Глава девятая, в которой получается заглянуть на "ту" сторону (1/1)

– Город. Это точно было в том городе.– Что за город, Золотце?Они сидели на постели, подобрав ноги. Пальцы Артемия нервно сжимали покрывало, пока их не перехватили другие руки, белые и менее крупные. – Даниил говорил, что это... это учение, эта ересь, она вспыхнула в городе... и, помнишь, что писал отец? Тоже о городе. Он уехал оттуда со мной. Да ты же об этом спрашивал меня! О том, где я родился.Ноткин кивнул, но взгляд его был рассеянным, пьяным, будто видел он только лицо Артемия. И улыбка его была до того красивой... и не получалось перестать разглядывать его. Но нужно было во всём разобраться!– То есть... отец знал Его ещё тогда?– Может быть, – мурлыкнул Ноткин и потёрся лбом о его лоб. И глаза прикрыл. Казалось, вот-вот, и вовсе замурчит. И это так сбивало с мысли, как вообще можно было думать о чём-то кроме этой мягкой ласки? Тепло чужого тела и мыслей не давали собраться, но Артемий пытался.– Ты... ты не кот сейчас...– Я всегда кот, и кот всегда – я.Это, конечно, было замечательно, только разгадку найти не помогало. Артемий почти начал понимать, как влияет его сияние на Ноткина, тот становился таким нежным, что сердце в груди щемило. А вот собственные руки... собственные руки наполнялись горячим током янтарных частиц, и если бы Артемий не прилагал усилий, их бы так и тянуло к духу. И вот снова они будто сами сжались на тёплых плечах, мягкая и тонкая ткань рубашки тоже дразнила ощущениями, но Артемий немного отодвинул Ноткина, а иначе... иначе бы захотелось сделать что-нибудь, что раньше бы повергло его в ужас, что-то чувственное и запретное.Такое пугало раньше. Теперь же оно не пугало вовсе. Но нужно было поговорить.– Ноткин, послушай... надо это решить. Ты же хочешь, чтобы я попал Туда, да? Дух мигнул. Почему-то он выглядел почти сонно. Держал тёплые руки на груди юноши.– Конечно хочу.– И как быстро это произойдёт? Мне нужно разобраться, правильно же? Чтобы это случилось осознанно, верно?– Да, нам нужно думать об этом. Но, Золотце, я не знаю, когда и как ты совершишь переход.Они снова просто взялись за руки. Это было не так опасно, как объятие, но достаточно тепло и приятно, чтобы всё равно мешало мыслить трезво. Только вот совсем не хотелось отпускать эти тёплые руки. – Если это наша цель, мы должны подумать. Вот ты вспомнил что-нибудь о своём переходе, как именно это случилось?Дух молчал. Думал. В его ослабевшем теле вспыхивали искорки, и они стали слишком понятны Артемию. Он чувствовал чужое смятение.– Я... я попробую вспомнить. Я буду вспоминать, Золотце. В этом ты прав: тебе нужно хорошо подготовиться, потому что...– Почему? Чего ты вдруг замолчал?Глаза духа выдавали его беспокойство, и тёплая волна света овеяла руки.– Я слышал, что бывает. Это... это такое состояние, знаешь, похожее на полное наполнение силой. Я не говорил? Ты вмещаешь в себя столько, сколько можешь, но это болезненно. Тогда остаётся только два выхода: либо ты можешь перешагнуть через преграду собственной немощи и обрести нечто большее, либо оно... оно разрывает тебя. Думаю, если ты будешь об этом помнить... – Ноткин качнул головой. – Нет, не думай об этом. С тобой этого не произойдёт. Смотри, какой ты молодец. Ты уже чувствуешь и видишь гораздо больше, чем я перед прыжком. Ты справишься.Хотелось бы Артемию разделить эту уверенность. – А... Даниил говорил, что были другие люди, которые тоже хотели вот так прыгнуть. Что с ними стало? – Я не знаю. Кто-то, может быть, и смог совершить переход. Но едва ли это получилось сделать у каждого. И среди них точно были те, кого разорвало от этого напряжения.– А что случается с такими? И с теми, кто исчезает в этом мире просто так?Но Ноткин молчал. Смотрел печально, сжал губы. Не хотел расстраивать. Артемий ведь возвращался к мыслям о Тычике... а он...– Ладно. Давай не будем об этом, – пробормотал Артемий. Он ведь ничего не мог с этим поделать. – Так... то есть, люди узнавали о той стороне и пытались перейти туда, да? Но как у них оказывалось это знание? Ты же не хочешь сказать, что каждый из таких, как ты, посвящал людей в существовании того мира.– Не могу говорить за всех. Я вот показался таким, какой есть, только тебе. Но среди нас есть такие, что любят шутить над недо... над людьми. Шутить, путать. Делать из них "сад".– Чего? Сад?– Это... когда в существо вкладывается немного силы, чтобы её... хм, взрастить? Пожалуй, так понятно. Как только сила накапливается, можно собирать урожай.Артемия это рассердило.– Это подло. Человек – не плантация. А как же... не знаю, справедливость!?– Золотце, справедливость не всех заботит. И... – он вдруг замолчал, и его тепло дрогнуло в руках Артемия.– Ты же не делал ничего подобного?– Такого – нет. Я не вижу ничего хорошего в том, чтобы истязать слабых. Но я... – Ноткин смотрел в глаза, но все чувства только и говорили о том, что ему хотелось спрятаться от прямого взгляда, – я никогда не жалел мразей и предателей. Тех, кто пользуется своей силой, чтобы подчинять себе других. Ни среди окружающих тебя, ни среди тех, кто равен мне, я такого не терплю.Жёстко. Но, наверное... это было в некотором роде благородно. Артемий был благодарен за эту честность. – А зачем вам вообще приходить сюда? Ну, если не за сиянием, – озадачился он. И правда, зачем таким существам появляться в этом мире?– Скука. Желание совершить что-то эдакое. Иногда – выплеснуть чувства. Порой просто становится любопытно.– А ты?..– Повздорил с одним тупицей. У нас очень различаются взгляды на то, как следует реализовывать свои замыслы. И посредством чего. Хотелось немного проветриться. Артемий молчал в надежде на продолжение. И Ноткин не подвёл, ухмыльнулся по-доброму и продолжил:– Я был в городах, но это показалось мне скучным. Потом меня увлекла война. Такие вещи вообще привлекают нас, потому что наполнение человека очень хорошо выражается именно на поле боя. Там уже я начал преследовать конкретных людей, а они оказались здесь... и здесь был ты, – дух освободил одну руку, чтобы коснуться щеки Артемия. – Думаю, это судьба. Как считаешь? Пути никогда не прокладываются просто так.Его касание было таким приятным. Глаза прикрылись сами, чтобы юноша смог сосредоточиться на тепле этой ладони.– Я не помню того места, где родился, но мне кажется, я видел его во сне. Как думаешь, я мог что-то запомнить? Я поэтому смог увидеть тебя?– Я не знаю... ты же был ещё так мал, но, может быть... всякое может быть. Главное, чтобы ты сохранил это в себе. Способность видеть. Если отец знал того неизвестного духа, может он и раньше писал о нём? – Ноткин? – Артемий открыл глаза. – Ты можешь дать мне почитать его тетрадь?И рука духа больше не касалась его. Юноша открыл глаза и смотрел на то, как из-под лежащего на кровати рядом с ними пиджака Ноткин выуживает отцовские записи.– Конечно, Золотце, – и дух протянул ему тетрадь.Страницы тихо шелестели, пока он искал то, что уже прочёл. Артемий решил, что было бы нечестно по отношению к отцу читать с самого начала. А вот отыскать нужное место... это было летом, правда? Значит, нужно было найти глазами нужные слова, например... "июль", "больница", или таинственный "Он".И он листал, стараясь раньше времени не вчитываться в то, что разделяло прочитанную часть и те отрывки текста, в которых отец писал о таинственном существе, с которым вновь столкнулся в больнице после долгих лет покоя.Света в комнате было немного. Даже свечу юноша поджёг, чтобы не было так темно, только у самых пальцев собирались сгустки сияния.– Ноткин, не трать силы, я как-нибудь увижу.Но дух покачал головой. И свет его никуда не исчезал.– Всё хорошо. Благодаря твоему теплу ко мне пребывает сила. И частицы тебя поддерживают меня лучше любого целебного зелья.– ... не говори глупостей, – пробормотал Артемий смущённо.– Ты же знаешь, что это правда. О, кстати, взгляни сюда. Это оно?– Где? – он проследил за тем, куда указывал Ноткин, поднёс туда свою ладонь, мягко светящуюся. Он не мог управлять этим светом так, как умел дух, но это не мешало использовать свечение хотя бы таким образом. – Это же когда мы... когда мы поздно возвращались из больницы. Тут стоит дата.Кажется, тогда всё и началось? Он вспоминал в подробностях тот вечер, операции, упавшего в обморок санитара... правда казалось, что это было очень давно, много лет назад.Почерк не был твёрдым, как обычно. Рука, писавшая этот отрывок текста, немного дрожала от усталости. В какой момент отец перестал оставлять дату написания этих заметок? Артемий читал:"Сегодня был сложный день. Меня всё чаще посещают мысли о внешнем мире и о том, чем он грозит нам здесь. Как от него не отворачивайся, а забыть о нём не выйдет. Как и о прошлом. Но что меня сегодня обеспокоило, так это знакомый силуэт среди многих других теней. Я узнал Его. Он меня нашёл. И это, полагаю, было неизбежным. Я даже не рассчитываю на то, что меня спасут молитвы. Но, возможно, они спасут моего ребёнка. Бедный мальчик видит тени. Я не рассчитывал, что он помнит хоть что-нибудь о том, что происходило тогда, но оно всё же оказало на него влияние. Я только надеюсь, что Его он не увидит и никогда не услышит его речей.Всё, хватит на сегодня. Я устал и хочу спать."Артемий шумно выдохнул и перевернул страницу.– Хм... тут твой отец и не задумывался о том, что с тобой мог бы вступить в контакт кто-то ещё. – ...Ноткин?– Да, что такое, мой золотой? – и руки духа мягко легли на грудь. Он грел даже тогда, когда сам ослабел.– Почему он преследовал отца? Ему ведь не нужно было питаться, если он могущественен и силён. Ноткин смотрел на него с лукавинкой в глазах, но такой доброй и тёплой.– Я тоже преследую тебя не потому, что хочу питаться. Золотце, почему ты отводишь взгляд?Артемий и правда смотрел в сторону, на совершенно безынтересную стену, которую знал вплоть до каждой трещинки. Его одержало смущение, волнение и щекочущее в животе чувство. Конечно, он знал, что Ноткин рядом с ним не потому, что хочет просто наполниться. – Зачем спрашиваешь? Ты же знаешь, что я чувствую, – проговорил он и посмотрел на руки духа своей груди. – И вообще, мы ведь читаем. Только... я не хочу читать всё, это же личное... нужно посмотреть, где отец снова упоминает Его.И он листал снова, только, кажется, Исидор избегал размышлять о своём преследователе или, возможно, он его больше не видел, и они не говорили. Только вот начались отрывки без указания дат. Прежде чем приступить к их чтению, Артемий прочитал последнюю запись с пометкой."