Эпилог (1/1)

Сказал бы Даниилу раньше кто-нибудь, что известная и привычная ему мирология?— только капля в море огромнейшей безымянной науки об изучении мира, он бы наверняка не поверил бы и ввязался в спор. Однако время, которое он проводил вне леса, само подкинуло ему подобные мысли, с каждым днем все больше убеждая в их правдивости.Привыкать поначалу было очень тяжело. Даниил отчетливо помнил, как Артемий привел его в стойбище. Его тогда встретили многочисленные удивленные взгляды и перешептывания степняков, которым Артемий не отвечал, даже когда его окликали. Уже после, оставшись в одиночестве в его юрте, Даниил понял по голосам снаружи, что его приход принес разлад. Степняки явно не понимали, почему Артемий сделал то, что сделал, но ничего так и не предприняли: очень скоро Даниил осознал, что слово Артемия среди его народа было намного весомее других. Но отголоски этого первого ?знакомства? Данковского и сообщества степняков сохранялись и в прошлом, и даже в настоящем, когда он провел с ними больше полугода.…Первое время Даниил чувствовал себя совершенно потерянным и проводил все время с Артемием, которого попросил научить своему языку. Без этого было тяжелее всего, ведь в стойбище никто не понимал язык Даниила, как Артемий, и тем более никто не говорил на нем. Но это осталось как минусом, так и плюсом, ведь все вопросы, даже несколько бестактные или совсем, как казалось Данковскому, глупые, он мог задавать Артемию без опасения, что кто-то услышит. С ним тоже сначала было непросто общаться, разве что на уровне ?да?— нет?, для которых не требовалось ничего объяснять. Но постепенно, день за днем, Даниил создавал себе словарь: он предусмотрительно захватил из дома все чистые тетради и карандаши, какие нашел, и с помощью самых базовых знаний лингвистики составил и примерный алфавит, и даже кое-какие правила. Артемий наблюдал за этим внимательно, хотя ничем помочь не мог, ведь письменности у степняков не было. Существовал, скорее, язык знаков, символов?— вроде тех, которые покрывали кожу Артемия. У Даниила уже на второй день появились такие, но лишь на руках: Артемий рисовал их собственной кровью, смешанной с соком какой-то местной травы. Едва степняки увидели этот узор, точно такой же, как у Артемия, они резко перестали высказываться вслух, как было в первый день.Так началась пора смирения, постепенного и молчаливого. После ежевечерних уроков языка Даниил во время прогулок прислушивался к чужой речи, старался разбирать слова и приноравливаться к произношению. Конечно, присутствие чужака степнякам не нравилось, но большинство из них воспринимало Даниила, как неразумное дитя. Он причины такого отношения не мог не осознавать: без Артемия, который старался поддерживать и все объяснять, он не меньше месяца не мог делать почти ничего. В юрте Артемия, стоявшей поодаль от остальных, там, где они только вдвоем, было спокойнее, не возникало ни тревоги, ни волнения перед возможными ошибками. Там Даниил всегда расспрашивал о том, чего не знал или не понимал, о бытовых мелочах и местных обычаях. Традиции для степняков значили много, и здесь Данковского расчет не подвел.Из долгих разговоров с Артемием, которые все время смешивались с уроками речи, Даниил узнал очень многое. Узнал, что Артемий небольшую общину и впрямь возглавлял в качестве вождя, лекаря и, в некотором роде, духовного наставника. Его ?титул? обозначали словом ?менху?, так же называли и самого Артемия?— хотя некоторые звали его ?Бурах?. Это прозвище его рода, что-то вроде Данииловой фамилии, тоже было одним из показателей высокого положения Артемия в Хатанге?