Часть 3 (1/1)

Phil Collins — In the Air TonightЗамирает у стола каменным изваянием, лишь лед стучит о стакан. Ральф замечает — дрожит, и это выводит из ступора, возвращает фокус на весь бар, а не зацикливает только на ней одной. Кажется, он почти утонул, но всё же сумел выбраться в самый последний момент.?Победа, мужик. Безоговорочная победа?.— Ванда, — повторяет чуть громче и кивает, теряясь снова. Нервным движением руки зачесывает челку назад, отслеживает реакцию и немного жалеет, что всё-таки не скрылся с места событий. Рядом с ней не комфортно, от неё веет опасностью, и даже дрожь её рук не переубедит его в обратном.Он видел Ванду в деле — он знает, о чём говорит.— Ты следишь за мной? — глупый вопрос — полный укора взгляд в ответ. — Я похож на суицидника?— Стоило проверить, — Ванда чувствует себя полной дурой. Полной вины дурой. Взглядом буравит тающий кусок льда и желает провалиться сквозь землю. Спасает бедственное положение Ральф: может она и могущественная супергеройская ведьма с явным расстройством психики на фоне потерь, но он — мужчина, и вести себя должен подобающе. Даже когда сердце делает кульбит и советует уносить ноги.— Присаживайся, поболтаем, — он вспоминает, что им не довелось познакомиться по-человечески, и поэтому бесхитростно сообщает: — Меня Ральф зовут.— Ральф, значит… — на выдохе говорит она, и предательский солёный ком скатывается вниз по горлу.Человека, который исполнял роль её брата, человека, которому она и Агата затуманили рассудок, человека, который пострадал от её иллюзий, зовут Ральф. А она не знала даже этого.Вина стальным жгутом прожигает нутро, и стоит большой сдержанности не выбежать из бара и не накричаться вдоволь. Не разрушить и этот город к черту и…— Эй, Ванда, — он тянет её за рукав худи и сажает напротив себя, — всё в порядке. Никаких спецслужб, никаких злодеев — только я. — Я… знаю, просто, — Ванда с силой растирает лицо, залпом выпивает стакан виски и фокусируется на Ральфе, его голосе — находит свою константу. И слова, душившие её каждую ночь, наконец выходят наружу: — Прости меня. Я знаю, это сложно, я сама себя ненавижу, правда, но, пожалуйста, прости меня. Я не имела права, в твою жизнь, в их жизни, не имела…Ральфу знакомы женские истерики — в жизни бывало всякое. Но вот чего он не ожидал, так это истерику несокрушимой Ванды Максимофф, которая сейчас сидит перед ним и едва сдерживает слезы, растирая лицо до красноты и заговариваясь в своих бесконечных ?прости?. — Я простил. Правда, — он забирает пустой бокал из её рук и меняет на бутылку пива, взятую про запас. ?Как знал?. — Но вот к Агате у меня остались некоторые вопросы, — он хмыкает, замечая возвращающееся равновесие, и добавляет: — Впрочем, задать их я бы не решился всё равно. К чёрту старую ведьму. — Правда? — Ванда знает, что неправда, но с благодарностью принимает индульгенцию от Ральфа, который теперь выглядит куда спокойнее и собраннее неё.И кто тут обычный человек, а?— Станет, — кивает он на бар с усмешкой, — как только загладишь вину бутылкой… Ну, скажем, текилы.Ванда молча поднимается, идёт к барной стойке, берёт у Макса бутылку текилы — хоть десять, если это действительно сможет помочь — стопки и нарезанный дольками лайм и возвращается обратно. Ральф впервые ей улыбается, и это — выстрел меткий, в самое яблочко. Улыбка эта, простая и добродушная, обезоруживает, цепляет и запоминается. Ванда так уже давно не умеет, но пытается последовать примеру, чтобы сообщить важное — ?я не причиню вреда, больше нет?.И Ральф, кажется, понимает.— А ты веришь в случайности?— Легче перечислить во что я не верю, — парирует Ванда, немного расслабляясь в его обществе. Поразительным образом печати брата на Ральфе почти не осталось, быть может потому, что Агата сотворила по образу и подобию своему, не ведая правды, не зная такой любви в принципе. И это хорошо, потому что видеть брата в чужом лице было бы слишком больно, а боли Ванде и так хватает с излишком.