Вот Он и здесь. Что ж, это можно посчитать знаком. Во всяком случае, теперь я понимаю, к чему привела моя любовь к делу. Тычик не зря меня отговаривал от посещения больницы, и пусть он остаётся жёстким и чёрствым к людям за стенами монастыря, в чём-то он действительно прав. Я не встретил бы Его вновь, если бы не выходил отсюда. И никогда бы Он не нашёл меня. Да, теперь я знаю ещё и то, что Он не всесилен. Ведь если бы это было так, он бы смог найти меня быстрее".После этих строк следовал отступ. На бумаге чернели крохотные точки. Исидор оставил их. Артемий мог вообразить себе, как отец сидел за столом, приподнимал над бумагой кисть с зажатой в пальцах ручкой и опускал, и ручка оставляла эти едва заметные следы. Он о чём-то размышлял."Очевидно, Его не пугает святое место. Он не испытывает неудобств, находясь здесь. Что это значит? Вера учит тому, что на святой земле человек недоступен для зла. Если, конечно, он не носит зло в своём сердце. Если Он и правда не мог меня найти столько лет, чтобы продолжить истязать, могу ли я надеяться, что моя душа ещё не стала приютом для зла? Если это так, значит ли, что земля под моими ногами такая же, как и везде, и нет никакой разницы, где именно я бы укрылся, подошло бы любое замкнутое сообщество.Эти мысли отвращают меня от веры. Я сомневаюсь в ней. Не нужно спешить с любыми выводами".Тяжело было это читать. Артемий не понимал, как не видел в отце изменений, он чувствовал гнёт этих слов, хотел закончить чтение и одновременно с этим хотел продолжать читать. Читать хоть всю ночь напролёт. Следующая запись тоже взывала к воспоминаниям."Артемию стало плохо. Он совсем ослаб. Я в растерянности. Я радовался тому, как крепок мой сын, как силён. Во мне всегда жила эта родительская гордость, любование своим чадом. Я рад признать, что он лучше, чем я, и непременно превзойдёт меня во всём благом и избежит моих недостатков. И тем больнее видеть его таким. Мне кажется, это моя вина". – Золотко?– Всё хорошо... просто я странно себя чувствую, – на самом деле его сердце сжималось от боли, и Ноткин не мог этого не ощущать.– Хочешь прерваться?– Позже."Отдать или взять... это очень занимательный вопрос. Люди славят тех, кто отдаёт, но сами чаще забирают. Я и сам забираю и у многих. Плохо ли это? Он говорит, что нет. Как нет ничего плохого в том, чтобы принимать чужие чувства и подарки, так и в этом нет ничего дурного. Условие одно: не причинять боли. И это мне кажется разумным. Артемий отдаёт. И иногда это плохо. Может быть, не для других, но для него. Нужно уметь заботиться о себе. Мой мальчик очень много спит. Я бы решил, что это неплохо, поскольку сон видится мне лекарством, но Он говорит другое: когда спишь, не можешь принимать. Сон – не лечение, не возобновление сил, а лишь их скромное накопление и экономия. Даже если я захочу отдать сыну оставшуюся часть своей жизни, он не примет. И что самое страшное – не примет не только во сне. Как родитель, я допустил страшную ошибку. Я не помог моему ребёнку. Артемий не умеет любить себя".Артемий поднял голову. Мерцающие янтарные глаза смотрели на него настороженно и взволнованно. Тепло Ноткина пульсировало в груди юноши.– Это правда, мой милый. Ты относился к самому себе очень плохо. Это ранило тех, кто тебя любит.И что же он мог сказал в ответ на это? Только с трудом сглотнул, повесил голову – не мог продолжать смотреть в лицо того, кто оберегал его всё это время. Было стыдно и горько.Дух взял тетрадь, обернулся за спину, лишь для того, чтобы положить её на кровать. Затем вновь повернулся и в свои ладони заключил его руки.– Артемий, – позвал дух. – Взгляни на меня, Золотце. Он ласково поглаживал пальцы послушника. – Зачем прячешь глаза? Не вини себя ни в чём.– Да я не то чтобы виню. Просто тяжело, когда... – Артемий замолчал, посмотрел на свои руки, а потом он осознал и резко вскинул голову. – Ты ведь не обращался ко мне так! Вредина. Ты ведь помнишь, как меня зовут, ты даже в мыслях так обо мне думаешь.Ноткин и правда будто вредничал, он с самого начала избегал называть его по имени, будто это было так сложно. Но сияние не могло обмануть, и Артемий слышал отголоски мыслей.Ноткин удивлённо вскинул брови. И его выражение лица выдавало в нём растерянность. И он нахмурился, даже надул губы, словно вот-вот ворчать начнёт.– Золотце, да я же!.. Почему это я "вредина"? – от чего-то виновато забормотал дух и поджал взволнованно губы. А потом замигал, уставившись с ещё большим удивлением на юношу. – Погоди... Так ты что?..Вопреки своим недавним переживаниям, вопреки всем мучениям, что открывались ему вместе с вопросами о той, другой жизни, Артемий заулыбался. Дух казался ему необыкновенно трогательным. – Ну... – сказал он рассеянно, так и не поняв, что на самом деле хотел сказать, у него в голове всё перепуталось. Он понимал только одно: как тепло было в груди из-за него, из-за Ноткина. И потому зацепился только за последние слова. – Что я?.. Что случилось?Он ведь говорил о том знании чужих мыслей? Но разве это было не естественно? Артемий перестал улыбаться.– Прости. Мне нельзя было их слышать? Но это же всё сияние, это оно дало мне это знание. А я думал, что и ты читаешь меня. Дух, казалось, ненадолго онемел, но это было приятное удивление. Он круглыми глазами смотрел на юношу и его тонкие губы дрогнули в улыбке.– Нет, что ты! – он крепче сжал ладони юноши в своих пальцах. Приподнял запястья Артемия, всё так же осторожно удерживая их, и поцеловал каждую руку в тыльную сторону ладони. Касался губами легко и ласково. – Ты невероятен, Золотце.И светящимся тёплым, светлым взглядом Ноткин смотрел в глаза юноши.– Слова... они вторичны. Такие, как я, не общаемся посредством обычных слов... в привычном для тебя понимании. Мы общаемся при помощи этой силы, как ты, скорее всего, уже понял.– Да, – проронил Артемий. Его вновь увлекал удивительный водоворот, и тонкие губы Ноткина оставляли горящие отметины, жалящие наслаждением. И всё тело наполнялось влечением, вот только... это было и правда не к месту. Он опустил голову, смущённый своими желаниями и поведением духа. – Это хорошо, верно? Значит, у меня и правда получится? Только вот... жаль, я не могу собирать достаточно сияния, чтобы отдавать его тебе.А ему бы этого хотелось. Хотелось наполнять Ноткина и греть его. Артемий взглянул на духа, шевельнул рукой – большой палец коснулся царапин на бледной щеке. А после прыжка... он сможет это делать, он будет способен наполнить духа своим светом. От таких мыслей отчего-то вспыхивали щёки.Дух прикрыл один глаз, когда его коснулись тёплые пальцы, испещрённые светлыми золотыми прожилками. Он накрыл ласковую ладонь своей, тем самым прижимая плотнее.– У тебя всё получится, моё Золотце.Дух поглядывал одним сверкающим озорством глазом на Артемия и улыбался. А в в нём, прямо рядом со светящимся сердцем, таилась радость: его Золотце хотел заботиться о нём, о Ноткине...– Ты и так даёшь мне сияние... – дух прикрыл глаза и, словно кот, замер в сидящей позе, только иногда поглаживая ладонь Артемия пальцами.Вспыхнула искра. Яркая, и промелькнула быстро – как мысль."А если... если получится?"Ноткин открыл глаза. Янтарный свет в зрачках умерил своё свечение.– Золотце, я думаю, что тебе пора ложиться. Нужно набраться сил, отдохнуть, – он поднял руку и коснулся щеки Артемия, провел ласково пальцами по коже.А Артемий чувствовал всё и понимал: этого же мало! То, что отдавал Артемий Ноткину, было только каплей, и получал он взамен зачастую гораздо больше. Сияние прибывало к ним извне... но его было не достаточно для полного насыщения. Но Артемию оставалось только согласиться и лечь отдохнуть. Он и так в этот день почти не ел, не до того было. Самая лучше пища уже была внутри – сгустки света, и янтарные ощущались так сладко, что голову кружило...Он кивнул и лёг, слушал, как тишина окутывала монастырь. Этот день изменил многое. Если не для него, то для остальных уж точно. Над каждым нависла длань Данииловых рук, укрыла тенью. Испуганные и растерянные люди совсем не противились его воле, даже наоборот, видя в нём сильного, они с охотой подчинялись и принимали новые правила. Отныне у каждого был свой определённый распорядок дня, закреплённые обязанности. Наставники не раздавали больше поручений. И никто не ходил поодиночке, пары или небольшие группы подбирались в зависимости от заданной цели. Как, например, неизменный состав монахов на кухне – как закрепился, таким и оставался.Как вот только могло караться нарушение, Артемий не знал. Но в нём зрела уверенность в том, что Даниил продумал и это. Что было плохо, так это то, что со Стахом он так поговорить и не смог. В самом деле, не обсуждать же им положение вещей в трапезной? Это было исключено. Нужно было приноровиться, подождать, найти возможность... Но что было хорошо, так это то, что его оставили с Ларой и детьми. Фактически один он не был, постоянно сопровождал их. Теперь сироты ели в трапезной перед монахами и послушниками, по-человечески, за столами, и ему казалось, что эта перемена им понравилась.Через пару дней, когда все привыкли к новому порядку, Даниил восстановил проведение служб. Только на ночных бдениях послушники не присутствовали, их не допускали. Тогда же и начались первые попытки молодёжи немного отклониться от такого удушающего, жёсткого режима, но Артемий не спешил. Ещё он ждал, когда Даниил снова вызовет его на разговор. Но только тот не торопился. И увидеть его можно было только на службах. Вон, молился перед алтарём, осенял себя знаком. И горел ярче других. Артемий стоял в храме, посреди людей, и никогда ещё не чувствовал себя настолько иным, как в эти последние дни. Он не чувствовал себя частью их сообщества. Словно он был инородным телом, осколком, попавший в плоть. От хора и молитв его отделяло не только пережитое и осознанное им. Ещё рядом, всегда, такой же тёплый и уже совершенно родной, стоял Ноткин. Иногда Артемий специально вставал так, чтобы была возможность держать его за руку.Дух был рядом. Не отходил и не отлучался от юноши. Сжимал чуть крепче крупную ладонью, чтобы лучше чувствовать Артемия, передавал ему силу и принимал другое свечение... принимал с радостью. И становился безумно ласковым. – Ты меняешься, Золотко, – промурлыкал дух в самое ухо Артемию. Он хотел ещё что-то сказать, но удержался. И даже если Артемий не мог ответить вслух, это не останавливало духа, он же читал мысли. И вот совсем беззаботно положил голову на плечо юноши.Хорошо, что духа никто не видел. Как же хорошо.И если бы не он, то Артемий... что стало бы с ним без этого тепла? Невозможно было представить. Менялись его глаза, руки, его собственных дух. Он учился тому, о чём многие и не догадывались, он чувствовал изнанку мира, будто мог рассечь кожу – плотную плёнку – и заглянуть в его сложное устройство.Светящиеся линии раскрывались перед ним.Артемий крепче сжал ладонь духа."Если бы я мог добывать его сам, тебе было бы легче".