— так он называл свою общину. Про свой род Артемий рассказал не так много, но этого оказалось достаточно, чтобы понять, почему он так отличался внешне от остальных степняков, более смуглых и темноволосых. Дед Артемия, когда Хатанге стал соприкасаться с остальным миром, взял в жены женщину не-степнячку, а потом так же поступил и его сын. Потому Артемий степняком был уже только на четверть, но это не повлияло на отношение к нему остальных, ведь лишь у него сохранилось родовое право и умение вскрытия тел.Все, что касалось ран и крови, считалось для степняков сакральным, и Даниил слушал долгие монологи Артемия об этом внимательнее, чем сказки и легенды в детстве. Артемий рассказывал просто и прямо, без утайки. Признал, что в его сообществе привычны жертвоприношения?— дары Степи, которая охраняла и поддерживала Хатанге. Объяснил, что своими руками и лечит, и убивает, если это требуется, животных и даже некоторых членов общины. Безусловно, Даниил подобные вести воспринял далеко не радостно, но одновременно понимал, что не имеет никакого права менять чужие порядки. Его бы никто не послушал, включая Артемия, выполнявшего свои обязанности… Правда, сразу после рассказа обо всем, что касалось степных ритуалов, Артемий пообещал, что, пока он жив, с Даниилом ничего не случится. Данковский почему-то и не сомневался.Он с увлечением и поражавшей даже Артемия целеустремленностью исследовал Хатанге, нравы степняков, быстро учился языку?— но никогда не забывал об одной вещи, куда более ценной для него самого. Даниил действительно опасался, что нечто, возникшее между ним и Артемием, могло вдруг оборваться, исчезнуть, особенно под перекрестьем стольких недоверчивых и не слишком довольных взглядов степняков. Те хоть и называли Даниила эрдэниин,?— примерно это переводилось как ?драгоценный??— но данное странное прозвище, откуда-то возникшее в Хатанге, редко кто произносил без насмешки. Серьезно это слово воспринимали разве что дети, для которых Данковский оставался интересной диковинкой и загадкой. Ребятня мало что хотела знать, никто из них не лез с вопросами,?— должно быть, Артемий велел?— но их увлекло умение Даниила рисовать. Близкая к фотографической память и множество научных книг с иллюстрациями, пускай примерными, позволяли то воспроизводить различные растения и животных, то придумывать из их частей что-то совсем новое. Хватало пары рисунков на песчаной земле, чтобы изобретательные дети без единого пояснения придумывали рисункам собственные трактовки и включали свои выдумки в игры. Тогда ближайшие день или два взрослые могли отдыхать, пока мальчишки и девчонки занимали себя то прятками, то беготней, то выдуманными приключениями. Пожалуй, сперва это было единственным, за что степняки благодарили Даниила, хотя и молча.Впрочем, серьезно и даже ласково его называли эрдэниин еще и несколько девушек, одетых в причудливые оборванные наряды, практически не скрывавшие тела. В Хатанге их называли длинным словосочетанием, которое Данковский перевел как ?травяные невесты?. О них много рассказывал Артемий: якобы эти девушки по своей природе отличались и от других женщин-степнячек, потому что умели слышать Степь и звать твирь?— ту самую траву, которую так часто использовал Артемий. Твирь играла очень важную роль в жизни степняков, использовалась для многих обрядов, для создания лекарств, а несколько видов твири даже связывали с душами умерших. Травяные невесты помогали твири расти, чтобы после ее можно было собрать?— несколько раз Даниил ходил на сбор с Артемием, когда тот просил. Невесты уважались Хатанге, за ними присматривали все, будто охраняли, и многие совсем не радовались, что девушки проявляли к Даниилу живой интерес. Их было шесть, а вскоре к ним присоединилась и одна из девочек-подростков, тоже получившая необычное платье. Долгое время лишь невесты заговаривали с Даниилом по своему желанию, тоже учили каким-то словам, рассказывали истории о Степи и Земле, пели ему песни. Их доброжелательность подкупала, и Данковский заметил, что участие девушек стало одной из причин, по которой с ним стали мириться остальные степняки.