Часть 3 (1/1)

Стул, листы бумаги на столе, пара ещё каких-то безделушек были наконец разложены на место, и Ренди позволил себе вздохнуть с облегчением. Расслабившись, он смог всё же прислушаться к уже довольно позднему утру. Привычная суета ворвалась в мысли, не давая до конца прийти в себя, хотя с другой стороны она же их и будоражила, будила окончательно, давала почувствовать наконец реальность в полной мере. Странный сон не мог не беспокоить Ренди. Обычно во снах он не видел ничего необычного, а если и видел, то быстро забывал. Может, потому что не считал их значительными, может, потому что его голова и так была слишком забита всякими неоднозначными вещами, и образы из сновидений просто напросто затмевались и пропадали сами. Почему же тогда в этот раз он помнит всё чётко, ясно, может восстановить в памяти каждую мелочь? И почему он видел её? Нет, не просто видел?— она правда была там! Пришла в его сон, разворотила душу, заставила слушать её. Конечно, он не мог злиться на неё, не мог винить, но и не был в силах игнорировать такое. Что-то происходит не так? Он где-то просчитался? Он встал в полный рост, отпрянув от стены, у которой стоял, и подошёл к столу. Фотография в новой рамке отблёскивала чистым стеклом на солнце, так что изображённая на ней фигура была видна тускло. Рукой Ренди закрыл бликующие лучи, стал смотреть внимательно, долго. Ему казалось, что он что-то упускает. Здесь, на фото, она совсем другая, нежели была во сне. Он не помнил её такой, какой она ему предстала. И он не брал во внимание тот факт, что её очертания размывались, что разум как-то странно их упускал, нет. Но её голос, её слова, движения?— всё это показалось Ренди более тревожным, болезненным. Он провёл пальцем по деревянной рамке, чувствуя, как солнце печёт ему ладонь, и глубоко вздохнул. Нет, всему этому явно должно быть объяснение. Почему он вспомнил осенний парк? Почему легион вдруг показался ему местом, полным боли и страдания? Почему он видел собственную смерть? И будто бы даже не одну? И почему же, в конце концов, все эти образы она связала воедино? Мысли об этом пугали, почему-то раздражали и даже заставляли злиться. Такие эмоции вдруг показались Ренди неестественными. Он сжал зубы до скрипа, а потом произнёс тихо:?— Отпустить, говоришь? —?он подхватил фотографию за верхнюю часть?— Ну нет… Рамку он поспешным движением положил стеклом вниз. Как только он вышел на улицу, тут же ощутил тяжесть воздуха. Дождливая тёплая ночь дала о себе знать, и сейчас дороги легиона были практически насквозь мокрые, лужи тут и там отсвечивали грязной водой в них, а крыши домиков светились, и воздух над ними плавился волнами. Впрочем, это было вполне обычное утро в легионе?— суетливое, приветливое, животрепещущее. Как всегда, для Ренди это было время наблюдений и выводов, не иначе как по общему настроению он нередко определял дальнейший ход действий. Его маленький народ был под его крылом?— и это было чересчур важно. Конечно, легионеры и сегодня не поскупились и на работу, и на отдых, и на несколько удачных и не очень шуток, и на бытовые завсегдашние беседы. Ренди сам почувствовал, что, в общем-то ничего и не поменялось после ночи, ставшей такой таинственной и туманной для него. Общая обстановка помогла ему прийти в себя, очистить голову от гула, размять рассудок. Он вдруг почувствовал, как важны для него ежедневные дела: проверка караулов, выслушивание новостей от связных, пересчёт припасов и прочее насущное. Как будто эти дела и делали его им?— человеком, в чьих руках поминутно сверкали чужие жизни, отданные ему с доверием и трепетом, кормящие его отрадное одиночество, спасающие его от него самого. Конечно, не могло не случиться так, чтобы во время своей бурной деятельности он не встретился взглядом с ?новичками?. Джек и Лейла, по крайней мере, как ему показалось, чувствовали себя вполне себе комфортно, не испытывали особых трудностей в общении с легионерами. Конечно, те не могли не относиться к девочке с должным опасением, но Джек делал всё возможное, чтобы избежать конфликтов. ?Такая уж у него натура, ??