Ена (1/1)

Тонкая корка снега с хрустом ломается под берцами, проседает под грязь, теряя чистоту. Дыхание хлопьями срывается с губ, застывает в потрескивающем, морозном воздухе.Дурная примета, что в конце марта падает снег. Почему-то в этом Надзиратель был уверен. Может, потому, что перекрученные суставы ног перемена погоды не жалеет?— но идёт он без трости, хоть и хромает куда сильнее, чем обычно.На кладбище как всегда спокойно?— только крик воронья, что дерётся за кусок черствой булки на чьей-то мраморной плите рушит идиллию. Но Надзирателю плевать?— пришел он не глазеть на птичьи бои.Двадцать седьмое марта.Двадцать седьмое.На краю старой части кладбища виднеется припорошенная снегом оградка с тяжёлым, немного просевшим надгробием.Он знает, кто нашел там последнее прибежище.—?Здравствуй, радость моя,?— смахнув снег с фотографии, Надзиратель стал на колени, поцеловал верх гранитной плиты и прижался к нему лбом. —?А ты всё никак не меняешься,?— горько улыбнулся он, смотря на выцветшее от времени изображение. —?А я всё никак не поставлю лавочку, чтобы не марать штаны. Знаю, знаю, я свинтус и раздолбай, и как ты только меня таким полюбила?Она молчала. Смотрела светлыми, потускневшими глазами и только мягко улыбалась самими уголками бледных губ.Лазурь больно ужалила изнутри, требуя встать и уйти, но Надзиратель лишь покрепче прижался к надгробию. Закрыл глаза, продолжая целовать фотографию.—?Прости, родная, что меня так долго не было,?— тяжело зашептал мужчина, и, приоткрыв глаза, смахнул с кустика подснежников снег. —?Простишь? Я… Меня на новую должность перевели, и… Помнишь, я тебе рассказывал про девочку с глазами, в которых всё небо поместится? Я над ней опеку взял. Помнишь, ты хотела, чтобы я хорошим человеком стал? Так вот: я почти это сделал. Пить? Пью, как же без этого, но только тогда, когда нервы совсем сдают. С травкой у нас дороги разошлись?— к дури уже рука не тянется. Курить? Курю, моя хорошая, но сейчас этим все грешат. Но в квартире стараюсь не курить?— нельзя ребенку этим дышать, сам понимаю.Она молчала. Продолжала как-то блаженно улыбаться самой светлой улыбкой из всех.Руки предательски задрожали, и жёлтые глаза обожгли первые слезы.Она не слышит. Она больше никогда не услышит.Выменять пустующее место у сторожа на ящик водки оказалось делом слишком простым. Не честным?— но и чёрт с ней, с честью! —?но слишком простым.Только копать могилу разрешил он ночью.Тело Ены в руках казалось совсем невесомым?— действительно: кукла из папье-маше. Такая же бледная и хрупкая, но вместо платья её посмертную красоту подчеркивал только саван?— кусок сиреневого атласа с золотистой каемкой по краю.Ещё вчера она пыталась улыбаться, ещё вчера он грел ей руки и обещал, что всё будет в порядке. Что он нашел этих чертовых два миллиона, и её начнут лечить!Сегодня утром с её губ сорвался последний вздох, украшенный драгоценными каплями Лимфы.Место было назначено лопатой, что торчала из назначенной, порубцованной земли.Осторожно положив Ену?— как же не хотелось называть её мертвой! —?на жухлую траву, Надзиратель выдернул лопату, взвесил её в руке.Задача не из лёгких, но ради неё он вытерпит эту боль.На надгробие села ворона, громко каркнула, посмотрела тупыми глазами-бусинками на Надзирателя, и тот сердито смахнул её рукой. Колени начали болеть от сырости, но мужчина не поднялся. Лишь тяжело вздохнул, механически протер фотографию на надгробии.Надо бы и поменять памятник. И оградку покрасить, и посадить столько подснежников, чтобы они усеяли всё вокруг.Ена очень сильно любила их.… Ноги немеют от работы, но Надзиратель упирается о черенок лопаты, смахивает пот со лба.Яма неглубокая, но этого хватит, ведь нет ни гроба, ни других церемонностей. Только саван. И только её хрупкое тело, которое он не сумел сберечь.Ноги отказываются держать, но Надзиратель вылезает из могилы, поднимает тело. Осторожно становится на колени, опускает её на сырую землю.Такая спокойная. Такая… Прекрасная. Невероятно прекрасная.Убрав волосы с лица Ены, Надзиратель склонился к ней, медленно, бережно поцеловал в губы. Холодные. Теперь всегда будут холодными.Рядом ещё есть место.Мысли сами становятся желанием, и Надзиратель почти падает в яму, и тут же прижимает тело к себе, горячо дышит в шею.Она горько пахнет таблетками и невыносимой печалью.Она… Красивая. Она слишком красивая.Слезы жгут глаза, но Надзиратель лишь горько улыбается, елозит по холодной шее носом.—?Или руки мои?— слишком слабые,?— хрипит парень, тихо смеясь. —?Или слез моих?— недостаточно… Чтоб тебя оживить и опять… Заставить дышать… Или ты меня больше не слышишь… И слова мои будут напрасными… Или будет навеки в трауре… Моя душа!..—?Дядя Надзиратель?.. —?маленькая ладонь легла на плечо, и мужчина тут же вздрогнул, резко обернулся.Яни быстро убрала руку, сделала шаг назад. В её глазах?— двух осколках неба?— застыл испуг.—?Ты чего забыла тут, козявка? —?хрипло спросил Надзиратель, отворачиваясь.—?Я… Прости! —?шмыгнув носом, Яни быстро вытерла слезы. —?Я… Я заметила тебя в автобусе, и… И я решила…—?Ничего страшного,?— внезапно ответил мужчина. —?Ты… Ты должна была это когда-то узнать.—?Кто это? —?подойдя к надгробию, Яни положила на неё ладонь.—?Она… Она могла стать твоей матерью,?— неохотя ответил Надзиратель. —?Ты чего осеннюю куртку взяла?—?Не холодно,?— тихо ответила Яни.—?А дрожишь, как листочек осенний,?— распахнув куртку, мужчина обнял девочку, и, запахнул на ней одежду.Холодные, слабые руки обвили шею, и мужчина устало улыбнулся. Она теплая. Такая слабая и такая сильная напротив него.—?Пошли домой,?— поднявшись с колен, Надзиратель отряхнул грязь со штанов, скривился от боли. —?Ты устала, и проголодалась, небось. Пошли домой…?Ты мог бы её спасти,?— мысль осколком пробила висок. —?Но тебе не хватило смелости. Так спаси же ту, что так некстати попала тебе в руки?.