Конечно, по степным меркам Даниил оставался почти ребенком. Он не умел того, что умели остальные с детства: обращаться со скотом, почитать Степь и ее силу, легко изъясняться, свободно себя вести. Но все, что касалось вопросов жизни в глуши, было для него понятно и даже легко. На этих мелочах и строились мосты, связывавшие Даниила с недоверчивыми степняками. Он помогал разжигать огонь, носил воду из ручья, вязал более крепкие узлы, присматривал за детьми, передавал короткие послания по стойбищу и делал прочие малозначительные дела, без которых, тем не менее, не получалось обойтись. Его никогда не принимали, как своего, но считали человеком, который, фактически, принадлежит менху?— знаки, покрывавшие открытые руки Данковского, давали им основание так говорить. И Даниил не отрицал никогда. Не хотел. Особенно когда ловил взгляд Артемия и его еле заметную улыбку.Что бы ни происходило вокруг, как бы ни было тяжело справляться каждый день, они оставались предельно близки и доверяли друг другу. При свете дня Артемий почти всегда бывал занят, успевал помогать многим сородичам словом и делом, а Даниил помогал либо ему, либо, по его просьбе, кому-то другому. Иногда Данковский участвовал в переговорах с не-степняками: люди из окрестных городков находили Хатанге и выменивали у них различные вещи вроде коровьих шкур, мяса, молока, твириновых лекарств и настоев, тканого полотна и прочего. Чаще всего Артемий ходил на такие переговоры сам, с несколькими мужчинами покрепче, чтобы и самим не попасть в беду, и держать чужаков подальше от стойбища и скотины. Но одного из таких ?торговцев? с помощниками он подпустил чуть ближе: этот человек был готов много говорить и многое отдавать, но совершенно не понимал языка степняков, без чего дела совсем не спорились. Тогда Артемий пришел с Даниилом, очевидно, поверив городскому.Человека этого звали Андреем Стаматиным, и при первом взгляде Даниил понял, почему ему можно было верить. В нем виднелась та же прямота, что в Артемии, и готовность отплатить за честность честностью, а за подлость?— свинцом и сталью. Услышав чистый говор Данковского, Андрей сразу понял, что тот не из степняков, и между делом они разговорились. Выяснилось, что не только Даниил пережил таинственные комиссии?— Андрей и его брат-близнец Петр тоже были ?комиссионными?. Правда, это все ничем так и не закончилось, лишь детей много пропало, а куда?— так и не выяснили. Зато после по стране неслись волнения, дело шло чуть не к революции, но правительство не позволило, и вместо комиссий начались гонения и массовые ссылки. Рассказывал Андрей с видом практически равнодушным, но слишком подробно, чтобы поверить, будто он этим совсем не интересовался.Стаматин Даниилу импонировал. В торге он был честен, предлагал справедливые цены, так что дела шли гладко. Под конец Андрей даже спросил, не нужно ли чего-то Данковскому, и охотно отдал и пару старых тетрадей, и карандаши, завалявшиеся среди прочих вещей. После Стаматин с новыми телегами еще пару раз появлялся до зимы, чем невольно помог степнякам собирать запасы. И, хоть к чужакам Хатанге неизменно относился резко, но помощь в общении с ними тоже позволила Даниилу себя проявлять, а еще поддерживать этим Артемия.Если бы не Артемий, не было бы, наверное, ни желания, ни сил упорно пытаться что-то делать. В первую очередь, для него Даниил стал носить одежду степняков, подаренную добрыми и смешливыми невестами, и быстро привык к безрукавке, позволявшей другим видеть символьную вязь на белой коже. Для него Даниил не оставлял попыток установить спокойный нейтралитет с Хатанге и через причудливый язык понять их хотя бы немного. Для него учился жить по чужим законам, некоторые из которых вводили его в ступор. Но он старался, как тогда, в густом лесу, старался Артемий. Когда появилась возможность, Даниил почти сразу задал ему вопрос, на который никак не мог самостоятельно подобрать ответ: как он прошел в его лес и его сны, зачем это сделал? К счастью, на тот момент многие из степных традиций были Данковскому известны, потому он готовился принять любой ответ.