Порыв девятый: (1/2)
Дино лежал. Да, снова лежал.Перевернулся на бок и снова лежал.
Перевернулся на другой бок и снова лежал!
Поразительно, этот наглый Морфей, или кто там Царство Снов построил, не шел ни в какую. То ли Мустанг перестал представлять хоть какую-то ценность, то ли этот Морфей был редкостным лентяем.
Вообще Дино уже забыл, что же такое хороший сон. Забыл, что такое нормальная жизнь.
С тех пор, как в жизни появился… Мукуро.
Все. Настроение пало в пропасть, и не желало подниматься нисколько.
Мукуро. Мукуро. Мукуро.
Боже. Даже это имя сводило с ума.
С ним было весело. Не только как с колдуном, хотя, казалось, что и заклинал он все только из лени или скуки, и совсем редко по истинной необходимости, но и как… М-м, как назвать?
Любовником? Пошло и низко, он не был таковым.
Возлюбленным? Да только та история с зельем не прошла бесследно. Нет, но, м-м, но Дино готов был простить сейчас все, что угодно, лишь бы этот хитровато-плутоватый брюнет оказался рядом.
Не важно что он скажет в свое оправдание, сейчас лишь бы увидеть раскаянье в глазах и все стало бы отлично. Все можно было бы выбросить и снова обнимать, обнимать, целовать и снова целовать.
Губы, щеки, тонкие, едва заметные скулы, изогнутые брови, закрытые глаза с теплыми веками,переносицу и узкий нос с бледными крыльями ноздрей. Все так приятно, даже думатьоб этом.
Сейчас Дино был готов скулить от тоски.
Нет, конечно, слова, сказанные Такеши и о его матери, и о нем самом – слегка пошатнули его внутренний мир и далее, но ничего не могло сравниться с тем, чтобы вновь оказаться рядом с тем, кто буквально заставил его позабыть про устои общества. Забыть про стыд. Забыть даже про какое-то наивно-детское желание сохранить себя до брака. О да! Мустанг правда рассчитывал свою первую ночь провести, во-первых, с девушкой, а во-вторых в первый раз.
Ну, каким-то глупым желаниям не дано сбываться, поэтому… Оно и к лучшем, в общем.
И, самое странное, что сейчас не хотелось идти к Кёе. Непонятно почему. Раньше это было как магнитом. Как по слепому повелению. А сейчас словно бы свобода. Только лежать одному было невыносимо.
Не-вы-но-си-мо!
- Эй, Рокудо, интересно, где ты? – не понимая, зачем говорит это, не понимая, зачем вслух, вообще в последнее время мало что понимая.
Корабль заскрипел, чуть напрягая шкоты парусов, и почти замер.
Ветер за бортом стих. И ничего вокруг не осталось.Едва волоча ноги, Мустанг вышел на воздух, мгновенно снявший обрывки усталости, повисшей на плечах. Прохладно, свежо, приятно.
Вокруг тишина, которую разбавляют только скрип палубы, плеск волн и все. Яркой серебряной монетой в небе луна бросала свои тени на море, словно бы серебряный неспокойный ковер.
И стало зябко на секунду, будтохолодный воздух лизнул по кожу.
Дино глубоко вдохнул, давая самому себе ощутить потрясающую легкость в теле, и так же медленно выдохнул, будто опускаясь обратно на землю.
Было странно. Немного необычно, странно, но все в хорошем смысле. В добром. Вечном.
- Сейчас вдруг вспомнилось, как отец передал мне этот корабль, давая свои обычные наставления, и веля беречь и заботиться. Подумать только- сколько ж времени прошло.
Дино ударился в воспоминания, даже не осознавая, что все мысли, проносящиеся в голове – произносились губами.
Вспоминая какие-то моменты из детства, слова, сказанные отцом о его отце. Кажется, тот был ученым. Да, светилом в области черчения и картографии. Но каждый день, начиная с двенадцати лет, он творил. Начал строить свой корабль. Каждую доску, каждый шкот, каждый сантиметр паруса он делал своими руками. Вкладывал самого себя в каждое движение, в каждое действо.
Но, когда ему было сорок семь, и последняя деталь – штурвал – была изготовлена и помещена на свое место, он испустил дух. Прямо на корабле, поражая величием и силой духа.После его смерти, отец Дино принял корабль и основал перевозку. В общем, двадцать лет он бороздил океан, и лишь сейчас, на свое двадцатипятилетие Мустанг получил его как наследственную, едва ли, не реликвию, которая помогла семье выйти из долгов.
Все хорошо, что хорошо кончается. Разве только корабль уже был поношенный и перед тем, как отправиться в плаванья, к которым так склоняла романтическая душа, блондин подлатал палубу, набрал команду, взял верного Ромарио, который ни разу даже на лодке то не плавал, и отбыл.