— промелькнуло у Ренди в голове надоедливым шумом. И он вдруг подумал, что, в общем-то, несмотря на присутствие этих двоих, легион продолжает жить совершенно обычной жизнью, дышит прежним воздухом, играет простым ритмом. И Джек с Лейлой не стали для него чем-то новым. Их нахождение здесь ощущается очень даже естественно. Как будто главное, что влияет на это?— не тот факт, что появился кто-то новый и неожиданный, а то, что эти самые ?новые? ведут себя обыкновенно, не перестают быть самими собой. Это почему-то успокаивало. Да, именно успокаивало. И Ренди было непонятно, почему Джек и Лейла не беспокоят его. Он ожидал, что будет плохо спать, переживать поминутно, теряться, думать не о том, но такие чувства были для него загадочными. А ещё пугал сам факт того, что эти самые чувства он считает неправильными. Да, они вряд ли здесь просто потому что хотят довериться ему, да, они его враги. Но ведь они?— легионеры. И их жизнь здесь?— такая же жизнь любого отдельно взятого человека, который находится в этих стенах. Ренди дёрнул головой, как-то внезапно осознавая, что эти мысли идут словно не изнутри него самого, а откуда-то извне. С каках пор он считает Джека, а уж тем более Лейлу, настоящими легионерами? Это же просто фальшивки, никчёмные трусы, перебежавшие на сторону врага, как только он оказался слишком силён. Но почему же во всей этой ситуации щемящее чувство испытывает именно он? Почему с их приходом всё начало по-странному меняться, и в первую очередь у него в голове? Их ли это вина? Или всё же Ренди сам надумал свои проблемы, ощущая излишнюю усталость? А тут ещё и этот проклятый сон. Неужели это всё так связано? Может, из-за того, что Лейла теперь живёт в легионе, он стал Ренди противен? Глупости. Ни легион, ни девочка, ни кто-либо ещё не может быть ненавистен ему, кроме него самого. По какой-то причине сейчас неприязнь Ренди чувствовал в основном к себе, хотя?— опять же, черт побери! —?совершенно этого не хотел. И почему-то мысль о том, что это может происходить из-за того, что он сам пустил Джека и Лейлу сюда, совсем не вызывала доверия. Была…другая причина. И она крылась как раз в том, что эти двое сейчас?— легионеры. Ни в том, что они ими стали по его вине, ни в том, что они мешают легиону жить (что, в принципе, пока что неправда), а в том, что они здесь находятся и здесь существуют. Как бы они не вписывались в быт легионеров, это кажется таким неправильным! И Ренди сам не мог понять, чего ему хочется больше?— нарушить обещание и прикончить их прямо сейчас или снова прогнать, только уже, как говорил Джек, отправить на тот конец континента. Первое точно отпадает?— он не станет предавать сам себя. Второе звучит заманчиво, но уж слишком милосердно. Не сможет он так легко простить их. В подобных спорах с самим собой Ренди плавал следующие несколько дней. Чтобы слишком сильно не утопать в них, он пытался занять себя каждодневной работой, и главным делом для себя он сейчас определил чёткий контроль над дозорными, которые были, наверное, его единственной опорой в деле Джека и Лейлы. Он сменял караулы по меньшей мере два раза за сутки, и порой сам вставал на пост. Хотя позднее он для себя решил, что делал это не столько затем, чтобы самому убедиться в честности ?новичков?, а больше для того, чтобы иметь возможность максимально уединиться. Только в такие моменты он действительно мог себе это позволить?— и сам не знал, нравится ему это или же нет. За это время Ренди больше не видел снов. Абсолютно никаких. Рамка в его кабинете так и осталась опущена вниз стеклом, а шторы в комнате он старался больше не открывать. Однако такое его нарочное одиночество почему-то в то же время его самого пугало. Он поначалу сваливал это на какое-то плохое предчувствие, а потом стал погружаться всё больше и больше. Он мрачнел и тускнел на глазах, почти не ел и не отдыхал, а всё только сидел на полу в комнате и смотрел, как блёклые тени от редкой листвы мелькают на полотне солнечного блеска, которым было полно помещение в утренние и дневные часы. А в один вечер он не вытерпел и начал говорить сам с собой. Причём в какой-то момент понял, что не может остановиться?