Артемий объяснил, что не мог не прийти. Однажды во сне он понял, что очутился вне собственного тела, как тэхе. Этим словом степняки называли какое-то подобие души, но говорящее, способное покидать человека ради определенной цели. Чаще всего, к тэхе обращались духи предков, желающие знать что-то о жизни и делах потомка, но к Артемию никто так и не обратился. Вместо этого его, постоянно одинокого, куда-то влекло. Он больше месяца пытался понять, где лежит цель, и сумел ощутить правильную дорогу у самой кромки леса, скрывавшего Даниила. Там он продолжал искать каждую ночь, во снах, пока не наткнулся во мраке на огонек свечи среди деревьев. И там, в первую встречу, он почувствовал, что Даниил важен для него, для его шугам, или линии?— линиями, как понял Данковский, у степняков назывались судьбы, хотя и в несколько своеобразном понимании. Артемий надеялся, что Даниил и сам что-то знал, — особенно из-за причудливых видений о Данииловом лесе и искаженных мыслях, которые они видели вдвоем, — но ошибся… и все-таки не перестал приходить. На вопрос, почему так, Артемий только улыбнулся и крепко обнял, а затем шепнул: не жалеет, что пришлось дни напролет рыскать по лесу, чтобы найти дорогу и наяву. Больше к этому разговору они не возвращались.Наверное, наиболее удивительной для Даниила стала настоящая возможность довериться Артемию полностью, как никогда и никому не доверял. И, хоть сначала он действительно боялся потерять их хрупкую, глубоко интимную связь, очень скоро он убедился, что этого не случится.Артемий продолжал оберегать и учить мелочам каждый день. Он часто называл Даниила дулаан?— это степное слово объединяло значения теплого, ласкового и нежного. Ему нравилось, когда Даниил сокращал его имя до мягкого ?Тема?, которое никогда не могло бы прозвучать среди степняков. Он не стеснялся открытых проявлений чувств: прикасался и обнимал, даже когда они, например, оставались на закате у общего центрального костра, где все обменивались новостями и отдыхали. Продолжая жить вместе, они проводили наедине долгие вечера. Впервые Даниил узнал, как это, когда через другого человека ты познаешь себя. Они с Артемием изучали друг друга, то разговаривали, то молчали, то безмолвно касались руками и губами, шаг за шагом открывая слабости и особенности, о которых не догадывались.Прикосновения кожи к коже, поцелуи, вперемешку трепетные и жаркие, обретающие постепенно уверенность ласки?— каждый раз, переходя новый рубеж, они подолгу смотрели друг другу в глаза. Без всяких слов, как в давно покинутом лесу. Иногда в такие мгновения Артемий полушепотом произносил то единственное, что все-таки говорил на чуждом языке: он признавался Даниилу в любви. Проговаривал слова, переданные ему когда-то матерью, состоящие из такого набора звуков, который не имел в языке степняков никакого значения. Но Артемию нравилось звучание, и он объяснял, что хотел говорить не смыслом, а голосом, напрямик к сердцу. Даниил ценил каждую из этих секунд?— особенно ту, когда тоже ответил на не своем языке и увидел на лице любимого человека растерянную радость, перешедшую в улыбку, которую они разделили в прикосновении губ.Их связь была известна всем?