Первые три плаванья не принесли ничего, кроме как опыта, уныния и большого похмелья. Очень большого похмелья!Как-то совсем странно оказалось быть запертым на одном судне, с одними и теми же людьми, которые так или иначе, но начинали смотреть волком и пытаться хоть как-то развеяться.Как? Правильно. Порт, девки, ром. Ром, девки, снова ром. А потом обратно в море, ища там смысл, знания, опыт, славу.
Через еще два года все светское общество шепталось о том, что появился парусник, ведомый капитаном с золотыми волосами, который способен обчистить любое судно. Проверяли, Дино доказывал. Кричали, угрожали, соблазняли, но Дино, опять же, не взялся.
В итоге так и остался свободным человеком, вольным плыть туда, куда пожелает. Так, как пожелает и с теми, с кем захочет.
Это подкупало в море больше всего. Свобода. Не та, что в четырех золотых стенах, похожих на клетку, а реальная. Ощутимая. Еще немного и ее можно будет коснуться или закружить в танце.
Ну и вторым было то, что он мог делать то, что хотел. Тут никто не будет, прикрывая накрашенные губы веером, обсуждать его и его поступки. Никому не интересно. Все живут чем-то своим.Ромарио жил преданностью. Сколько бы Мустанг не пытался соблазнить его кем-то, чем-то, как-нибудь – ну ничего не получалось. Но почему-то именно эти действия своего слуги и показали Дино каково это, быть верным самому себе.И все прекратилось. Пьянки, какие-то продажные женщины (с ними резвилась команда, Мустанг, как мы помним, хранил верность), и полное непонимание своих действий.
Продолжая рассказывать, Дино не переставал и улыбаться, чувствуя все поднимающуюся нежность. Так странно было, рассказывать никому, но эти воспоминания были чем-то интимным, что невольно произнося их, блондин смущенно прикрывал глаза.
И так с каждым предложением и он даже вспомнил, как впервые поцеловал Мукуро, и какие странные, трепетные чувства он при этом испытывал. И хотел испытать снова.От этого осознания в груди защемило и каждый вдох, пусть и делаемый исключительно по привычке, теперь отдавался дрожащей болью.
?Сердце болит?? - словно бы сам себе удивляясь, подумал Дино, цепляясь руками за перила палубы и свесился через них, рассматривая волны.Черные, выглядящие тяжелыми и какими-то больше похожие не на легкую воду, а на липкую смолу.
И с серебром лунного ковра на поверхности.Волшебно. И ничего не происходит. Никаких осьминогов. Никаких сирен. Никаких русалок.
Вообще ничего.
Скучно.
Дино зевнул, автоматом открывая дверь своей каюты, в которой спал Кёя.
- Доброй ночи, - не раздеваясь и не обнимая, как раньше, спиной к спине лег блондин, закрывая глаза.
- Говорят, что стоит лишь потерять, как истинная ценность вещей проявляется во всей красе, - голос ласкает слух.
- Говорят, если тебя полить чаем – растаешь, - привычно тянул Рокудо в ответ.
Изо рта вырывается облако горячего пара, которое тут же исчезает, встречаясь с потоками ледяного воздуха.
Вокруг все резало глаза от белого цвета. Белоснежные холмы, ледяные стены, ледяные цветы, ковры из инея, колонны изо льда.
Все так ослепительно и раздражающе.Мукуро все чаще задавался вопросом, какого черта тут забыл, но прекрасно понимал – стоит ему переступить порог Полюса, как все вернется и эта ломающая вены агония, и срывающая рассудок пелена боли, колющее каждую клеточку тела отчаянье и полное безразличие к кому бы то ни было.А ему нельзя. Нельзя падать духом. Нельзя терять контроль. Нельзя вообще практически ничего. Даже быть рядом. Даже из-за пустяка вмешиваться. Нельзя-нельзя-нельзя.
Практически все нельзя. Иначе? Правильно, последствия. Которые никто, кроме него самого, разобрать не сможет. Даже те же хваленые боги. Рокудо бы дал руку на отсечение, что каждый из этих тщеславных бессмертных идиотов с радостью бы вырвал сердце Мукуро, повесил себе на стену и… Вершил бы.
- Эй, ты отвлекся, если я выигрываю – ты снимаешь шубу, - Снежный Король улыбался всеми своими белоснежными зубами, обрамленными тонкими бледными губами.
- Да-да, в дурачка на раздевание, - язвительно, касаясь пальцами в черных кожаных перчаткахвырезанной изо льда ладьи, тонкими линиями на которой играла черная гравировка.
- Слишком вульгарно, - бледные губы чуть скривились, поднимая руку и кончиком указательного пальца передвигая слона.- По существу, - лениво оглядывая шахматную доску, улыбнулся Мукуро, чувствуя, как мороз защипал кожу его лица.