Но он пока не умел, не получалось черпать этот свет в ладони, как воду, и пить. Мог ли это делать отец?.. Ноткин хмыкнул, улыбнувшись.– Заботливый какой, – интонации духа не меняли ласкового звучания. И положения головы он не сменил. Только глаза прикрыл: "Мне хватает и того, чем ты со мной делишься. Это самое лучшее".Яркие капельки устремились к юноше, чтобы передать чувство, чтобы раскрыть мысль. Чтобы наполнить и подарить тепло.– У тебя ещё всё впереди, Золотце, – и словно того свечения, что он отдавал, было недостаточно. Хотел подарить больше, хотел, чтобы между ними не возникало недопониманий.И с такой защитой ничто не могло Артемия испугать. Даже если бы перед ним вдруг материализовался коварный убийца Исидора и захотел бы убить и сына хирурга, у него бы не вышло. Ни холод, ни голод, ни недостаток сна не могли стать для для него угрозой. И, стоя в храме, в толпе людей, он думал о том, что в Ноткине чувствовалась загадка. Дух размышлял о чём-то, и это не давало Артемию покоя.А следующим вечером, после вечерней службы, когда каждый из послушников оказался в своей комнате, вынашивающий в себе какой-то замысел Ноткин, решил приоткрыть полог тайны. Ноткин вёл себя неспокойно. Он волновался, маялся и метался, об этом говорили и цветные искры в его теле. Некоторые так и продолжали метаться внутри него даже тогда, когда дух обратился к нему, уже приготовившемуся ко сну:– Артемий, я хотел бы... – он ухватил осторожно юношу за руки, усаживая его на кровать и располагаясь рядом с ним, – хотел бы показать тебе то место, откуда я пришёл...Держа ладони Артемия в своих руках, Ноткин становился заметнее спокойнее и увереннее.Юноша заторможено моргнул. Ноткин и впрямь слишком волновался, такого чувства в нём он ещё не улавливал...– Ты говоришь о том самом месте? Но я же не готов к переходу, – он это чувствовал. Рано. Это было рано. Едва ли дух говорил именно об этом... Что же тогда? – Погоди... ты хочешь просто показать? Как тогда, во сне? Ты уже показывал мне лес и ту полянку.А он-то тогда перепугался, вспомнить было смешно! Артемий замолчал, неуверенный, что понял правильно. Он ведь вообще не понимал, что представляла из себя Та сторона. А дух заглянул в глаза Артемия. Беспокойно всматривался, будто хотел увидеть в том взгляде отголоски своего волнения. Но ладони в золотых сосудиках, передающие тепло, успокаивали. – Не совсем. Точнее... я ведь тогда проник в твой сон. Это была... видимость. Ты не был там, – пальцами он погладил тыльную сторону ладони юноши. Опустил смиренно взгляд, словно чувствовал вину за собой. – тогда это было слишком опасно. А сейчас... я хочу провести и показать тебе Ту сторону, самую настоящую. Хоть и тоже через сон. Ты согласен, Золотце?Ноткин поднял глаза, ожидая ответ.Артемий тоже разволновался. Что, прямо туда? Он сглотнул, сжал руки Ноткина крепче. Это что же получалось?.. Да даже слов не хватало, чтобы выразить эту бурю чувств. Артемий и представлять не решался, как выглядело то место. На что оно вообще могло быть похожим. – Наверное. То есть, да, конечно. Ох... что мне нужно сделать?Если это так взволновало Ноткина... теперь это не могло не взволновать и его. Так вот о чём дух думал все эти дни! Но разве такое вообще было возможным?В глазах духа пробежали янтарные искорки. Он прищурился и лукаво улыбнулся.– Прямо туда, Золотце, прямо туда, – и покачал головой, всё так же улыбаясь. Шутливый тон делал Ноткина самим собой, делал спокойным и собранным. И пальцы духа уже уверенно держали руки послушника. – Ничего особенного от тебя не требуется, мне нужно было только твоё согласие и готовность. Я проведу тебя во сне.Почему звучало так, словно они чем-то не тем собрались заниматься? И смотреть в лицо Ноткина было неловко и в то же время... в то же время было приятно видеть его веселье и игривость. Артемий опустил взгляд, улыбку вот сдержать не получилось. – Согласие и готовность? Ну... я вроде бы готов, – он на мгновение поднял взгляд, чтобы увидеть Ноткина. Хотелось пошутить, но он беспокоился о том, что выйдет глупо. Не привык он шутить на такие темы. – Сам-то... готов?Будто они вообще не о том говорили... да как же это получалось? Этот свет... этот свет действительно ложился на сердце весельем.– О, – протянул дух, ухмыляясь и наклоняясь ближе к юноше, – я-то всегда готов.И взгляд его янтарных, словно кошачьих, глаз светились той же игривостью и теплом. И улыбался Ноткин мягко, глядя в лицо Артемия. Но он быстро взял себя в руки, отклонился немного назад, чтобы не смущать юношу.– Если серьёзно, Золотце, то я довольно долго готовился к этому... морально в том числе.Он пытался сохранить серьёзный тон, но у Артемия в груди, рядом с сердцем билось озорство, и оно так чудно мешалось с испытываемой им нежностью, голова совсем пустела. И руки сами удобнее и крепче перехватывали белые запястья, гладили там, где кожа была чувствительнее всего... там, где виднелось скопление мелких янтарных сеточек нервов. И если бы такое происходило только с руками... так и язык у него стал совсем без костей.– Да?.. так к чему именно ты готовился? – к тому, чтобы показать Артемию ту сторону... или?.. Не совладав с собой, он приблизился к лицу духа и прижался губами к его щеке. В ней немедленно остался сверкающий дар – золотое сияние. И губы будто пили мёд, на них осталось сладкое, совершенно необыкновенное ощущение...И вот уже озорной дух был в растерянности. Он замер, только часто, удивлённо моргая. След на его щеке проник глубже, стёк расплавленным золотом по шее вниз и наполнил сердца горячей нежностью. Ноткин прикрыл глаза как от наслаждения. И Артемий понял его желание: он хотел бы податься вперёд, хотел поцеловать... Но им нужно было поговорить о Той стороне и о Прорыве. – Ох, Золотце, что же ты со мной делаешь, – Ноткин выдохнул, приоткрыв глаза. – Вскружил мне голову, – и улыбнулся. – Я готовился к тому, чтобы провести тебя на ту сторону. Я знаю, ты готов к этому. Готов увидеть и почувствовать.Да, нужно было держать себя в руках. Но как же тяжело это давалось! С языка чуть не слетело, к чему ещё он мог быть готов... нет, это было чересчур смело. Особенно для него, Артемия. Он с трудом понимал, как ещё год назад был готов принять обет целомудрия. Но ведь год назад он не знал Ноткина.– Прости, – выдохнул он. Старался не давать волю желаниям. – Ты был прав... это такое сочетание у нас с тобой. Я сейчас соберусь... так... я просто должен уснуть? Ты заберёшь меня из моего сна?Звучало сказочно, но разве то, чему он оказался свидетелем, не было таким же сказочным, волшебным?.. Он и сам причастился этим волшебством.Дух улыбнулся вновь. Поднял руку и нежно провёл пальцами по тёплой щеке юноши.– Да, сочетание у нас такое, – прошептал Ноткин, вновь подаваясь слегка вперёд. – Прекрасное сочетание, одно из самых лучших, красивых... – Он не мог оторвать взгляда от Артемия. Он будто любовался. – Да, я проведу тебя через сон. Это самый верный способ.Обмен всегда был разным, так подумал Артемий, с разными людьми всегда выходило разное. И Ноткин снова был прав: их сочетание было красивым. Тёплым, светлым... Головокружительным.– Тогда я ложусь. Так странно... ложусь, чтобы снова увидеть тебя. И сон казался препятствием. Зачем тогда вообще нужно было засыпать? А это всё тело, несовершенное тело... слабое, неприспособленное к тому, чтобы жить в том мире. В мире, где жил Ноткин, а теперь ещё и отец. Он лёг в постель. Но уснуть долго не мог, был слишком взволнован. Но его слабое тело помогло хотя бы здесь: при введённом Даниилом режиме нельзя было задерживаться по утрам, нельзя было отставать от расписание, а он всегда вставал раньше всех, чтобы проводить зевающих, сонных сирот умываться, а затем и завтракать, так что ночные беседы с духом способствовали быстрому погружению в сон. И он наконец заснул. Только и успел подумать о том, как же сложно будет отличить сон от той действительности, что сможет ощутить.Но как же он ошибался.Сон никогда не смог бы подарить столько ощущений. Никогда не смог бы передать эту боль и эту ужасающую слабость. Он даже пошевелиться не мог, глаз открыть не мог. Дышать не мог... так как же он не задыхался? И только тепло Ноткина он чувствовал, и впитывал его жадно, это была сама жизнь... Немедленно пришло и понимание: если это тепло исчезнет, Артемий немедленно умрёт. Навсегда. Ноткин сидел возле слабого юноши, осторожно приподнял голову Артемия и так же мягко положил его голову к себе на колени.– Золотце, – позвал и коснулся пальцами лба юноши, убирая упавшие пряди волос. – Открой глазки, Золотце.Но Артемий не мог. И тогда дух наклонился и легко прижался губами к тяжёлым векам. Вначале одно, а затем и другое бережно поцеловал, наполняя их силой, делая их тёплыми. И тогда получилось посмотреть...Небо над их головами пестрило предзакатными цветами. Солнца как такого и не было, а свет, яркий и тёплый, словно исходил из самого небосвода. Он светился сам. Они были.. в поле? Высокая трава шумела, стебли затейливо переплетались друг с другом, хотя ветра не было. Их заставляла колыхаться сила Ноткина, которая мягким и бережным теплом окутывала их с Артемием.Этот мир... был похож на то, что Артемий видел во сне. Он был такой же странный и красивый. Но только Артемия не покидало ощущение... что он мог бы подняться и взмыть прямо в небо. И что само небо – не просто купол, а... площадка или даже несколько площадок. И если только постараться, то можно было бы разделить небосвод на грани и даже пройти сквозь в них... и где бы он оказался?Собственные мысли показались ему мыслями безумца. Тяжело... как же было тяжело... ноги и руки были холодными, даже губы – тоже. Он не мог греть сам себя, его грело только тепло Ноткина. Хотелось приглядеться к нему, он был таким красивым... мерцающий, воплощённый и бесплотный, хотелось видеть его ток, пульсацию света в его теле. И вот Артемий смог посмотреть немного в сторону и даже...– Ха... – выдохнул. Золотистая пыльца взмыла в воздух. Что это, плата за взаимодействие с миром? Его плата... Он начал дышать. Как же это было странно, он словно с ума сходил, как же можно было жить без этого, как он ещё не умер, пока лежал абсолютно неподвижный, как...Как труп. "Воля – это то, что отличает тебя от хладного трупа".Да раньше он и понятия не имел, насколько эти слова буквальны! И вот он лежал и мог только принимать, лишь иногда выдыхая и отдавая эти крохи света. А что такое воля? Это стремление, это желание? Что это? И как можно было тоже коснуться его?..Артемию показалось, что рука стала теплее. Будто палец шевельнулся. Ну же! Он хотел быть живым, хотел быть тёплым. Он хотел стать живым сердцем.