Луффи/Нами: красное и золотое (1/1)

– Нами грустит, – констатирует капитан, усевшись рядом на корточках. Кладет голову на локоть, волосы рассыпаются по щеке – черные, всклокоченные на смуглой от солнца коже. Шляпа за спиной, надкушенный окорок в руке, вопрос в глазах: Луффи приготовился слушать.Нами отворачивается и смотрит на закат. Солнце светит из последних сил, прежде чем зайти, и дорожка на воде – красно-золотая, и Луффи – красная безрукавка, золотая кожа, Луффи – большеглазый, жующий, недоумевающий, – такой живой и такой мучительно родной, что Нами хочется плакать.Вместо этого она дает Луффи подзатыльник.– Иди ешь на кухне, – говорит она и прячет лицо. Сегодня ему нельзя на нее смотреть. Сегодня она слишком обнажена.Луффи глядит на нее, и в его глазах отражается пылающий закат, пылающие волосы Нами, – и серьезно, так серьезно и печально протягивает ей обкусанный, обслюнявленный окорок.– Нами грустная, – трагически возвещает он. – На, поешь мяса. – И в его глазах – и масштабы его жертвы, и непоколебимая вера в утешительную силу мяса, и отражение Нами, смятенной и негодующей, и огромное красно-золотое солнце, медленно погружающееся в воды Гранд Лайна. И Нами не хочется больше таиться: они одни, наедине с умирающим солнцем, и воющие призраки ледяных гор все еще кажутся слишком близки.– Прости, – говорит Нами так тихо, что едва слышит сама себя.– А? – Луффи склоняет голову набок, и Нами жутко хочется дать ему подзатыльник – чтобы не глядел так непонимающе, чтобы не был таким бестолковым, таким безрассудным, таким самоотверженным.– Ничего, – Луффи уже простил – нет, Луффи никогда ее ни в чем не винил, но от этого не легче. Белльмер-сан... мама умерла из-за нее, ради нее, и Нами до сих пор не может себе этого простить. Если и Луффи...– Больно... было? Там, на Драм Рокиз? – все же выговаривает она.– А, вот ты о чем, – Луффи смеется, забросив руки за голову. – Не, прикольно даже. Я по таким высоким горам никогда не лазал.Он был весь в бинтах, припоминает Нами. Кое-где обморозил кожу, кое-где стесал руки о камни до живого мяса. Думать об этом стыло и больно. Не думать об этом не выходит. Нельзя.Луффи следит за ней из-под падающих на глаза прядей. Откусывает шмат от окорока в одной руке, другой рукой снимает Шляпу. Бац – и Шляпа уже у нее на голове. Доза его обычного лекарства. Работает безотказно, как всегда. Я верю тебе, как самому себе. Слезы закипают в глазах, непрошеные, жарко катятся по щекам. Никто не ведет счетов. Кроме Нами – она всегда тщательно записывает свои доходы и долги. Не думай об этом, Нами, нашептывает ей Шляпа. Все уже позади. Он спас тебя, чтобы ты плавала с ним, с ними – долго, долго, все вперед и вперед, пока на Гранд Лайне не останется ни одного камня, который не помнил бы ваши голоса.Луффи дожевывает окорок, вышвыривает кость за борт – и подхватывает горячими перепачканными руками взвизгнувшую Нами. Шляпа слетает с головы, падает ей на спину – непробиваемым щитом из ветхой соломы. Луффи несется по кораблю с отчаянно протестующей Нами на закорках, и ей приходится обхватить его за плечи руками, чтобы не упасть, и все совсем как тогда, на Драм Рокиз, когда он пробивался сквозь снежную бурю с ее безвольно обмякшим телом за спиной, и все совсем иначе – ей жарко, жарко там, где ее кожи касаются теплые ладони капитана, уже вовсе зажившие, словно Луффи и не обдирал их до кости, и закатное летнее солнце бьет им в глаза.Ветер треплет их волосы, слизывает капли пота с разгоряченных лбов, и закат ложится на кожу Луффи мягким прощальным сиянием, и Нами решает не отпускать пока что капитана. Кто его знает – вдруг сорвется и унесется, как лист с мандаринового дерева, как чайка, промелькнувшая в выси у мачты, и поминай как звали. Лучше Нами побудет сейчас его якорем, думает она, лучше пусть ее руки сегодня будут удерживать его, как трос – паруса, чтобы ей не пришлось вместо этого словами выговаривать все то, что камнем лежит на сердце, не дает дышать.За ужином, решает Нами, непременно надо будет стащить из тарелки Луффи кусочек мяса.