— руки не позволяют прикрыть рот ладонями, язык не прекращает проситься на очередной поток бессвязных слов. И это не был просто бубнёж под нос, который свойственен каким-нибудь творческим личностям или просто отдельно взятым людям. Это был именно разговор, причём те слова, которые Ренди, казалось бы, сам же произносил, он как будто говорил не по своей воле. И всё винил сам себя за что-то, обижался на собственные слова и не мог не думать об осеннем парке, в то время как легион растворялся вдалеке, проносившись едким молчанием пыльной комнаты. Всё это было похоже на какое-то наказание. И прямо как в недавнем сне Ренди ощущал, что половина его действий, мыслей, даже чувств были не его собственными, что он перестаёт понимать сам себя. Но чувство, которое оставалось с ним всегда, как будто уже жизненно необходимое,?— ядовитая вина. Лейла и Джек же жили довольно скучно, хотя и пытались разнообразить свои деньки. Каждый новый был полон неизменного ожидания чего-то необходимого, но ни он, ни она не могли не заметить тех изменений, что происходили с Ренди. Глава легиона был для них фигурой центральной во всём этом деле, очевидно. И они поминутно размышляли о том, что его состояние практически наверняка связано с ними же. Хотя, не исключали и того факта, что Ренди мог просто испытывать какой-нибудь недуг вроде жара или несварения. Джек пытался иногда влиться в жизнь легионеров, и даже побуждал на это Лейлу, но после того, как она пару раз пригрозила ему тем, что специально сотворит что-нибудь ему назло, оставил эту затею. В какой-то момент он понял, что безопаснее будет просто уверять девочку, что вскоре всё наладиться, чем пытаться завлечь её в задуманную им авантюру. Всё же, она здесь оказалась именно по его вине, поэтому её поведение оправдано. Лезть к ней в душу пока что явно ни к чему, хотя раз за разом Джек пытался приблизиться к этому неизведанному миру маленького человека, ставшего заложником большого горя. Сам он чувствовал себя вполне комфортно, разве что это происходило только в те моменты, когда он забывал, что находится под опекой грозного главы-безумца и что совсем недавно по меньшей мере два человека, живших здесь, пытались его убить. Не считая Лейлу, конечно. Однако те легионеры, что жили здесь обыкновенной жизнью, казались ему приветливыми, дружелюбными людьми. Он старался помогать им, поддерживал всеобщие беседы, правда когда у него спрашивали, какими судьбами его занесло в легион, поспешно менял тему или просто неловко отмалчивался, хотя его краснеющие в такие моменты уши были для остальных знаком вполне красноречивым. Конечно, он не мог не думать о том, что совсем недавно произошло между ним и Ренди. Да, вопрос о том, понял ли его тогда глава, даже не возникал. Джек больше спрашивал себя о другом?— а понял ли он сам себя? Если бы его заставили отвечать честно, он бы ответил, что нет. Он в принципе в последнее время стал теряться в словах, говорил много лишнего, хотя и не мог отрицать, что это спасло ему и Лейле жизнь совсем недавно. По крайней мере, ненадолго… И всё же?— знал ли Джек точно, почему Ренди в тот вечер ответил ему именно так, как ответил? И не могло ли быть его подавленное состояние результатом как раз этих слов? Вопросы эти были… противоречивыми. Конечно, Джек в тот момент думал лишь о том, чтобы как-то пристыдить своего собеседника, дать ему понять, что поступал он неправильно, и ему даже, казалось бы, удалось это сделать. С другой стороны, не было ли это слишком? Не случилось ли так, что он задел какой-то потаённый, затерянный уголок очерствевшей души Ренди, сам того не заметив? А хотел ли он этого? Скорее нет, чем да. Хотя бы потому что отношение к нему главы стало из-за этого случая явно хуже, а это Джеку было нужно в самую последнюю очередь. И каждый раз, когда он об этом думал, словно нарочно, из-за стен легиона ему слышалась тихая песня, успокаивающая его переполненную голову, дающая ему надежду, что он всё делает правильно. Лейла же, пусть и продолжала искусно скрывать от надоеды Джека почти всё то, что она испытывала, не могла не заметить, что обстановка влияет на неё странным образом. Конечно, вся ситуация вызывала у неё отвращение и презрение, поминутно перерастающие в заметную раздраженность. При