– Не переживай, Золотко, – голос духа звучал ласково. Он старался приободрить, вселить надежду и веру в собственные силы. Ноткин бережно водил ладонью по голове Артемия. Прикасался ко лбу кончиками пальцев и гладил по волосам. Дух осторожно перехватил руку Артемия и приподнял её выше. Чтобы, склонившись, мягко поцеловать тыльную сторону ладони юноши, передавая свой свет. Наполняя силой безвольное, слабое тело. Одаривая совершенно безвозмездно.– Я с тобой, тебе не о чем переживать, – это был едва слышный шёпот, а потом он поцеловал расслабленное запястье, прикрыв глаза.Он враз осознал, что и правда был не совсем живым... и это было жутко. Только свет Ноткина перебивал это страшное чувство, веселил и утешал. И Артемию хотелось постараться, показать ему и самому себе, что он тоже может быть тёплым. И наконец безвольная конечность напряглась. Да, в этом помогал свет тёплого духа, но всё же шевелить пальцами получалось, он даже смог обхватить тёплую ладонь. Ноткин улыбнулся."Ты удивительный, Артемий".Капли янтарного цвета текли в неокрепшее прозрачное тело. Стремились согреть.Дух руки юноши не отпускал. Тем самым стараясь поддержать и вселить уверенность, этим жестом он говорил: "я здесь, я рядом, я не покину тебя".И вот тут-то Артемий и увидел, что сам из себя представлял – почти полностью прозрачный силуэт, внутри которого пролегали золотистые тонкие сосудики. И чем теплее становилась рука, тем дальше прорастала эта золотая сеточка. Духом был здесь вовсе не Ноткин. Духом с другой стороны был Артемий. Холодный, без плоти... Хотя вот в предплечье, билось что-то... как маленькое сердце. А что же то сердце, что билось в груди? Артемий снова напрягся всем телом, чтобы суметь двигаться. Он же мог заставить сияние согреть его вторую руку? Больно... как же это было больно – совершать это усилие. Но разве Артемий боялся боли? И вот, ладонь второй руки шевельнулась, почувствовала примятую траву под ним, до странного мягкую... ну же, ещё! Так он и правда сможет действовать!Ноткин склонился, коснулся губами лба Артемия. И на грудь юноши, прямиком туда, где слабо билось сердце, легла его ладонь, который до этого он бережно водил по волосам Артемия. Он передавал ему свой свет.Ну как же так, зачем? Ноткин разве успел восстановиться?.. Нет. И Артемий это чувствовал. И он даже мог бы разозлиться, ведь Ноткин сам не следовал советам, которые раздавал ему! Тем советам, которые могли бы помочь уберечь в себе сияние, не отдавать слишком много, не опустошаться. Ну как же он так...Вот, кажется, эти мысли помогли ему обрести над собой контроль! Он немного двинул головой, затем сам приподнял руку. Ну, то есть, не совсем сам, Ноткин отдавал ему сияние, но всё же возможность двигаться показалась ему чем-то совершенно необыкновенным. Но как же тяжела была эта рука. Словно свинцом налита... Артемий опустил ладонь прямо на ласковые пальцы на своей груди. Смотрел в лицо Ноткина с неуверенностью. Не станет ли ему плохо? Нельзя было стоило тратить ему столько сил.А это сияние в груди... от него становилось так горячо. И пахло оно чудесно, будто пыльцой, лугом, мёдом... но было что-то ещё. Примешивалось что-то... Что это?Артемий глубоко задышал, вбирал новые искорки. Ему они напомнили запах духов... так иногда пахла Татьяна, иногда на станции он встречал женщин, окружённых этим тонким ароматом. Он и определить не мог, чем это пахло.Получилось повернуть голову в сторону. Это оттуда тянуло? Среди мягкой травы едва трепетал причудливой формы росток. Он гнулся к земле, потому что бутон казался полным, сомкнутые лепестки распирало свечение внутри, и потому цветок так клонился вниз. А свет был изумительным. Так сирень у ворот больницы цвела – густого, сиреневого цвета. Губы приоткрылись, но он так и не смог ничего сказать. Но руку с груди поднял, протянул, ведь росток был совсем близко. И его усилие было вознаграждено. Он только коснулся изогнутого стебля, как свет перетёк в пальцы, заискрился в полых венах. И не было уже никакого ростка, по руке пробегало тепло. Удивительно... какое странное оно подарило чувство. И какой лёгкой стала рука, пускай только на мгновение.Артемий взглянул на Ноткина чуть ли не виновато. Он ведь мог отдать этот росток ему, но нечаянно сам поглотил. И ему было ужасно неловко. Пусть Ноткин заберёт его! Артемий ведь тоже хотел наполнить его!Радостью вихрился в воздухе свет. И Ноткин нежно, приободряюще улыбался, глядя в растерянные глаза юноши.– Тебе не о чем беспокоиться, моё Золотце, – казалось, что его губы вовсе не шевелились, они сохраняли ту мягкую и тёплую улыбку, а его ласковый голос продолжал звучать будто бы вокруг их тел. – Ты ещё сможешь наполнить мои сердца своим свечением. Но сейчас нам пора возвращаться. И он убрал руку от груди Артемия, постепенно замедляя передачу цвета, чтобы не причинить ненароком боль. Выпустил его руку из пальцев, уложив её бережно на мягкую, цветную траву.– Я буду тебя ждать.И он снова наклонился, чтобы поцеловать Артемия в лоб.Скорее бы... скорее.Глаза закрылись сами. Он бы потянулся за Ноткиным, но всё тело совершенно обмякло, и это не было похоже на мёртвую неподвижность, а напоминало состояние перед сном. Темнота обступила его, обнимала, баюкала. В груди горел подаренный свет, и в один миг стало так спокойно и хорошо. Наверное, он и правда заснул. Проснулся вот только быстро, был растерянным и каким-то разваренным. За окном было ещё слишком темно... но небо понемногу светлело. Значит, близилось время пробуждения.Ноткин сидел рядом. Ждал после их возвращения с той стороны, гладил по волосам Артемия, ожидая его пробуждения. Дух улыбнулся.– Доброе утро, Золотце, – ладонь ненадолго замерла на виске. Ноткин поправил прядь волос и снова провел рукой по волосам. – Как ты себя ощущаешь?Артемий прокашлялся, но голос всё равно был хриплым.– Ощущаю... ощущаю себя обжорой. Ем, ем, ем, а мне всё мало, – но прикосновения были ужасно приятными. А теперь он ещё и двигаться мог нормаль, и поймал легко гладившую его руку. От его прикосновения же должна была выступить золотая сеточка. Вот тут, прямо под этой бледной кожей... вот и она. – Это было... интересное свидание, но меня беспокоит, что я тебе ничего не подарил.А ведь хотелось. Очень хотелось...Дух тихонько засмеялся. – Ого, ненасытный какой... – поговорил в шутку Ноткин, глядя в его глаза. – На следующем нашем свидании я приготовлю для тебя угощение... Только мне вновь придётся ненадолго оставить тебя... Отправлюсь на ту сторону, чтобы наполниться.Конечно, Артемий понимал. Ноткин был уязвимее, потому что питал его и никуда не отлучался. – Конечно. Возьми как можно больше. И... я могу обойтись без угощения, только будь осторожен. Ты же пойдёшь обратно, в то место? – он сел к кровати, мягко сжал бледную ладонь. Вспоминал как сон то, что увидел. Он бы и решил, что это сон, если бы не странное ощущение собственного тела. – А что это за место? Там безопасно?Казалось, что безопасно. Высокая трава, закатный свет и никого вокруг. Только разве там было то, что могло насытить? Сам Артемий видел лишь один росток, едва ли этого будет достаточно Ноткину.Дух качнул головой.– Не совсем. Я пойду на ту сторону, но не туда. То место, что ты видел... оно было создано мной специально, чтобы я мог показать тебе, каким может быть это место. Если захотеть. Как оно широко и многогранно. Это было моё видения, и я там был хозяином. И, – он немного потупил взгляд и, кажется даже немного смутился, – я хотел, чтобы оно понравилось тебе и произвело положительное впечатление... Дух погладил юношескую ладонь совсем легко и поднял взгляд. Артемий смотрел как заворожённый.– Ага... ну, это... оно мне понравилось, – и глупо улыбнулся. Конечно же Ноткин мог создавать разные вещи, но Артемий и подумать не мог, что и целые пространства. – Там было хорошо. А как ты думаешь, у меня получится сделать так же?Всё же он совсем не понимал, как именно это делается. Ноткин мигнул удивлённо.– А? Ну, конечно! – он радостно улыбнулся и воодушевленно перехватил обе руки Артемия, сжимая их осторожно пальцами. – Ты обретёшь такую... силу! Что тебе и присниться не могла. И мы будем с тобой вместе там. И окрасим небеса в самые яркие цвета.И с нежностью во взгляде, дух смотрел в светлые глаза юноши. А потом поддался вперёд, и на губы будто лёг горячий лучик солнца. Поцелуй был коротким, невинным и тёплым.– Быстрее уйду – быстрее вернусь. Зови меня, Золотце."Зови, если тяжело. Зови, если грустно. Я приду".И дух растаял в воздухе.Он радовался, тому, что у них получилось... и эта радость поддерживала Артемия, пока он не вышел из своей комнаты. Монахи собирались на утреннюю, раннюю службу, на которой он присутствовал только в начале, а после уходил к детям. Но в этот раз он был не один такой.Погода становилась всё холоднее, дождливее. Светлело поздно, темнело рано. Наступила пора утепляться основательнее. И он вместе со многими послушниками ещё и разбирали полки с залежами. Тёплые одеяла, носки, тулупы... и кто ещё только знал, что было в этих стопках. Мелькнул в толпе Стах, но заговорить не получилось, ими командовали, не давая продыху. Это – сюда, это – туда, прочее отнести на этажи. Они и сами сменили верхнюю одежду, и нужно было отнести в прачечную то, что они уже не одели бы в этом году.И он почувствовал, как одиноко и холодно стало. Он чувствовал, что уже скучал по Ноткину, тот разбаловал его своим вниманием и заботой. И так хотелось его позвать... Но нельзя. Он должен был наполниться, а Артемий не мог ему в этом помочь, только отвлёк бы.Когда он снова пришёл к детским комнатам, сиротам уже раздали одежду, крохи все вышли погулять. Лара дрожала. Неужели было настолько холодно? Ей велика была куртка, старая и рваная на одном рукаве. Артемий и не помнил, кому она принадлежала, пылилась где-то по углам очень долго, теперь вот была отдана девушке. Другой верхней одежды-то и не было. Никакого пальто, никакой шубки. И Лара тонула в куртке, но дрожать не переставала. Дети собирались в кучку, хор их приглушённых голосов складывался в считалочку, а в центре крутился на одном месте, закрыв ладонями лицо, вода. Они играли в прятки."Я устал, изнемог, дайте мне напиться.У меня вместо ног выросли копытца.Скок-поскок, вместо ног, между глаз петлится рог.Скок-поскок, вместо ног, вместо носа пятачок.А что под волосами – угадайте сами".– Не могу поверить, что вы сделали это, – наконец произнесла Лара. Может, и дрожала она вовсе не от холода.Артемий шумно выдохнул. И как-то сразу догадался, о чём она говорила. Могила его отца была пустой, а смерть оказалась насильственной. Теперь и она это знала.– Стах тебе сказал? – отпираться смысла не было. И когда же он только успел? Когда раздавал куртки, душегрейки?.. как же нелепо всё это смотрелось. Особенно на малышах. Тут и закатанные рукава не очень-то помогали.