— в таком маленьком сообществе ничего не удалось бы утаить, а они и не стремились. Также все знали, что никто, кроме Даниила, в свое время отмеченного кровью менху, не имел права на близкий доступ к его телу. И зимой этот обычай создал очень много проблем, когда Артемий заболел. У него был постоянный жар и глухой кашель, из-за лихорадки он подолгу не просыпался, а Данковский, и себя-то, по сути, не лечивший никогда, не знал, что делать. Тогда ему помогли травяные невесты, приходившие в юрту по очереди несмотря на сдержанное неодобрение сородичей. Девушки многое понимали в травах, учили Даниила делать припарки и отвары, готовили горячую еду и питье, чтобы не нужно было отвлекаться от заботы об Артемии. К середине февраля он окончательно выкарабкался и пообещал, что обязательно научит Даниила тому, что знает о лечении. Данковский, время от времени смотревший на себя через карманное зеркало, захваченное в прошлом из дома, видевший свою болезненную бледность, худобу, пришедшую из-за тревоги и бессонных ночей, согласился без промедления.…Уже в марте все снова вернулось в привычное русло. Даже, в каком-то смысле, стало еще лучше. Артемий взял Даниила с собой в Степь, когда жертвой встречал новую весну, стал показывать, как держаться со стадом, чтобы животные слушались. В заботах проходили дни, и все чаще травяные невесты говорили Даниилу, что скоро наступит пора выбора?— особенное для Хатанге время, когда под взглядом расцветающей Степи молодые люди выбирали себе пару, по своей воле или по воле отцов. Несмотря на многочисленность степняков, тех, кто еще не был в браке, но подходил по возрасту, Даниил насчитал не так уж много, немногим больше десятка. Конечно, если не считать их с Артемием.В противовес тому, как травяные невесты радовались подходившему празднику и красоте оживавшей природы, Артемий с каждым днем становился серьезнее. В ответ на расспросы он отмахивался, стал меньше разговаривать с прочими степняками, а от старших, тех, что чаще звали его Бурахом, держался поодаль. Данковский не понимал причин, но стал внимательнее следить за Артемием, предчувствуя что-то неладное.Не прошло недели, а предположение стало действительным фактом, когда Даниил, проходя перед полуднем по стойбищу, услышал невдалеке громкие напряженные голоса. Спорили мужчины, и среди них явно был Артемий. Даниил поспешил на звуки, наплевав на нежелательность своего прихода и любые другие отговорки, потому что слышал: Артемия, который при нем лишь два раза по-настоящему повышал голос, довели почти до крика. Слова не вышло разобрать, а к моменту, когда Данковский все-таки нашел спорящих, они уже замолкли. Там было несколько старых степняков, двое или трое зрелых, но ни одного молодого: молодняк слушался Артемия так же, как его слушались животные и травы.—?Все в порядке? —?спросил Даниил, когда Артемий с ним поравнялся и остановился рядом. Из-за его спины смотрели исподлобья, молча другие мужчины.—?Ты занят делами?—?Нет, я к тебе за этим шел…—?Тогда пойдем со мной.Артемий увел прочь от стойбища, к звонкому полноводному ручью, протекавшему в стороне, среди холмов. В это время там никого не было, даже ветра?— только по берегам зеленел мятлик, которому до цветения оставалось не меньше месяца. Даниил пытался заглянуть в лицо спутника, поймать взгляд, но никак не преуспел, однако понял, что спор в стойбище был совсем не шуточным. Сначала царила тишина: они подошли к воде, сделали по паре глотков, отрезвивших прохладой. И, когда Даниил уже хотел задать вопрос еще раз, Артемий его опередил.—?Они хотят от меня того, чего я никогда не сделаю,?— ровно сказал он. —?Хотят, чтобы я выбрал себе невесту.Данковский поджал губы и чуть нахмурился. Неосознанно сложил руки на груди и, слегка отвернувшись, пробормотал с горькой усмешкой:—?Значит, до сих пор не приняли…Неприятное скребущее чувство было не обидой, скорее… досадой, может. Просто не хотелось смиряться с мыслью, что никакие усилия не приблизили к общине степняков. Либо свой по крови, либо всегда чужой.