этом всякий раз, когда она чувствовала, что не может сдерживать агрессию или злобу, пыталась искать глазами Джека, который, пусть это было и унизительно признавать, сейчас для неё являлся единственной опорой и спокойствием. Может, это у него аура такая умиротворяющая? Смешно. Однако Лейла с каждой минутой старалась смириться с этим, не видя другого выбора. В конце концов, постепенно, хотя и не так заметно, к ней приходила уверенность, что Джеку она доверять может. Повинуясь общему настроению, Лейла погружалась в свои раздумья, правда делала это не очень часто. Обычно она дожидалась позднего вечера, чтобы выбраться из домика, и смотрела, стоят ли караульные на постах. Джек к этому времени обычно либо ещё не возвращался?— но это значило лишь то, что он случайно задремал где-то вне их жилища?— либо входил в такое состояние, в котором, как поняла Лейла, она ему была не особо интересна. Как, впрочем, и весь остальной мир. Ей это было даже на руку, ведь она уж точно не хотела выслушивать надоедливые вопросы, к тому же для неё было важно сохранять спокойствие. Вот и сейчас, радуясь, что Джек не застал её уход, она выбралась наружу, осматриваясь. Легион засыпал, как и всегда, остывал от знойного дня, утихал и прятался. Этого было достаточно, чтобы почувствовать себя немного лучше?— немного свободнее. Это не было слишком большим достижением, но определённо успокаивало её, позволяя перевести дух и обрести хоть немного сил для следующего дня. Вдалеке, из-за городской черты, Лейле услышался молчаливый тихий гром, и она заметила, что к горизонту небо по-глубокому чернеет, лениво и неспеша заволакивая тьмой округу. Лейле понадобилось время, чтобы отвести взгляд от этого ужасающе-красивого пейзажа. Она шла тихо, никуда не торопилась, когда неподалёку ей на глаза попалась массивная тёмная фигура. Узнав в этой фигуре главу, она шустро подскочила к повороту и попыталась скрыться, одновременно перебирая в голове причины, по которым Ренди мог бы сейчас находиться здесь. За всё время, пока она выбиралась по ночам из домика, ни разу его не видела в такое время снаружи. Это не могло не настораживать, особенно учитывая, что прямо сейчас она отчётливо слышала его шаги поблизости. Тихо пробираясь вдоль бетонной стены, она думала, как бы проскочить мимо него, вспоминая примерное расположение зданий поблизости. Только она хотела было выбежать за угол, как чуть ли не врезалась в не пойми откуда взявшегося Ренди. Он грубо дёрнулся, и Лейле в этот момент показалось, что у него загорелись от злобы глаза и что это свечение полностью окутывает его лицо, потемневшее от ночной непроглядности. Она сделала стратегический шаг назад, готовая к тому, что Ренди может напасть, но он стоял на месте как вкопанный, только от его взгляда веяло какой-то тяжестью и мрачностью. Он прищурился и спросил: - Что ты делаешь? - Хожу, разве не видно? —?съязвила Лейла, осматривая главу. —?А ты, как я погляжу, уже совсем рехнулся со своими… Она резко умолкла, увидев прицепленный к его ремню пистолет. А в мыслях сразу же отругала себя, ведь делать этого явно не стоило?— уж слишком близко к оружию находилась рука Ренди, на первый взгляд просто расслабленно висящая вдоль тела. В голову Лейле ударил мимолётный жар, который она пыталась унять, сжимая кулаки. И что теперь? Бежать глупо, оставаться на месте просто страшно. Оставалось надеяться, что Ренди сейчас в хорошем расположении духа и просто пройдёт мимо, что, наверное, само по себе звучит как чудо. - Ещё посмотреть, кто тут рехнулся. Ты же понимаешь, что если бы не он, ты бы сдохла прямо там, где стоишь? —?он будто бы специально по-издевательски понизил тон. - И что же? Хочешь сказать, я должна быть благодарна? - Я хочу сказать, что удивлён, что ты пока что ничего не натворила,?— Ренди как-то резко поменялся в настроении, расслабляясь и переходя в усмешку. Лейлу такой его тон слегка успокоил. По какой-то причине. Ей вдруг показалось, что его слова о Джеке?— это больше не претензия на запугивание или унижение, а обычная жалоба. И она понимала, почему. Им обоим сейчас приходится терпеть друг друга из-за него, хотя, конечно, лучшим выходом для них обоих было бы просто исчезнуть из жизни оппонента. Только вот у Лейлы не было никакой гарантии, что Ренди не свернёт ей шею, а у него?