– ... сказал. Он ведь нам одежду принёс, как Данковский велел.Он и не понял сперва, о ком она говорила. Нахмурился, взглянул на неё озадаченно. – Данковский?– Ваш приезжий. Распоряжается тут. Он и правда большая шишка? Но хорошо, что он хоть тебя от нас не отнял, с другими сложно общаться, а ты... с тобой легко, – она поёжилась. И правда, становилось всё холоднее, конечно, им нужна была другая одежда, Даниил об этом не забыл.Дети бросились врассыпную. Вода начал громко отсчитывать:– Один!.. Два!.. Три!.. Четыре!..– Прости меня, – голос Лары зазвучал совсем тихо. – Ты ведь догадывался, что твоего отца... а я в прошлый раз...Да он уже с трудом припоминал, что тогда было сказано. Вроде бы... вроде она говорила о том, что его отец был рядом – в земле. Нет, он не был рядом, но зато точно был жив. И Даниил... Даниил наверняка искал любой след учения, любую зацепку в этом деле. Только Артемия по-прежнему на допрос не вызывал. Почему же? Он был слишком занят или что-то узнал? Но не мог же Артемий прийти к нему сам.Или мог?– Лара, я могу попросить тебя?В её глазах он увидел чувство вины, но он ведь не хотел делать ей больно. – Я и так никому не скажу. Ни одна живая душа об этом от меня не узнает, – и вместе с синими искорками боли в ней поднялось возмущение – она подумала, что Артемий хочет предостеречь от излишней откровенности, когда как для неё это было и так... делом чести, что ли. Юная Равель, она была дочерью офицера. И это её негодование легко было понять.– Ох, я не... то есть, Лара, я знаю, что ты никому не расскажешь. Я хотел попросить о другом.Раз он мог сам прийти к Даниилу, не вызвав недовольство, то хотя бы напомнить о себе Артемий мог, даже если ему было запрещено отлучаться от детей.Прятки-догонялки пришлось прервать. Ненадолго, и он обещал им сыграть за воду, если они его послушаются, и когда дети были подкуплены этим обещанием, все вместе двинули вдоль корпуса, обошли общежитие, пока не оказались во внутреннем дворе. Перемещение детей было ограничено – но только если они были без сопровождения. Теперь же они ходили по двору, и хотя тут было совершенно нечем заняться, это всё же была новая территория, куда их раньше не пускали. Лара присматривала за ними.А где же окно... нужное окно... Артемий высчитывал, где же был кабинет Даниила, смотрел вверх. Небо совсем потяжелело, стало серым. Он остановился, пытаясь понять, горит ли свет в той комнате... Дети начали дурачиться, разговорились, Лара поглядывала на него издалека. Но долгое время ничего не происходило.Может, стоило дождаться Ноткина? Он бы посмотрел, сидел ли гость в своей комнате для допросов или нет. Ведь Даниилу ничего не стоило уйти в архив или в кабинет покойного Тычика. И почему того ещё не похоронили?.. Мысли на ум приходили самые разные, но вот наконец за стёклами второго этажа мелькнула фигура в чёрном. Артемий тут же думать позабыл обо всём. Кто там был второй? Огромный. Это был наставник? К окну он не приближался, зато подошёл Даниил.– Артемий? Юноша вздрогнул, обернулся к Ларе и только рукой махнул, мол, ничего, всё хорошо. А когда снова посмотрел вверх, встретился с тёмным, внимательным взглядом. Гость смотрел на него. Артемий сглотнул и взгляда не отвёл, стоял под окном и ждал. – Артемий? Тут уже немного холодно, – Лара подошла ближе, посмотрела туда же, куда смотрел и он, но только Даниила и след простыл – он отошёл от окна.– Прости. Носки тёплые выдали, а обувь ещё нет. Очень замёрзла?Она смотрела прямо на него, но тут вдруг опустила взгляд.– Нет... просто о них беспокоюсь. Но дети были подвижными, не стояли на месте. Не то что Лара. Да и... Артемий не был уверен в том, что Даниил понял его правильно, или что он вообще хотел говорить.– Пойдём назад. Скоро обед будет, – он мягко тронул девушку за локоть, предлагая возвращаться.– Ты хотел... узнать у него, кто убийца?Сердце кольнуло. Будто холодная ладонь на него опустилась. – Да, – признался он негромко. Если Даниилу открылось, кем было совершено преступление, Артемий хотел об этом знать. – Но что ты сделаешь... когда узнаешь?– В каком смысле? – он замер в нерешительности. Лара горела изнутри – синие всполохи в её теле причиняли мучения, но не ему – ей самой. Это было страшно. – Тот, кто убил твоего отца, не может же остаться безнаказанным. Артемий, да хватит валять дурака! Не для того ли нужно найти убийцу, чтобы отомстить?Он молчал. И опасался прикасаться к ней – этот клубок свечения непременно ужалил, обхватил бы руку колючей проволокой. Иного образа и представить было нельзя, иначе и нельзя было вообразить боль от этого света.Но месть?.. Месть... в груди ещё жило то желание расправы, пусть пыл и угас, но Артемий с трудом представлял, что мог бы кого-то убить.... Убить?Лара не произносила этого, но за неё говорил свет, холодный, жуткий. Она говорила об убийстве. Суда ей было мало, тюремного заключения – тоже. Она хотела крови. Свет прибывал, стремился к ней, привлечённый её страстным желанием. – Ты думаешь, – и пускай ему тоже стало больно, но он положил руки на узкие плечи под огромной курткой, сжал – в ладони воткнулись синие иглы, – о своём отце, да?Артемий хотел бы ее успокоить. Но обмена не выходило – он отдал пару тёплых, мягко светящихся капель, но взамен получил лишь болезненное, беспокойное и горькое чувство. Синий свет не питал, он проникало в него, чтобы причинять муку. И было больно. Но его слова или же золотой свет умерили боль. Губы Лары дрогнули, изогнулись горько, она повесила голову.– Да... прости, я не хочу об этом говорить.– Ничего, я понимаю.Тяжёлая дверь основного корпуса хлопнула. Молодые люди вздрогнули и увидели, что к ним приближалась фигура в чёрном. Лара отскочила в сторону и поспешила к детям. Даниил и правда спустился к нему. Обошёл лужи и грязь по каменным плиткам тропинки – на них оставались только высохшие следы подошв грубых ботинок. Из-под полы одеяния выглядывали мыски до блеска начищенных туфель. – Артемий, а вы и правда нетерпеливы, – это было первое, что он сказал. – Это что за акция? Переключиться получилось не сразу. Артемий начинал понимать на собственной шкуре, что значило "из огня да в полымя". В ладонях ещё осталось синие следы – как занозы, а вокруг уже сгущался воздух из-за цветной пыли, свет в Данииле всё так же сталкивался и боролся друг с другом, разноцветье это вызывало чувство удушья.– Какая акция?– Вот эта ваша, – Даниил качнул головой, указывая на детей. – Вы сами запретили ходить поодиночке, – заметил Артемий угрюмо.– И да, и нет. Всем прочим – ходить парами, вам же только в окружении нескольких людей. Артемий, я поражаюсь вашему бесстрашию, вы не предполагаете, что вам так же может грозить смерть?– И вы подумали, что приставить меня к беззащитным детям – то, что нужно?! Даниил усмехнулся.– Они точно не заинтересованы в вашей смерти. Кроме того – их много, всех не передушишь.Артемий этой шутки не оценил.– Паршивое у вас чувство юмора.– Отнюдь. Это простая правда. Пожалуй... вы и правда могли уловить в ней капельку цинизма.– Угу... капельку... – Не рычите, это неприятно. Лучше скажите, вы правда не думали над тем, что вас тоже могут убить? Они вместе двинулись по тропинке, огибающей здание общежития. Лара вела детей назад, Артемий и Даниил шли за ними.– А зачем? Моя смерть никому не нужна, – но он осёкся. Это ведь была не совсем правда. Существа, приходящие в этот мир, вполне могли быть заинтересованы в том, чтобы его иссушить. Если бы не это, Ноткину не пришлось бы его защищать. Но Даниил говорил о монастыре... а тут и правда не было того, кто мог бы представлять для него опасность.– Что-то вспомнили?– Нет. И мне никто не угрожает.– Да? – протянул гость. – А дневник вашего отца всё ещё не найден. Хотя он существует и был обнаружен после смерти Исидора, но пропал. Вывода два: либо он в руках последователей, которых что-то не видно, либо он в руках убийцы... – Вы его ищите? – взволнованно заговорил Артемий. – Я как раз хотел вас об этом спросить.Но Даниил приостановился, покачал головой.– А я-то думал, это вы хотите мне что-нибудь открыть. – Что?– Что-нибудь. Что прояснило бы, внесло бы ясность... И всё же восстановить обмен получилось. И во второй раз это произошло почти само собой, Артемий даже и не контролировал этот процесс. И вспышки света, и их разноголосие чем дальше, тем всё меньше тревожили.– Но вы ведь в чём-то разобрались? Вы же ведёте работу. Они остановились неподалёку от дверей в детские комнаты. Даниил рассматривал его, но выражение глаз не было враждебным.– Артемий, давайте откровенно.– Давайте.– Где вы пропадали в тот день, когда вашего отца убили? В животе сразу стало как-то пусто и холодно. Артемий молчал, жевал нижнюю губу. Пытался понять, как ему следует поступить, не выдаст ли он друзей, если скажет правду. Они ведь всё равно не были виновны в произошедшем.– Вы... знаете, что меня здесь не было?– Очевидно. Не было вас, не было и Стаха Рубина. А вы ведь крепкие друзья, верно? И ваш отец его наставлял. Вы вместе покидали монастырь... мне продолжать?– Нет.– Я рассчитываю на вашу искренность. Кроме того... я догадывался, что где-то есть выход за стены, это можно было угадать в молчании некоторых молодых людей. Так что не переживайте, вы не предадите их интересов. Артемий облизнул губы, захотел взглянуть, стоит ли у стены Лара, дожидаясь окончания их разговора, но сдержался. Вдруг выдал бы и её. А если бы он отказался говорить... не слишком ли это было бы нечестно по отношению к тому, кто мог пролить на смерть отца хоть лучик света?– Ладно. Я подтверждаю, что проход есть. Мы со Стахом действительно выходили за территорию. Но я не понимаю, как вам это может пригодиться. Что это вообще даёт?Даниил шагнул ближе. В виднеющихся под кожей венках запульсировал свет.– А то, что тело пропало, вас не смущает? Вы не озадачены? Кроме того, это вероятность, пусть и крохотная, что убийца пришёл извне. Это вероятность, что его уже тут нет, что он унёс дневник и даже, может быть, тело. Только ума не приложу, зачем оно могло понадобиться похитителю...Ох нет... и верно, почему Артемий не подумал о враге извне? Это мог быть даже не человек. Только ведь были следы... и часть памяти отца, прочтённая им, ясно давала понять: убийцу он знал, это был не незнакомый дух.Впрочем, "Того" духа отец тоже знал. Он был таким единственным, или отец видел ещё гостей с той стороны?– Но я... погодите, – нужно было собраться с мыслями. Да ещё и для Даниила его метания были непонятны. – Нет. Тело пронести не могли.– Да? Почему же?– Потому что туда протискиваться надо. А пропихнуть тело взрослого человека...– Проблематично. Я вас понял. Но мне нужно увидеть этот лаз.