На том берегу (1/1)

Тогда уже они с отцом жили по эту сторону Дона. Как раньше жили на песках, не помнил?— как мать умерла, отец перебрался на новое место. Долго еще ему цокали в спину, не по-людски поступил?— сорвал хозяйство, сычом ушел, стариков бросил.Хутор стоял на отшибе. Про отца говорили, мог бы, в берлогу бы залез медвежью, лишь бы людей не видеть. Когда отец брал его с собой куда, еще малого, цокали языками?— не по-людски, бабу бы нашел, куда самому с дитем возиться.Возился Григорий как мог.Раздаст оплеухи, потом вдруг замрет, почернеет лицом, притянет за голову к себе, вздрогнет. Ваньке делалось страшно. Казалось, сейчас медведем и заорет, и задерет, как зверь. Отпихивал от себя так, что спиной все стенки в хате пересчитаны были.Ваньке шел семнадцатый год, и той осенью пахал он в степи.День стоял жаркий, над землей поднималась испарина, ноги не шли, затяжно ломило спину. Ладони, потертые, растрескавшиеся, саднило. Долго, муторно тянулся покос, Ванька нет-нет?— смотрел в сторону реки, серебрящейся на горизонте.Хотелось окунуться.Потом солнце заползло за горизонт, воздух был стылый и мутный, жара спала в миг, стало зябко. Задышалось?— влажный, паркий воздух облеплял пеленой. На хутор решили не возвращаться, остались в пролеске, у полей.Ванька, пока воду с реки нес, полведра опрокинул, зазевался. Отец заметил, ударил кулаком. С ног не снес, Ванька удержался, качнулся. Нос засаднило, во рту стало солоно. Сплюнул кровь, утер рукавом.Поели. Костер потрескивал. Соль с хлеба въедалась в губы. Плечи ныли, хотелось растянуться на земле, раскинуть руки. Отец смотрел исподлобья, недобро. Ничего от него в себе Ванька не видел. Мать не помнил, но и помнить было не нужно. Отец иногда вскидывал на него взгляд, в хате, у плетня, ни с чего на реке?— и как сквозь зубы выплевывал ?На мать похож, спасу нет?. И бил потом, бил дочерна, что не делай, бил и бил, и Ванька терпел. Понимал что-то, словами сказать не мог?— и отец не мог, тоже.Воздух густым киселем облеплял, так, что выдохнуть тяжело было.Ванька улегся, уставился в чернеющее небо?— ночь наползла вмиг, рассыпала звезды.Отец встал, отошел, прошелся дергано. Окинул взглядом.—?Скажешь кому?— убью.Ванька дернуться не успел?— рука, тяжелая, знакомая, сгребла за рубаху, за волосы, разом, всего, охапкой. В затылке застучало глухо.Открыл было рот, рыпнулся?— отец рывком отвернул от себя, Ванька неловко запнулся, растянулся по земле.Потом твердил и твердил ?коня тебе справлю?, надсадно, с надрывом, в самое ухо. Захлестнуло даже не болью?— обидой, рубахи жалко было, пальцы вцепились в плечо, надорвали. Новая же.Пахло свежим сеном.Где-то, невидимая, фыркала лошадь. Зачем коня?..Пальцы вцепились в волосы, рванули, по шее мазнуло горячим дыханием. Отец навалился, тяжелый, потный, мозолистые пальцы проехались по шее. Обдало дрожью. Воздух лип и лип, Ванька хватал его ртом и не мог надышаться, под руками комкал отсыревшую вмиг траву.И стыдно, горячечно, стыдно?— отец прижал ладонью между лопаток, загремел пряжкой. Лучше б выдрал, мелькнуло в голове, и тут же вдруг стало совсем гадко. Как будто надеялся, что выдерет все-таки.Штаны оплели ноги, он дернулся было?— поперек затылка прилетело ладонью, и стало странно так, спокойно от этого жеста, понятного, ясного. Дернулся?— отец навалился снова, тяжелый, потный. От него несло махоркой, тяжело, душно?— знакомо. Ванька дернулся, сам не зная зачем?— отец как медведь, в жизни бы не скинул.В нос забились слезы, соленые и злые.—?Тихо.Ванька бы рта и не раскрыл; краской залило лицо, закашлялся, дернулся. Мозоли у отца на пальцах царапали. Прижатая тяжелым бедром нога заныла, свело что-то, и Ванька за это нытье, за эту тупую, но знакомую боль уцепился, как пальцами?— за траву под собой.В разбитом носу щипало.Отец дышал тяжело и страшно, хрипел ему на ухо, в волосах осела слюна.Насмешливо тихо серебрился Дон где-то там, впереди. В какой-то момент Ванька встрепенулся, задрал голову?— рекой полоснуло по глазам. Опустил снова. Слезы текли, а плакать не хотелось. Тупая боль растекалась по телу.Лучше б прибил, а не так, как девку…Пряжка загремела снова, отец встал, отошел. Зафыркала лошадь. В костре запотрескивали угли вдруг громко так.Ванька остался лежать, уткнувшись лицом в траву. На губах сырела земля. Нужно бы встать было, хоть портки натянуть. Тянуло к реке?— окунуться? Утопиться?Перевернулся?— спину свело, нога ныла. Подтянул портки, сел, перекатился на бок.Отец улегся и в минуту уснул?— ему и смотреть не надо было, слышал дыхание, тяжелое, сиплое. Встал, ноги дрожали, хотелось кнутом их огреть, да не помогло бы.Ванька прошелся до воды. Воздух совсем остыл. Над Доном расползался туман, будто и не было днем медвяного жару, от которого некуда было скрыться. Задышал?— закашлялся, обухом по голове ударило сиплое отцовское ?на мать похож, спасу нет?.От стыда сдавило глотку.Подошел к воде, тронул сапогом?— и отошел обратно.Топиться было боязно. Дон бы все равно не взял. Крестик на шее обжег.Ванька вернулся. Лошадь унялась, слышно было только тяжелое дыхание отца. Стыд продолжал давить, тягуче, протяжно колыхался внутри. Нужно было, чтоб хотелось сапогом огреть. Хлыстом отходить. Забить сапогами, позвать кого на помощь.Ванька посмотрел на отца.Тот лежал на боку, подтянув колени к груди, из-под рубахи выбился крест на веревке. Посмотрел, взял тут же расстеленный зипун. Накрыл. Посмотрел еще?— и сам лег, под край самый, дыхание затаил. Закрыл глаза.Отцовская рука сгребла поперек тела, прижала. Григорий не проснулся. Ванька зажмурил глаза?— и сон накатил сам.