1 (1/1)

Зурд стоит на коленях возле хлипкой низенькой койки, не отрывая взгляда от лежащего на ней человека, бережно укрытого серой холщовой простынью.…Он провёл здесь почти сутки. В отчаянии пытался победить неотвратимость, выкачивая яд из крови своего господина, хотя и понимал, что шансы ничтожны. Не отошёл ни на миг и позже, когда оставалось только удерживать его, бьющегося в судорогах, да облегчать лихорадку холодным компрессом… И потом, когда всё уже было кончено, не оставил тоже. Упал на колени, бессильно и жалко стеная над холодным телом, и проклинал себя так, как никого и никогда в жизни.Не уберёг… Не уберёг!Друг, приютивший их в своей лачуге, окликал Зурда и тормошил, пытался вывести из комнаты, но, налетая раз за разом на немую стену боли в угольной бездне круглых глаз, в конце концов оставил его в покое.Опустив голову на замершую грудную клетку господина, изменённый застыл скорбным изваянием. Он потерял счёт времени. И даже когда услышал тихий, редкий, неравномерный стук?— подумал, почудилось, с ума сошёл… Но ребра Избранного вдруг поднялись, наполняя лёгкие воздухом, бледные губы приоткрылись?— он вновь дышал! Его господин вернулся к жизни!..…С тех пор Зурд не покидает своего места у постели. Прислушивается к каждому шороху, рассматривает лицо того, кто важен ему больше всего на свете, стремясь запомнить до мельчайших деталей, навечно запечатлеть его образ на сетчатке.Отчего-то это важно. Хочется помнить. Хочется всегда быть рядом…И вновь скребётся на задворках сознания уже знакомая тоскливая мысль: он, Зурд, тоже мог бы быть таким. Иметь нормальный облик человека. Возможно, даже привлекательный, хотя бы немного, достаточно, чтобы понравиться… Ведь от него не укрылось, с какой эмоцией Избранный посмотрел на него впервые?— опасливо, шокированно, вежливо пытаясь скрыть неприязнь…Изменённый одёргивает себя, сжимая губы в нить.О чём он только смеет думать?!Будь он обыкновенным?— не повстречал бы Избранного, не смог бы ему служить и помогать, не удостоился бы милости быть озарённым его духовным сиянием. Нет, нет! Всё, что случилось?— это звенья, связавшие его судьбу с судьбой господина, и вторая жизнь, данная ему, с этой проклятой трансформацией, со всеми лишениями и всей вытерпленной болью?— неотъемлемая часть пути, который привёл его в настоящее. Всё определено с самого начала. Так и должно быть.Вздохнув, Зурд старается выбросить постыдные размышления из головы.Господин спит крепко, изредка постанывая и беспокойно подёргивая ногами, точно убегает от кошмаров. Рана его почти затянулась, дыхание ровное, кожа давно порозовела и вернула себе здоровое тепло. Тёмные ресницы вздрагивают иногда?— будто сон вот-вот прервётся.Какой же он удивительный… Есть в его ауре тепло, внушающее чувство защищённости, хотя Зурд, напротив, сам его защищать должен. И спокойно так. Потянуться к нему хочется. Дотронуться, познать это тепло, эту силу и свет, исходящие от его души.И Зурд решается, пока ещё можно, пока господин блуждает далеко в мире снов.Потом он не позволит себе подобного. Никогда.Длинные тонкие пальцы осторожно гладят впалую щёку, поросшую тёмной щетиной. Поднимаются к виску, ложатся на лоб, испещрённый мелкими морщинками. Бережно отводят неровные прядки, спадающие на глаза, легко порхают по волосам…Красивый.Изменённый едва дышит от волнения, в выражении птичьих глаз его?— нежность и обожание, грудь переполняют эмоции, чудесные, нежные, светлые, но деть их?— куда? Справиться?— как?Он кладет ладонь на щёку Избранного, обнимая его лицо, и медленно проводит большим пальцем по выступу скулы, а взгляд опускается к сухим, покрытым трещинками губам.Сейчас и никогда больше…Зурд наклоняется, поворачивает голову так, чтоб не мешал нос… Губы у господина мягкие, немного шершавые и тёплые.В точности как ему представлялось.Он лишь касается их своими и, задержавшись на пару мгновений, отстраняется поспешно.Сердце срывается в галоп, частит так, что больно в груди. Но, осев на пол возле койки, хватая ртом воздух и до онемения стискивая хватку пальцев на предплечьях, Зурд улыбается искренне, как дитя.След украденного поцелуя ласковым ожогом лежит на губах, и пусть он незрим?— его ничто уже не сотрёт.