Артемий яростно замотал головой.– Этого нельзя.Даниил никак не изменился внешне. Но вот что произошло у него внутри... да, обмен прервался. Чужое сияние обращалось в орудие пытки и жгло.– Почему нельзя? – спросил Даниил угрожающе тихо. – Потому что вы его закроете. А это последний шанс для...– Для побега? Даниил напирал. Но Артемий не отступал. Он смотрел в тёмные глаза прямо и бесстрашно.– Если убийца пришёл оттуда, он уже давно так же и ушёл. Да и вы же понимаете, что чужого здесь обнаружили бы непременно. Это был кто-то, кто знал монастырь изнутри. Вы это и сами знаете. Напряжение ослабло. Жжение отступило. Перед Артемием стоял растерянный, измученный расследованием и догадками человек.– В ваших слова, Артемий, есть доля истины. Это похоже на невероятную загадку... зачем забирать тело? И главное – как? Дождь уничтожил следы, да и собратья ваши там протоптались. Но должно было остаться хоть что-то, верно? Тело волокли, не несли, это же тяжело... но и следов таких явных не оставили. Но могилу не успели закопать, неужели успели спрятать тело? Я ничего не понимаю! Ну, не молчите, скажите хоть что-нибудь.Артемий не мог. Он знал ответы на некоторые вопросы, но не мог их озвучить: да он же непременно сошёл бы за сумасшедшего. Тёплый поток воздуха коснулся лица. Артемий повернул голову к источнику этого тепла. Это вернулся Ноткин. Он и правда отлучался совсем ненадолго... и подходил ближе, глядя на юношу и улыбаясь. И отхлынуло всё неприятное, смылось с души этой ласковой волной.Даниил повернулся резко, в ту же сторону. Будто он почувствовал что-то, но так ничего и не увидел. Только сказал:– Иногда мне кажется, что меня мучают галлюцинации.– Это от усталости. Даниил, знаете... я скажу это, а вы сами решите, насколько это правдоподобно, – присутствие духа добавило уверенности, говорилось легко. – Я полагал, что убийца не один. Что их несколько. И я не уверен, знал ли о них Тычик. Но... он покрывал убийство.– Или был слишком испуган, – мужчина тёр веки – это был абсолютно нормальный, человеческий жест. Но для этого человека это было непривычным для него же самого проявлением слабости – об этом сказала вновь образующаяся доверительная нить света. – И, возможно, он знал, что обращаться за помощью не имеет никакого смысла.– Почему это? – удивился Артемий.– Тому виной обстановка в городе. Я сам писал Александру Сабурову, но получил ответ весьма... расплывчатый. Его занимают куда более насущные проблемы. – А где Тычик?– Его тело? – Даниил достал из кармана часы на цепочке, открыл латунную крышку с инкрустированным камнем. Пробормотал: – Всеблагое небо, время как летит... Так. Вы о теле, да? Оно там, где должно было быть и тело вашего отца до погребения – в морге. И его пока не возвращают, полагаю, там и без того полно забот. А сейчас простите меня, но кажется, пришла пора сделать передышку.Мужчина развернулся и пошёл прочь. Даже издали была видна борьба его искр. И почему это было так, в других людях свет как-то же уживался.– Золотко, – плечо согрело прикосновение, – закрой глаза, открой рот.Ноткин улыбался, его прищуренные глаза так ярко светились... он и правда наполнился. Артемий чуть не сглупил, уже хотел спросить, зачем нужно открывать рот, он ведь совсем забыл о Ларе! Но та сама окликнула его. Ему следовало быть более внимательным.Но пока он переживал смущение и удивление, всё же непроизвольно приоткрыв рот, тёплая рука духа оказалась у губ и втолкнула между ними угощение.Это были сочные зёрна граната.Лара беспокоилась, расспрашивала, она ведь почти ничего не слышала, но рассказать ей было нечего. Кроме того, конечно, что Даниил знает о тайном проходе. Она не оставляла мысли о побеге, а самому Артемию хотелось спокойно поговорить с духом, чтобы ток мыслей не перебивали. Наверное, это было эгоистичным желанием, они и так проводили вместе много времени, а вот Ларе нужно было утешение. И хотя Артемий не обязан был никого приободрять... он хотел. Хотел чувствовать, что его участие помогает другим. Ему казалось, это делает его сильнее. Он теперь контролировал трату, даже видел ток обмена, различал особенности взаимодействий.Поговорить с Ноткиным получилось позже. Во время игры с детьми тот обернулся котом и наблюдал за ними, лёжа на скамейке. Трапезная, снова детские комнаты, душевые... всё это пролетело быстро теперь, когда он был рядом. Как всё же странно шло время в последние дни.– Мог ли другой дух, другое существо убить моего отца? – он лёг, не накрываясь одеялом. Дух был рядом, обнимал, положил ему на грудь голову.– Нет, Золотко. Исключено. Я видел бы другой след. Да и ты тоже увидел бы.Значит, это всё же был человек.– Ноткин, ты снова отведёшь меня туда?– Не сейчас. Позже. Я так рад, что ты доверяешь мне, что ты хочешь уйти со мной. Но я боюсь что-нибудь в тебе нарушить.Артемий трогал мягкие пряди, и правда – как тёмная медь, в которой иногда мелькали яркие искры. А иногда и бледные, золотящиеся... Может, это было даже противоестественно. То, что он мог чувствовать такое умиротворение и радость, особенно тогда, когда другие не могли испытать того же. Но, наверное, впервые ему не было за это стыдно. Второй раз погружение пришлось снова на сон. Началась страшная гроза, лил дождь, а к себе он пришёл позже обычного: никак не мог успокоить детей. Сам по дороге к двери, ведущей на лестничные площадки, промок до последней нитки, даже дежуривший с ключами у двери монах тяжело покачал головой, глядя на него. И только тепло Ноткина его согрело и высушило.А потом он оказался словно во дворце. В таких комнатах, как он думал, могли жить только те богатые люди, которых он видел на станции ещё летом. Которые были одеты с иголочки, у которых были золотые часы или бриллиантовые браслеты. Богатые... но непременно видевшие красоту. Вот он оказался в кровати, у которой была чудесная, резная спинка, матрас и подушки были такими мягкими, к таким он и не прикасался никогда. И ткань такая скользящая, будто струи воды... Ноткин лежал рядом, опираясь на локоть и смотрел на него.– Ты можешь двигаться. Это замечательно, мой милый. Ты теперь лучше понимаешь, как это устроено, верно?Губы ещё были немы, но мысли он стремился передать иначе, и через прикосновения – тоже. Почему теперь они оказались в таком месте? Выглядело всё это дорого, даже ткани на стенах... а это смущало... в прошлый раз он не чувствовал границ пространства, в этот же раз видел чуть ли не враждебную пустоту за окнами и в раскрытых стеклянных дверях, ведущих на балкон. Там иногда мелькало что-то... но он видел тени только в отражениях зеркал.– Это... – Ноткин ухмылялся, но как-то горько, – это то, что заставляло меня раньше очень злиться. Когда ты слаб, когда ты думаешь только о том, как добыть хлеба хотя бы для себя, богачи кажутся теми ещё козлами. Такие красивые вещи... чудесные. А всё равно бесполезные. Теперь я могу сотворить хоть целый дворец, и мне становится весело. Правда, веселье это быстро улетучивалось. Но не теперь. Теперь это – для тебя.Для него, как и зёрна граната, которого он раньше никогда не ел. Это трогало, но Артемий чувствовал, как его разрывала печаль, когда он представлял себе Ноткина-человека. – Ничего, Золотко. Просто обними меня.Тело подчинялось неохотно. Было неповоротливым, деревянным, только через боль он всё же мог шевелиться, и замер потом, селило только прозрачным рукам обнять светящееся тело.Это был покой или нет?.. Как он смог бы это назвать?Был бы он в своём мире, назвал бы это отдыхом, праздным наслаждением, даруемым бездействием, но внутри всё кипело, переливалось. И вокруг – прямо там, за окном! – кружились как листья чужие мысли, чувства. Иногда долетало до них что-то враждебное, и янтарное пламя в Ноткине начинало гореть ярче. Он тогда замирал и весь обращался к чему-то, что оставалось невидимым. А Артемий совсем перестал волноваться. Совершенно не боялся. Пусть хоть гигантский Левиафан вдруг пробил бы пол, разломал постель, на которой они лежали, захотел бы размыть ледяными волнами сгустки их света... Пусть. Артемия непременно защитили, поддержали бы. Он чувствовал это во всём, слышал. Ноткину и говорить ничего не надо было, он был весь как на ладони: не скрыться. И сердце его яркое билось, говорило честно, не умея лгать:"Я с тобой... Всегда буду с тобой".Обещало:"Не дам тебя в обиду. Никому"."Спасу от всего"."Темнота не ослепит тебя. Я стану твоим светом".Оно билось: "Для нас нет смерти. Не бойся".А его руки, обнимающие, баюкающие, испещрённые жилками и мигающие сгустками света доносили другое, чуть более глухое, но честное и ясно уловимое:"Не отдам"."Никому... Никому... Никому...""Не позволю забрать".И Артемий лежал и думал, что его мысли открыты духу, и о том, как тяжело бы было ему так же просто разговаривать душой с другими людьми.А ласковые янтарные глаза смотрели безумно, влюблённо, ошалело. Зрачки почти стали обычными, человеческими – так они расширились, а на дне плескались золотые капли свечения. То ли отражались, то ли поселились там навечно, переданные Артемием с его привязанностью.А за золотым обручем на шее вилось новое сердце, непривычно светлое, легкое, прямо там, в горле. "Почему, – подумал он, обращаясь к Ноткину, – ты не так явно участвуешь в жизни людей?"Людей – несчастных пустышек, заложников цветных всплесков. Мысли устремились к нему тут же, решительно:"Не хочу. Не хотел... Но жалею".Артемий только подумал: почему? Но всё уже стало известно духу. Передалось искорками золота, витающими вокруг головы Артемия, вдыхаемые Ноткиным с упоением. И сразу же стал ясен ответ. Если бы только Ноткин захотел, и действительно являлся бы людям и использовал свою силу им во благо, так бы и образовался новый культ. Разве не так рождались религии? Пусть Артемию было странно так мыслить, но думать о Ноткине как о чьём-то божестве, было забавно. Из-за этого внутри рождалось то самое щекочущее чувство."А если бы ты рос там, где бы мне приносили дары и пели гимны... Я сразу выделил бы тебя из всех. Я сделал бы тебя своим особенным подарком, и смог тогда беспрепятственно готовить к переходу".Огненный, сияющий дух наполнялся силой. Она грела его из изнутри, кружила над ними, вихрилась, шевеля медные волосы. И сильные руки прижали Артемия ближе к этому горящему телу. А он не боялся. Его же она совсем не обжигала, только рядом с сердцем разгорался ярче огонёк – язычок от пламени свечи."Но ты как ветер. И нет у тебя ни храмов, ни почитателей... Думаешь начать? – с приобретённым лукавством юноша смотрел на духа. Не видел себя со стороны, не видел, как изгибались в доброй дразнящей улыбке губы, и как мерцали глаза, как на скулы ложились золотые отблески, как они играли на ресницах. – Это трудно".