура, что был всеобъемлющим бушующим пожаром. Не успел Генри привстать в недовольстве, как Артур с силой пригвоздил его одной рукой обратно к кровати и рыкнул:– В общем так, приятель, ситуация следующая: мы срать хотели на твоё согласие-несогласие. Наша задача – сообщить тебе о том, что для тебя же будет лучше держать свой рот на замке. А твоя задача – оставаться таким же мозговитым парнем, который умеет принимать верные решения. Я понятно изъясняюсь?Страх сковал тело МакКаллена, точно морозом, но он не отводил взгляда от Артура. Эти дьявольские голубые глаза смотрели на него со сдержанным бешенством, а большая жилистая рука крепко впивалась пальцами в его плечо. Генри было противно от одной лишь мысли о согласии, но ему пришлось кивнуть в ответ.– Подумай, как следует, о работе в конторе, малыш Генри, – посоветовал Джон, улыбнувшись уголком рта и похлопав паренька ладошкой по щеке. – Если сегодня, придя к Виктории Мартин, ты расскажешь ей о том, что Томми Шелби предложил тебе работать на него, вместо того, чтобы пожаловаться на его злобного братишку, разукрасившего тебе лицо, она обрадуется, поверь мне.– Да, давай, порадуй свою девушку, – неестественно хохотнул Артур.Джон шутливо растрепал Генри волосы, а затем встал и зашагал следом за Артуром, который уже направлялся к выходу из палаты. И скоро дверь захлопнулась за их спинами.Наконец-то они ушли. Наконец-то их отвратительные физиономии больше не светят перед лицом Генри до тошноты омерзительными ухмылками. Наконец-то он мог сделать полноценный вдох полной грудью. Парень чувствовал себя униженным, словно его, полностью обнажённого, провели по людной улице. В нём было столько слов, столько злости, столько желания выскочить в коридор прямо сейчас, догнать этих ублюдков и сделать с их лицами то же, что Артур Шелби сделал с его лицом. Как жаль, что смелости до сих пор не было. Размышляя в последние дни о том, что стал другим человеком, после того как увидел падение Виктории, Генри МакКаллен жестоко обманывал себя. Потому что на деле его тело всё ещё дрожало. Даже несмотря на то, что он в комнате один.Ненависть разъедала его изнутри, точно ржавчина на сыром металле. Думая о своей никчёмности и о безвыходном положении, в которое его поставили ?Острые козырьки?, Генри с яростным криком подскочил с кровати и в порыве гнева перевернул её на бок. Затем он беспомощно сел на пол, подперев спиной тумбочку, откинул голову назад и закрыл глаза. ?Это всё лишь сон, – твердил он, сам себе не веря. – Кошмарный сон, который должен вскоре закончиться?.