— что девчонке не приспичит взяться за старые проделки. - Да знаешь… Жить хочется?— Лейла приподняла глаза на главу, угадывая, меняется ли он в своём к ней отношении и на всякий случай смягчила тон. Было очевидно, что прямо сейчас главенствующую позицию занимает именно он, а идти на риски ей уже совсем не хотелось. - Признай, он ведь тоже тебя бесит,?— Ренди рассмеялся?— никогда не встречал ещё более надоедливых людей. Не понимаю только, зачем ты с ним водишься. Очевидный вопрос показался вдруг Лейле интересным. Действительно, зачем? Нет, естественно, она видела в Джеке путь к спасению, не иначе как он правда мог быть полезным. Но почему она не пристрелила его, как только поняла, в какую авантюру он её ввязал? У неё были все шансы тогда, в тот самый момент, когда они остались наедине в их домике впервые. Однако она не подняла оружия, не заставила его молчать, когда он говорил, не попыталась сделать всё сама, как делала всегда. В конце концов, она знала, куда ей стоило бы идти, когда она сбежала бы. Но она выслушала его. Она с ним согласилась. Она позволяла ему говорить с ней время от времени, она чувствовала его тревогу за неё и почему-то эту тревогу ценила. Просто в какой-то момент она поняла, что такие чувства заставляют её ощущать себя защищённее, чем она есть на самом деле. Лейла вернулась в реальность, глядя без страха на Ренди. Он выглядел беспечным, но его напряжённые руки и явно не расслабленная поза говорили сами за себя. ?Ренди пытался убить его уже второй раз, но это его не остановило. И он не стал отвечать тогда Нейтану. У него хватило смелости. Что же, и у меня в таком случае хватит??— подумала Лейла, и в какой-то момент Ренди увидел эти мысли в её посветлевших глазах. - Ты прав. Он меня ужасно бесит,?— она уставилась на него пристально. —?Но знаешь, кто меня бесит больше, чем он? Только ты. Выпрямившись всем телом, она обошла его и с привычной холодностью отправилась прочь, к домику. Она намеревалась крепко уснуть и больше не ходить по ночам по легиону. А Ренди смотрел ей вслед недоумённо, хотя эта недоумённость возникала у него не из-за слов девочки, а больше из-за того, что они повлияли на него довольно странно. И главное чувство, которое сейчас в нём преобладало?— обида. ?А ведь и правда…Просто бестолковая девчонка??— сказал он себе и стал вслушиваться в отдалённый темнеющий грохот. *** С самого утра дела у Ренди никак не шли. Он всё не мог сосредоточиться, и его не покидало чувство, что он что-то забыл сделать. Он сваливал такое состояние на влияние погоды, которая с каждым часом портилась всё сильнее: воздух тяжелел, ветер мерзко посвистывал в крышах зданий, а солнце не могло пробиться сквозь очень плотный слой облаков, которые приобретали густой грязно-сиреневый оттенок, и от которых всё вокруг темнело и темнело. Ренди казалось, что каждый легионер сегодня его бесит, и кто бы не обращался к нему, получал ответ грубый и иногда даже язвительный. Другое дело, что реагировали на такой тон все по-разному. Кто-то пытался не обращать внимания, кто-то принимал грубость на свой счёт и чуть ли не доводил до конфликтов, а кто-то, наоборот, проявлял терпимость и советовал главе отдохнуть пару дней, не иначе как выглядел он, прямо сказать, плачевно. Раздражительность Ренди была ещё связана с тем, что он не мог перестать слышать песню из своего сна?— эта же песня была им впервые услышана в лесах СезБурга. Конечно, он её любил и порой сам напевал, но именно сегодня она казалась ему отвратительной. Он не мог больше слышать её, а она не переставала скрежетать по его разуму громче и громче, заглушая мысли и заставляя снова забывать важные вещи. И чем больше становился шум в его голове, тем более грозным становился мир вокруг. Было очевидно, что вскоре начнётся гроза. Последней каплей стала для Ренди весть о том, что новое стадо приближается к легиону. Главе начало казаться, что весь мир просто ополчился против него, и он в какой-то момент смирился и просто принялся умолять, чтобы этот день поскорее закончился. Но