Янтарная сила могла бы раздавить. Артемий был внутри кокона, только вот совсем не волновался, он чувствовал, как легко и трепетно эта сила его касалась, как осторожно."А ты откуда знаешь, что трудно?.. – вместе с бархатными, урчащими мыслями приходило тепло, окатывало с ног до головы. – Хотя кому знать, если не тебе. Нет, я не буду заниматься мелкими недородками. Я посвятил себя служению"."И чему ты служишь?"Юноша потянулся. В нём разливался свет, он же чувствовал всем своим существом. И под его ладонями, там, где он касался, кожа духа вспыхивала нежным сиянием, мягким, не ранящим глаза."Кому, золотко. Кому, – янтарные руки сжали юношу крепче. – Одному ещё слабому божеству. Моему золотому богу".И пробуждение снова подарило странное чувство. Он будто заново привыкал к своему телу... оно не ощущалось чужим, но было странным. Казалось даже... что оно было слабее, чем на той стороне.Ноткин прислушивался к чему-то. Что же происходило вокруг. Неужели снова был где-то поблизости враг? – Нет, мой золотой. Не бойся. Я... пойду посмотрю. Хорошо? – он долго не отнимал руки от щеки Артемия. Смотрел.Что бы не потревожило его, Артемия это незнание и неуверенность взволновало больше. Был ли дух в силах снова вступать в бой?.. И он ушёл, оставив тёплый след. После завтрака сирот Артемия позвал Даниил. Это было удивительно и одновременно и неожиданно. К тому же, Артемий был занят, у него же были дети... и всё же, несмотря на его прямые обязанности, он прождал у двери едва ли не полчаса. А ещё испытал очень тревожное чувство, когда увидел в коридоре незнакомцев. Один такой как раз говорил с Даниилом, но Артемию и в голову не пришло подслушать.А потом раздосадованный Даниил сказал, что Артемий больше не будет ухаживать за сиротами. Стоило догадаться, что значили те слова. Он больше не будет о них заботиться – не угроза вовсе, его не хотели лишить опеки над детьми, над Ларой. Просто их нужно было увезти. И увезти подальше.Артемий вбежал в основной корпус сразу после этого короткого разговора, чуть не столкнулся с незнакомцами, выходящим из коридора на лестничную площадку.– Осторожнее, молодой человек, занимайте своё место в очереди.И очередь была – только не такая, как он ожидал. Дети были, ютились на скамейке – только пять ребятишек из всей оравы. А ещё стояли и переговаривались послушники. Это вот... из них и состояла очередь?– Артемий! Иди сюда, – рядом с детьми стоял Стах. И стоило только оказаться рядом с ним, как тот заговорил взволнованно. – Там сейчас Лара. Ух, ну и тётка... прямо следователь.– Что? Какая тётка?– Да которая работник этого... да чёрт, как же это называется? Запамятовал. Она занимается вопросами несовершеннолетних.Даниил об этом сказал. Значит, она должна была увезти их... может, и правильно. Может, так оно и нужно было.– А нас зачем позвали? – спросил он рассеянно.– Голова у тебя и впрямь медвежья, – сказал Стах недовольно, и, кажется, даже передумал говорить. Но помялся и всё же сказал: – А мы кто, по-твоему? И ты... сирота же. Власть должна тебя опекать. Я вот боюсь, что Лара там долго...Артемий оглядел всех в коридоре. Чувствовал, как стягивало за дверью воздух, как его искажало что-то. Светленькие огоньки разных цветов в человеческих телах трепетали. И тут до него дошло.– А эта женщина, она... спросит ведь её о семье, верно?Стах покосился на дверь.– Думаешь?.. Но не станет же она судить за предательство отца его ребёнка? С Ларой же ничего не будет? – в голосе Рубина звучал страх. На самом деле он был почти уверен в том, что Лару так просто в покое не оставят. Только не её, дочь военного преступника. И волнение передалось Артемию, а он даже коснуться друга не успел, просто нить света пролегла между ними.Он был там. Стах уже говорил с этой служащей. И если она внушила ему такую неуверенность, что же это была за женщина?Решение пришло немедленно, Артемий едва голову повернул: по лестнице поднимались люди. И пока они не увидели, что он влезает без всякой очереди, нарушает порядок, открыл дверь комнаты и вошёл.За спиной услышал отрывистое:– Куда? – но Стах умолк, и друзей разделила закрытая дверь. Артемий оказался внутри и первым увидел затравленный блеск голубых глаз: Лара повернула голову немедленно. Но не плакала. Губы были твёрдо сжаты, кулаки на коленях – тоже. Может, и не грозило ей ничего, но разве Артемий знал, как девушка оказалась среди других сирот и что было до этого? Да и о войне он ничего не знал.Стол стоял прямо у окна. И поэтому женщину он не видел, даже затылок её – спинка стула была высокой, без прорезей, старомодно-мрачной. Неудобный был стул. И тот факт, что эта служащая выбрала именно его, внушал неприятное ощущение. А вот стул Лары располагался с боку, как..."Как будто на приёме врача," – подумал Артемий и сказал:– Простите, Лара должна выйти. Она... она нужна там.И только после этого стул из тёмного дерева, такой неудобный стул, отодвинулся. Скрежет ножек по полу не был громок, но всё равно резанул по ушам.– Да? – и показалось спокойное лицо. Красивое. – ... Хорошо, Лара, пока можете быть свободны. А вы? Присядьте сюда.Женщина отвернулась. И он подошёл, пока Лара не сводила с него глаз. Пришлось сделать ей намёк глазами, головой кивнуть: уходи! Наконец она поняла, что её и вправду отпустили, нерешительно поднялась. Синие искорки вились вокруг неё и стремились к нему. Благодарные, испуганные, по-настоящему тёплые.Артемий и не думал, что его попросят остаться. Да он вообще... не думал. Ни о чём. Он хотел помочь, а ничего другого и в голову не пришло. Но и в самом деле, не следователем же была эта женщина. У них и так... на весь монастырь один был следователь и тот Даниил.Он сел на освободившееся место и наконец смог рассмотреть государственную служащую. Даже не отвлёкся на негромкий хлопок двери – Лара вышла.Женщина казалась очень молодой, её чёрные волосы были строго убраны в пучок. Одежда на ней была неброская, тёмных тонов, пиджак сидел по фигуре, мелкие пуговицы рубашки были все застёгнуты – до самого горла. И перчатки она носила кожаные, тонкие. Пахло табаком.– Назовитесь, – спокойно сказала она. И только теперь Артемий заметил, что на столе перед ней лежало множество бумаг. Вот она отложила листок, на котором до этого что-то писала, взяла другую стопку, вновь взглянула на него. – Впрочем, нет, не надо. Артемий Бурах, я права?Стопка оказалась там, где до этого лежала, а рука с зажатой ручкой замерла над скреплёнными листами. На крохотной чёрно-белой фотографии в уголке был запечатлён Артемий в четырнадцатилетнем возрасте.– Да, всё верно, – сказал он, глядя на эти документы. Он почему-то удивился, хотя само их наличие было совершенно естественно. – Значит, будете следующим, – и она начала писать на блокнотном листе поверх бумаг. – Шестнадцать лет... Нет, уже семнадцать.С ней что-то было не так. Он всматривался в черты её лица, пытаясь хотя бы так угадать возраст, но у него не выходило. Высокий лоб, длинные ресницы, глаза вроде бы карие, но холодные. Плотно сомкнутые губы её открылись, потом сомкнулись. Она подняла взгляд.– Аглая Лилич. Вам должно быть известно, кто я. Так не будем терять времени. И скажите-ка, в чём таком провинилась ваша подруга? – Провинилась? В чём она могла провиниться? – удивился он.Она смотрела на него холодно. Будто хотела препарировать, но под рукой не оказалось нужных инструментов.– Если вам известно что-то помимо её первого имени, советую поделиться. Ради её же блага. Над ней должна вестись опека, необходимо завести новые документы. Это упрямство бессмысленно и отнимает много времени. Гулкая... потому что пустая? Почему внутри неё было так пусто? – Но если ей... тяжело вспоминать? Вы не думали, что делаете ей больно?И вправду, зачем нужно было так упорствовать? Не каждому ребёнку, пусть даже и смирившемуся со смертью родителей, легко бы дался рассказ о своей жизни. И уж она-то, раз работала с детьми, должна была это понимать.Лилич сделала новую отметку на листе.– Мне нужно думать о слишком многих вещах. Она, как и вы, уже вполне взрослый человек и должна отдавать себе отчёт в том, что вокруг происходит. Вам хоть не нужно переоформлять документы... вы не против, если я закурю?Он удивился.– Так вы уже курили. Зачем меня спрашиваете?Лилич вытянула из кармана портсигар, нашарила на столе серебристую зажигалку. Но куда же она ссыпала пепел? На краю стояла кружка. И едва ли в ней была вода или чай... – Я спрашиваю не потому, – она зажала сигарету губами, прикурила, – что могу оскорбить чувства верующих. Я забочусь о вашей индивидуальной непереносимости. Но, вижу, вы относитесь к этому спокойно.А теперь ему показалось очевидным, насколько она устала. Её выдавали движения, жесты. Когда внимание женщины не было сосредоточено на документах или собеседнике, взгляд её становился слегка рассеянным. У жилки на шее проросло цветком алое сияние. Артемию показалось, что он мог бы протянуть руку и сорвал его. Но он бы ни за что бы не стал такого делать.– Да. В больнице многие курили, работа располагает, – сказал он осторожно. – А вы взрослый человек и сами решаете, курить или нет. – Это очевидно, – Лилич сделала первую затяжку. И взглянула на него уже не так холодно. – Вы кажетесь мне более рассудительным, чем я вас себе представляла. И менее нервным. Хм. Модуляция голоса у вас необычная... вам точно семнадцать, в документах нет ошибки?– Точно. А... а насколько вы... в курсе того, что происходило в монастыре? – и он замолк, потому что увидел кое-что ещё. Вот она где была – пустота. Прямо в груди чёрные пустоты и вокруг – будто борозды. Это было страшно.– Я знаю об убийстве.Даже перчаток не сняла. Разве кожаные перчатки спасали от холода? Тем более такие тонкие. Но вдруг, подумалось ему, под перчаткой скрывалась всего-навсего сухая, испещрённая теми же бороздками кожа.– Вас не вызывали на допрос в город, верно? Данковский говорил, что Сабуровам вовсе не до вашей истории. Боюсь, ответов вы так и не узнаете.Это было не сочувствие, нет. Та горечь, что послышалась ему в этих словах, была вызвана скорее воспоминаниями самой Лилич. Она снова затянулась. Огонёк на конце сигареты вспыхнул ярче. А вот свет внутри этой женщины противоестественно стягивался к ростку. Это было как... паразит?Артемий отвёл взгляд. Слишком неприятным было это зрелище.– Когда-нибудь я всё равно узнаю, – сказал он негромко.– Едва ли. Я намерена уговорить вас уехать отсюда. И, скорее всего, навсегда.Он ничего не сказал. Сам понимал, почему она это говорила: война, смерть отца... что ему было здесь делать, ведь многое так изменилось, его самого, пожалуй, можно было не узнать.