Спиной ощутилось вдруг живое тепло, тело мягко обвили жилистые руки. Предплечья, локти и запястья с чуть отличным цветом кожи соприкасались, разрисованные одинаковыми степными знаками. Горячий вздох утонул в волосах Даниила, а потом донесся приглушенный голос:—?Это не только из-за тебя. Я остаюсь один каждую весну. Но после смерти отца они год за годом говорят мне, что нужно выбирать. Уже шесть лет.—?Все так серьезно? —?Даниил откинул голову к плечу и тронул губами подбородок Артемия.—?Они держатся за традиции упорно, как и их предки. Но меня сами сделали проводником между Хатанге и миром… а теперь об этом часто забывают.—?Тебе это не безразлично.—?Потому что они посягают на нас. Я этого не хочу. Обещаю, что найду способ…—?На чужое мнение мне плевать, Артемий. Но если из-за нас другие будут сомневаться в тебе, я…Он не договорил: на губы опустились сухие губы степняка. Кратко, немного вскользь, как будто в попытке забрать произносимые слова. Даниил почувствовал, как по позвоночнику прошла волна, за ней следом?— мурашки.—?Если они не примут нас, мы уйдем. Я так решил.Данковский повернулся к Артемию лицом, вдохнул, но так ничего и не сказал. Просто не знал, что и как сказать. Артемий ведь по-настоящему любил Степь, у него были свои связи в Хатанге, были люди, которых он называл иногда друзьями. Такие нити, действующие в настоящем, обрывать больнее в разы, чем омертвевшие канаты, привязывавшие прошлое к Даниилу. И наживую, вот так разом, рвать никак нельзя.—?Не смотри так, дулаан. Ты оставил дом отца и ушел со мной. Если придется, я сделаю так же.Возражать Даниил не стал, знал?— бесполезно.Тем не менее, мысль о возникшей проблеме не покидала голову, как Данковский ни старался ее выбросить. Она укоренилась настолько, что не дала выспаться, и Даниил всю ночь пролежал, бодрствуя, глядя подолгу на Артемия, занявшего вторую половину постели и согревавшего живой теплотой. Так, стараясь не разбудить его, Даниил держался до первых солнечных лучей: он по привычке вставал очень рано, даже раньше Артемия, но обычно не выходил из юрты первым. На сей раз его все-таки тянуло в утро.Он осторожно, чтобы не прервать чужой сон, выбрался из постели и стал одеваться. Глаз цеплялся за многочисленные амулеты и обереги, развешанные на стенах, за несколько ножей,?— стальных, с резными рукоятками?— висевших у изголовья кровати, за узор на войлочной ткани ?стен?, похожий на колеблющиеся травы. В юрте было уютно, и Даниила не смущал ни довольно низкий потолок, ни открытый огонь очага посередине. А горы сундуков и подушек напоминали о доме… Оглянувшись на Артемия, Данковский едва заметно улыбнулся и вышел, придержав войлочный полог, чтобы не шуметь.Рассветы в Степи казались совсем другими, не как в лесу. Здесь солнце сразу же прикасалось к тебе, выбиралось из-за горизонта неторопливо, тянуло лучи прямо к коже, как будто его куда больше интересовали живые существа, а не растения. Прохлада поутру весной держалась долго, но привыкший Даниил уже этого не боялся. Постояв немного у юрты, он мазнул взглядом по нескольким степнякам, тоже поднявшимся раньше прочих, а затем отправился без особой цели, ориентируясь на стадо невдалеке.Так же, как Хатанге, в такую рань их скот только начинал просыпаться. Некоторые коровы еще даже не поднялись с земли, а какие-то уже неспешно шагали среди сородичей. Даниила они не боялись, поэтому он спокойно опустился на корточки в сторонке от стада и в задумчивости сорвал одинокий колосок неизвестной ему травы. Мысли, тяжелые и тревожные, все не отпускали: Данковский чувствовал, что простое ожидание или надежда на благосклонность степняков не помогут. И на Артемия нельзя сбрасывать такой груз, нельзя оставлять его один на один с древними традициями и их последователями…За