как назло, проблемы сваливались с новой силой, врывались именно в тот самый момент, когда казалось, что хуже уже быть не может. А хуже стало. Мало того, что новое стадо появилось на окраинах так внезапно, словно из ниоткуда, так оно ещё и оказалось совершенно нечеловеческих размеров. Ренди был вынужден срочно собирать людей и продумывать, каким образом организовать отряды, с каким из них отправиться самому, много ли брать припасов и многие другие вопросы, вертевшиеся в голове хаотичной массой. Несмотря на всю растерянность, спустя пару часов ему всё же удалось приготовиться к походу, и люди двинулись за ним, повинуясь какой-то непривычной тревожности. Может, они не считали внезапный поход такой уж хорошей идеей, а может, просто не успели собраться с духом за столь короткое время. А Ренди понимал, что каждый из них опять надеется на него и ждёт, что сегодня глава позволит кому-то проявить себя. Отряд вернулся в легион в сумерки, совершенно избитый и измученный. Сам Ренди не просто валился с ног?— он спешил поскорее облегчить те раны, которые получил. Сидя в кабинете и вытирая кровь с лица, он слушал, как стучит по крыше ворвавшийся в легион дождь и как ему в ритм грохочет гром. Всё его тело изнывало, живот скручивало от голода, а от запаха гнили, которым пропиталась одежда, к горлу подступал горький ком, который он был уже не в силах сглотнуть. Он просто пытался выровнять дыхание и привести в порядок мысли в надежде, что с пустой головой ему удастся спокойно уснуть. Единственное, что хоть как-то радовало его?— замолкнувшая наконец песня, ставшая невероятно неприятной и надоедливой за весь день. Не было понятно, почему её звуки вдруг вызывают отвращение: она всё та же, какой была всегда. Ренди отложил очередную кровавую тряпку в сторону и откинулся на стуле. Он стал неспеша рассматривать кабинет, надеясь, что какая-то вещь сможет завладеть его вниманием и переменить хоть каким-то образом его настроение. В любом случае, тело не позволило бы ему двигаться слишком активно, даже если бы он захотел пойти прогуляться?— слышать дождь и не чувствовать его было уже каким-то наказанием. Книги, коробки, бумажки, шкафы и прочие предметы были изучены Ренди словно впервые, но ничего не менялось. В душе так и оставалась невероятная пустота. Последняя вещь, на которую глава обратил внимание была фотография. В ней всё было, как и во всей комнате, неизменным. Разве что одна довольно значительная деталь стала вдруг для Ренди сиюминутно важной. Рамка стояла. Стояла, хотя он не поднимал её с тех пор, как положил стеклом вниз. И он абсолютно точно мог сказать, что ещё утром она лежала. Не могло быть и такого, что кто-то поставил её?— если бы какой-то легионер вдруг решил бы прибраться в его кабинете, он бы убрал всё, а помещение оставалось всё в том же лёгком беспорядке, что и раньше. Кровь ударила Ренди в голову буквально в следующий миг, когда очередной брызг молнии осветил фотографию, и он вскочил с места, забывая про свою всеобъемлющую боль. Он схватил пистолет с тумбы и выскочил на улицу, чувствуя, как ночная прохлада бежит по его коже и как подкашивается пострадавшая нога. Он старался бежать, но это было больше похоже на ковыляние или очень неуклюжее прихрамывание. Вода тут же заполнила ему обувь, брызги от луж пачкали одежду, и ему казалось, что в любой момент он может упасть на промокший асфальт, и тогда уже встать будет намного тяжелее. В темноте он плохо различал дорогу, поэтому бежал по памяти, но всё не переставал уверять себя, что идёт правильно. Ренди не помнил, сколько ему понадобилось времени, чтобы добраться до домика, но как только он понял, что находится перед нужной дверью, собрал всю свою волю вместе и напрягся всем телом. Схватив получше пистолет, он ворвался внутрь с грохотом, сам не понимая, зачем ему было бы стрелять. Всё же поскользнувшись на ступеньках, Ренди почти что рухнул у порога, но смог удержаться и мигом кое-как выпрямился, метаясь взглядом по помещению. Через минуту он неподвижно стоял, согнувшись, опираясь спиной о дверь и не мог перестать думать, что слишком поздно всё понял. А в домике была лишь тишина?— и ни одной живой души.