– Не заставляйте меня вас уговаривать. Говорили, вы обучались хирургии, но не там, где и подобает получать образование, а здесь. Не слишком хорошая рекомендация. Утверждают, что вас приглашали в больницу для тяжёлой, изматывающей работы. Вы понимаете, что это нарушение ваших прав? Как и насильственное удержание вас в этом... святилище.– Я всё это понимаю. И я правда помогал в больнице. Как... санитар.– Бурах, вы смеётесь? Я не задавала вопросов, это были утверждения. Вы осознаёте, что не должны были присутствовать на операциях? Вас не должны были подпускать к людям. Какое бы блистательное образование не получил бы ваш отец, вы должны для начала учиться. И учиться долго. Вам хоть сколько-нибудь ценна ваша свобода или привыкли делать то, вам скажут?Она была пустой. Или же... нет, не совсем, скорее, она была искусственной. В ней не было естественного тока. Это была машина.Но всё же когда-то эта машина была человеком.Артемий устало выдохнул. Слишком часто он подвергался допросам в последнее время. Ему было жаль, конечно жаль её, но ему тоже порядком надоели такие расспросы. Он сел свободнее, ссутулился, облокотился локтями о свои колени. Ему хотелось увидеть Ноткина.– Я как-то не обращал на это внимания.– То есть? – Лилич напряжённо замерла. Золотая пыль легла на строгую форму, но почти тут же испарилась – была впитана. Значит, она могла принимать сияние. – Вам нравится роль марионетки?– Я делаю то, что считаю нужным. Если это устраивает окружающих меня людей – хорошо. Если нет, то это только их дело, я рук не опущу. Спросите кого хотите, тут все поголовно были против того, чтобы мы уходили из монастыря. И я знаю, мне недостаёт знаний и опыта, но всё же кое-что я умею. Аглая Лилич помолчала, только пододвинула чашку, ссыпала туда пепел. Она казалась чуть ли не печальной. Сияние в ней болезненно запульсировало.– ... Идите, Бурах. Мы ещё поговорим позже.– С вами всё хорошо? Как вы себя чувствуете? – он выпрямился. Это только показалось, или в её глазах появился влажный блеск?– Вы меня слышали? Идите. И скажите, чтобы ваши товарищи пока не заходили. Он поднялся. Разговор не складывался. И к лучшему, Артемию нужно было подумать. С одной стороны, что ему делать здесь, в этом месте? С другой – он ведь здесь рос и другой жизни не знал. С прошлым тяжело было расставаться. Артемий остановился. Сквозь дверь, разбившись на частицы и вновь собравшись в одно целое, шагнула девушка. Злые искорки витали вокруг, мерцали в распущенных тёмных волосах, в складках юбки. На секунду сделалось страшно. Что же это, что за дух, душа? А девушка эта смотрела на Лилич и хотела подойти к ней, да вот только заметила, что он на неё смотрел. Остановилась тоже. Взглядом его окинула, будто ощупала. Нахмурилась, скривила губы.– Бурах, вы ещё здесь?Он еле отвёл от алой фигуры взгляд.– Я...– А, прочем, если увидите в коридоре Люричеву... такую светловолосую женщину, позовите её.– Хорошо.А незнакомки как не бывало. Если она хотела напасть, то сделала бы это, подумалось ему. А как же этот алый росток в Лилич... "Это... когда в существо вкладывается немного силы, чтобы её... хм, взрастить? Пожалуй, так понятно. Как только сила накапливается, можно собирать урожай."Неужели именно это он и увидел?Но Артемий вышел за дверь, и тут уже его тревогу потеснили две вьющиеся нити. Стах и Лара ждали его, такой огромный Рубин и миниатюрная Равель, и оба протягивали ему тонкие каналы света.Но почти тут же он встретился с проницательным, холодным взглядом другой женщины. Светловолосой, одетой так да строго, как и Лилич.– Вы Люричева? – спросил он рассеянно. – Да. Проходите, не стойте столбом.И она вошла в комнату.– Артемий, подойди ближе. Боже... я думала, что она меня пытать соберётся, – прошептала Лара и схватила его за руку.– Но ведь хорошо, что она заберёт нас, верно? – тут же зашептал и Стах. – Мы будем подальше от войны, нас увезут на поезде и...– "Нас"? – повторил Артемий рассеянно, все его мысли теперь были сосредоточены на алой душе. – Ты уже всё решил?..И они замолкли, оглядываясь.– Не место сейчас об этом, – пробормотала девушка.Да, не место и не время... надо было ненадолго отложить разговор. Стах остался с детьми в коридоре. А они с Ларой вернулись к детской комнате, как оказалось, их забрали прямо из трапезной, и с утра за ними следило столько народу, что некоторым малышам страшно стало. И они даже не выглядывали из комнат. Лара осталась сидеть с девочками, Артемий – с мальчиками, очень тихими. Да что это с ними стало? И где... где был Ноткин? А если произошло столкновение?.. А если ему нужно было помочь? Но вот только как?И Артемий ждал, ждал с нетерпением в тёмной комнате, на одной из кроватей, прямо под маленьким, расположенным у самого потолка окном.Если бы он только мог сам... сам. Да нет, у него не получилось бы... он ведь даже не знал, как это сделать самому! Но вдруг и правда что-то случилось? Как он мог просто сидеть здесь, хватит уже быть просто трупом, нельзя было просто ждать, когда ему принесут этот животворный свет! Надо было что-то сделать.Он молчал и почти не шевелился. Но дети как будто слышали, что происходило у него внутри и сидели совсем тихо. А он... он глубоко дышал, вдыхал как можно больше мельчайшей цветной пыли и был готов поклясться, что видел, как строилась разноцветная сеточка в пространстве, как под потолком сгущались цветные туманности...И он закрыл глаза.Первое, что он отчётливо понял – не нужно было дышать. В этом не было особой нужды, но что удивляло его и в прошлые разы – он мог вздохнуть. Он мог, но для этого нужно было совершить усилие, гораздо легче было вообще не дышать. Легче было не смотреть, не слышать, не двигаться. Но он смотрел в небо, которое и небом-то не казалось, а переплетением тонких цветных жил, пустота под лёгкими прозрачными руками приобретала форму камней и травы. И Артемий глубоко вздохнул. Было больно, но и смотреть было больно. Больно было подниматься и вставать на ноги, но он поднялся, осматривая место где оказался. Где же был Ноткин? Всё тело было лёгким, невесомым, но внутри переливалось мягким светом сердце... не единственное. Вот рядом, тоже билось...Артемий оглядывался, продолжая жадно дышать. Он чувствовал что-то, что-то знакомое. Это было как маяк, сигнал, след. И юный дух устремился на эти неведомые знаки, прыгая по камням, замирая в воздухе и легко приземляясь. Постепенно он начал замечать отметины, отпечаток ноги или ладони на перилах кажущейся очень старой лестнице. Цвет даже смазанного отпечатка был ярким. Тут ходил Ноткин. И если следы становились всё ярче, это значило только одно: он был близко. Скорее же, скорее!И дух летел, бежал между камней и колонн, между иномирных развалин куда-то вверх, по вытесанным в камне лестницам, по проходам. Тревога усилилась, потому что рядом с солнечным ярким светом он увидел густое и красное как кровь сияние. Оно и не светилось почти, но даже просто алый след отторгал от себя, словно Артемий мог пострадать, если бы просто коснулся отпечатка.Он стал тише и медленнее идти вперёд. Звать не решился, но даже если бы и захотел, его горло и губы были совсем холодными, почти мёртвыми. Он не мог и самому себе ничего сказать вслух. Лёгкий дух слышал голоса, разлетающиеся эхом в проходах, злые голоса.Артемия подгоняло беспокойство, но он не вышел под небо, а оставаясь под защитой потрескавшейся арки, посмотрел вниз. Это был амфитеатр, и скрывающийся дух был на самом верху, а внизу... множество больших ступеней, предназначенных для зрителей, но пустующих, поваленные колонны, изрезанные цветными сияющими полосами, а на самой сцене, поверхность которой была вся усеяна злыми искрами двух сияний, там-то и стояли два духа. Ноткин пылал злым янтарём, он сидел на камне, части поваленной стены, подтянув к себе ногу – в ней болезненно пульсировала сеточка алых вен, и было видно, что это причиняло ему страдание. На его руках и плечах перепуганный Артемий видел ещё красные следы. На другом конце стоял дух... душа в обличии грозной алой девушки. Той самой! Она держалась за бок, под полупрозрачной её ладонью вспыхивало янтарное сияние, и по бедру, по ноге и ажурному красному шлейфу платья неведомого кроя бежали алые капли. Девушка хваталась за бок, пытаясь остановить потерю своего сияния, и зло смотрела на Ноткина. Движением головы то и дело откидывала она разметавшиеся пряди тёмных волос. Шипела:– Совсем из ума выжил? – и это было ужасно странно, потому что она тоже не размыкала губ...Артемий как будто врос в стену и перестал дышать. Он просто смотрел и слушал, понял уже, что здесь только что окончилось короткое сражение, и обе стороны, показав свои силы, сложили оружие.– А ты слушай, если тебе что-то говорят. В следующий раз так легко не отделаешься.Она смотрела. Артемий смотрел. В янтарном вспыхивающем теле метались лёгкие золотые искры.– Идиотизм, – скривилась она, – из-за какой-то пустышки...– Он не пустышка, – рыкнул Ноткин. – А ты только попробуй сунуться к нему, я тебя в клочья порву. То-то твоё колдовское племя горевать будет.– Верх глупости, – продолжала она, будто не услышала этих слов, всё так же прижимала ладони к ране, – сам не поглощаешь и другим не даёшь. Надеешься, что он вырвется? Да он испарится немедленно же, если здесь окажется. Они для жизни не приспособлены.Ноткин только гордо задрал голову. Он был уверен в себе, в своих словах, и золотые искры кружили вокруг большого сияющего сердца.– Не накаркаешь беду. Он уже сюда заглядывал. Слепая ты... слепая. Не пустышка он. И чем дальше – тем менее пустышка. Он уже совсем настоящий.– Прекрати щериться, тошно становится, – она отняла руки от тела, сияние уже перестало сочиться, но всё по-прежнему там сверкал недобрый свет вражеского удара. Она выпрямилась, поправила волосы. – Не думай, что я отступила из-за страха. Мне это несвойственно. Но раз уж ты так хочешь питать ложные надежды, а потом горько разочароваться... что ж, это твоё право.Ноткин не переставал улыбаться чему-то своему и смотрел на собеседницу чуть ли не с жалостью.– Всё так же не слушаешь других. Ну и чёрт с тобой...– А даже если он сможет перепрыгнуть эту мёртвую пропасть, что вас разделяет, – ухмыльнулась девушка, – ты с чего решил, что он захочет сочетаться именно с тобой? По старой дружбе, из признательности?– Пасть закрой, – Ноткин немедленно помрачнел.Артемий подумал: может, стоило выйти из укрытия? Дать им знать, что он был тут и слышал их разговор? Но сил, чтобы шевельнуть губами, не нашлось, и даже не было сил расслышать, воспринять, что ещё сказал Ноткин... Артемий словно провалился вниз, прошёл сквозь камень и землю, упал в пустоту, в которой не было и частицы света. Нет, это было рано! Он хотел остаться, но понял, что у него просто не было на это сил.Его разбудил Стах. Сказал, что по монастырскому саду, точно вор, шнырял Гриф.