перебором идей и вариантов Даниил не сразу заметил, как от стада отделилось одно из животных, направившись к нему. Это был крупный бык, такой же красной масти, как остальные, но все-таки темнее, словно с глубоким бурым. И рога, как Даниил тут же легко сравнил, хоть и загибались полумесяцем, но были явно длиннее, чем у других коров и быков. Но ведь чужие стада в округе не паслись, как говорил Артемий… А бык уверенными шагами, приминая траву, подошел к Даниилу и носом притронулся к протянутой ладони. Зверь почти ластился: слегка толкал в плечо, лизнул пальцы Данковского и все глядел большими черными глазами. Когда Даниил поднялся на ноги и погладил темно-красную шкуру быка, тот задрал голову и протяжно заревел. Нападать при этом он явно не собирался, а неожиданно побрел в сторону стойбища, увлекая следом Даниила, оглядываясь, дожидаясь его.Там, в нескольких шагах от юрт, ждал Артемий: он сдержанно улыбался, выступил навстречу. При его приближении бык остановился, опустил глаза к земле, а под тяжелой ладонью степняка его голова склонилась еще ниже?— признавал руку власть имущего.—?Ты с самого утра за работой, дулаан? —?спросил Артемий с усмешкой.—?Я хотел пройтись, а он сам привязался… Он вообще наш?—?Наш. Даже больше наш, чем остальные.Даниил различил в какой-то миг среди юрт фигуры многих степняков, смотревших, как будто в ожидании чего-то. От такого пристального внимания Данковский поежился невольно.—?О чем ты говоришь?—?Помнишь, я рассказывал тебе про особых животных, аврокс?Бык все еще стоял без движения, лишь подергивал ухом и косился на людей, но, стоило произнести мудреное название, он переступил передними ногами?— на одной из них белел короткий носок. Даниил в тот момент вспомнил отчетливо, что такое для степняков быки, о которых упомянул Артемий. Священные животные, близкие по значимости к верховному божеству, тоже быку, только Великому.—?Так это он? —?все же переспросил Даниил, посмотревший на зверя внимательнее.—?Он. Видно, пришел ночью из Степи, чтобы приветливо встретить тебя и проводить.В ответ на растерянный взгляд Артемий улыбнулся более явно.—?Аврокс к себе редко кого подпускает. И раньше я никогда не видел, чтобы хоть один из них вел себя, как ласковый телок.—?Может, скажешь все-таки, что я сделал не так?—?Ты все сделал правильно, дулаан, не побоялся. Не говорили тебе невесты, что по обычаю за девушкой на брачный сговор приходит корова? А тебя мне сам аврокс привел… Теперь и у меня пора выбора.Даниил после короткой паузы понял все. Не сразу поверил, что круторогий темноглазый бык, стоявший рядом, стал живым решением мучительной проблемы. Что ему наконец-то повезло: невольно поучаствовать в обряде степняков и не сделать ничего неверно. Что сейчас…Артемий подал правую руку и заговорил негромко, с каким-то невыразимым спокойствием:—?Даниил… будешь мне женихом?Сердце в груди колотилось, что бешеное, и удары его эхом разносились внутри, рождая мелкую дрожь по телу. Неровно вздохнув несколько раз, Даниил вложил похолодевшую ладонь в чужую, такую горячую и крепкую. Не отводя глаз, он ответил, сбившись от волнения на родной язык:—?Буду. Если возьмешь такого и вытерпишь.Артемий все понял. Засмеялся, когда услышал ответ целиком, притянул к груди и обнял, крепко-крепко, почти не давая отдышаться. Даниил и не думал вырываться, лишь повторял в голове без остановки просьбу, чтобы все это не обернулось сном. Он ощущал нечто совсем новое, ставшее даже выше того счастья, которое испытывал во время ухода из мрачного леса. Чувствовал поражавшую легкость, жар и прохладу, чувствовал, что на губы пробралась радостная улыбка, шедшая из самого существа. Прямо от души к душе. И, казалось, неотвратимо наступала прямо после выбора какая-то особая пора, которую приветствовал разгоревшийся степной рассвет.