— Ну, думаю в Халка ты точно веришь.— И в говорящих енотов, представь себе, — Ванда не собиралась пить текилу, но в этот чёртов четверг всё идёт не по плану. — Ох, слушай, у вас же там еще и разумное дерево было, да? — общее напряжение заметно теряет в градусах, как только они осушают первую стопку и синхронно морщатся. Ральф констатирует понятный обоим факт: — Ни хрена себе, креплёная. — Чёрт, да, — выдыхает Ванда. — Его зовут Грут.Ральф задумывается на секунду и добавляет:— Спасибо, что спасли мир. Я выжил после щелчка, а некоторых из моих близких нет. Но сейчас я знаю, что они живы, и поэтому не вини себя за случившееся со мной в Вествью… Может, это моя цена за их жизни, не так уж и велика, если посудить, да?Ванда впервые слышит благодарность в свой адрес. Она опускает взгляд, крутит в руке стопку и думает, что Ральф немного сумасшедший, раз может мыслить подобными категориями. — Ну, мы не могли иначе. Это данность, знаешь. А твои близкие…. Почему ты не с ними?— Эй, Ральфи, я должен тебе бутылку пива, — из-за барной стойки с кислым лицом заявляет Макс.— За мои десять баксов, ага, — салютует ему текилой Ральф и снова выпивает. Алкоголь немного ударяет в голову, и если бы он был чуть трезвее, то определенно бы свел разговор о близких на нет, но сейчас так и тянет на откровения. Да и кто, если не Ванда, поймет, как это хреново — терять своих родных.— Открою тайну — я в защите свидетелей, поэтому близких у меня больше нет. Ну, а в защите свидетелей я потому что одни влиятельные мудаки убили моего отца. Он занимался изготовлением металла, бизнес, все дела, — выпаливает на одном дыхании, и в глазах Ванды читает сочувствие и то самое понимание. На душе становится немного легче. Говорить с копами и федералами — одно дело, а с кем-то лично, в неформальной обстановке, доверительно… Разница колоссальная. Кто бы мог подумать, что выворачивать свою душу наизнанку он будет перед Алой Ведьмой.— Соболезную твоей утрате, Ральф.— А я — твоей.Между ними повисает молчание. Ванда смотрит прямо, а Ральфу кажется, что в самую его суть. Глаза у неё красивые, выразительные, но бесконечно печальные и оттого глубокие, дна не сыскать. У Ральфа блестят зрачки, и в них пляшут какие-то черти, которых Ванда не боится. ?Добрые черти?, — думает она, и даже на момент забывает, о чём именно они говорили до того, как замолчать и застыть в немом изучении — или же демонстрировании — друг друга.— Получается, мы сами по себе, — заключает Ральф и наполняет стопки почти до краев.— Получается так, — соглашается Ванда и вливает в себя очередную порцию алкоголя.И когда ей кажется, что все слова сказаны, и пора бы уже закругляться и возвращаться домой, Ральф заговорщицким тоном спрашивает:— Хочешь посмотреть на звёзды? У меня с собой гитара и пол бутылки текилы.— Ты серьёзно?Голос разума кричит ?нет!?, но дом пуст, и был пустым вчера, и будет пустым завтра, быть может, будет пустым всегда. В этом Ванда и Ральф похожи, как близнецы.Он разводит руки в стороны и пристальным взглядом считывает её недоумение. И улыбается шире — идея просто восхитительна по своей долбанутости и невероятности.?Просто. Восхитительна?.— Вполне. А что нам мешает??То, что я держала тебя в плену, то, что моя семья мертва, то, что мы знакомы полтора часа, то, что это неправильно, глупо и вообще ребячество, то, что я разваливаюсь на куски от одиночества, то, что ни с кем тысячу лет не смотрела на звёзды, то, что мне никогда не пели под гитару, то, что ты здесь в принципе, то, что…?Осознание своей безграничной свободы от всего растекается горькой усмешкой на губах Ванды и облекается в кристально честный ответ:— Ничего.— Именно, — черти пляшут в его глазах и устремляются на выход вместе с Ральфом. Ванда ненавидит себя чуть больше, чем обычно, но чужому безрассудству повинуется.Потому что, кроме одиночества и пустоты, терять им действительно нечего.