Настоящее (1/1)

Тома открыл глаза в тот же миг, когда его хрустальный гроб покрылся трещинами и раскололся. Мягко он спланировал на пол-потолок прямо над Древом Жизни и огляделся. Верная Отоха?— крылатая девушка-змея с четырьмя глазами?— как всегда была рядом. Бедная Отоха, она пыталась отдать Томе своё сердце и просила в замен его, но в сердце Томы всегда был, есть и будет Аполлоний. Прекрасный, милый, нежный Аполлоний, с хрустальным смехом, огненными волосами и блестящими расплавленным золотом, в тон крыльям, глазами. В тот же миг Тома почувствовав то, чего уже и не чаял почуять вновь. От его сердца куда-то очень далеко тянулась ярко-алая, тончайшая нить, скрепляющая их с Аполлонием души воедино. И нить вибрировала, дергалась и скакала, будто заново скрепляя их. Так было только дважды?— в самое первое их единение, когда эта нить только образовалась и вела себя также, пока не окрепла, и в то время, когда Аполлоний носил Футабу, когда Тома не понимал, что с нитью и почему так тревожно и одновременно сладко на душе. Тома с нежностью погладил тончайшую ниточку и она, словно почувствовав прикосновение, на мгновение прильнула к руке и немного успокоилась. Тома ощутил такую знакомую щемящую нежность с той стороны нити и послал в ответ свою любовь, зная, что она достигнет родной души. Уже вскоре Тома увидел свою любовь в новом облике, когда взялся за управление Ангелом и видением проникнул внутрь странной, благословенной и в то же время проклятой машины, Аквариона. Мелкий мальчишка, не самой притягательной внешности и с крестом-шрамом на щеке, но с его лица смотрели такие знакомые глаза цвета расплавленного золота, а волосы отливали такой родной пламенной кровью. Сначала Тома испугался. Солнцекрылый был слаб, как никогда, а в родных глазах не было блеска узнавания, но то была лишь иллюзия. Уже через пару мгновений во взоре возлюбленного, слушающего и не слышащего всю ту чушь, что говорил Тома лишь для наблюдателей, засветилась такая знакомая нежность. С легкой, почти незаметной, но такой знакомой улыбкой Аполлоний положил руку на живот в таком знакомом жесте, повторяемом даже слишком часто во время ношения плода, что Тома еда не запнулся на полуслове. Нить вибрировала и дергалась, сжималась и растягивалась, все хотела раздвоиться, но оставалась цела. И Тома не смог сдержать счастливой улыбки от осознания?— Футаба будет первым, но не единственным. Тома старался как можно аккуратнее завершись бой-фарс, не повредить Аполлонию, притворяющемуся ничего не помнящим, но бросающем неодобрительные взгляды на Бескрылых возле него. И стоило ему только вернуться в тело, как тут же он потребовал полного собрания ангелов, где и сообщил эту прекрасную новость?— Аполлоний вновь носит его дитя. Ни у кого не возникло вопросов, как плод продержался смерть и перерождение?— тела ангелов очень тесно связаны с их душой и потому плод Аполлония не проявляется сразу, созревая в душе. Футаба почти семь столетий рос в теле Солнцекрылого, лишь три проведя в его душе и потому ему потребовалось сравнительно мало, чтобы созреть и появиться на свет. Второе же дитя двенадцать тысяч лет очень медленно росло в душе Солнцекрылого и ещё нескоро проявится в теле, так как его должно подготовить, чем и будет заниматься душа, но то не зависит от того, хочет этого сам Аполлоний или нет. Всё же сейчас ему было бы очень неудобно лежать с дитем, да ещё и среди Бескрылых. В любом случае, конец срока близок?— Тома чувствовал это по нити?— ещё год-два и оно появится на свет. И к тому сроку следовало подготовить Атландию, основательно потрепанную за такое огромное количество времени по меркам Бескрылых. А пока Аполлоний будет другом в стане врага?— тем, кому доверяют и от кого не ждут предательства, считая преданным защитником людей и не ведая чувства омерзения к ним, поселившегося в его душе. С каждым боем с Ангелами, специально сдерживающими атаки на него, но не на других Элементов, Аполлоний становился всё сильнее, возвращая былую мощь, а Тома день и ночь наблюдал за ним, не веря своему счастью?— его любимый жив, любит его в ответ и носит его дитя. И всё возрастало желание убить Бескрылых, крутящихся с ним рядом, особенно девчонку и мальчишку, перерождения Селиан, расколовшей свою душу надвое, не выдержав воспоминаний. Жалкая смертная Бескрылая. Но зато и убивать её снова будет вдвойне приятнее. Но случай всё решил за него. По нити пришли растерянность, страх и дикая надежда и Тома, едва помня себя от беспокойства, помчался к любимому, пробивая или даже не замечая все препятствия на его пути. В Диве только взвыли сирены, сообщая о грубейшем проникновении среди белого дня, а Тома, не обращая внимания на окружающих его шокированных Элементов, уже стоял на коленях перед сжавшимся на полу в комок Аполлонием, отчаянно цеплявшимся одной рукой за одежду Томы, а другой за свой живот чуть ниже пупка. Дитя решило проявиться раньше, не обращая внимания на то, что тело его родителя ещё не готово его принять. Пришлось Томе, отгородившись от всего мира самым сильным барьером из возможных для него, помогать своему возлюбленному. Он подавал прану, чужую, ту самую сладкую, которую так любил Аполлоний, и свою, успокаивающую и помогающую исцелять даже самые тяжелые травмы. Шепча во весь голос, он забирал у любимого излишки его праны, солнечной, теплой и будто даже пушистой, но дотла сжигающей неугодных, которая могла помешать телу принять дитя. И только когда из спины Аполлония, а ныне Аполло, вырвались такие знакомые солнечные крылья, восстановившиеся под действием праны Томы, мягко обнимающие его, согревающие и хрустально звенящими перьями собирающие непрошенные счастливые слезы с щек, только тогда Тома понял?— все снова хорошо. Аполлоний с трудом сидит из-за большого живота, опирается спиной на грудь возлюбленного и мягко и так знакомо улыбается, шепча только одно, снова и снова: ?Тома?. И знакомый и родной жест?— потирание живота ладонью?— так умилил Тому, что он не смог сдержать улыбки, кладя свою руку поверх руки Аполлония и чувствуя биение маленького сердечка там, внутри. Ангелу, уже полноценному, с золотыми перьями, сыпящими чудотворной пыльцой, с огненно-кровавыми длинными волосами и заполненными любовью золотыми глазами, пусть его тело и меньше привычных размеров, мальчишка ещё, младше их сына, а ведь даже шрам исцелился, старящий его на несколько лет, нельзя было оставаться среди Бескрылых. Совсем никак нельзя. И выйти из барьера не представлялось возможным?— купол окружили Элементы и военные, с удивлением и благоговением в расширенных глазах завороженно смотревших на переливающиеся золотом крылья?— Аполлоний стыдливо прикрыл ими живот, справедливо опасаясь негативной реакции людей, не жалующих однополую связь. И Тома решил рискнуть. Лишь через несколько минут он, еле удерживая контроль над порталом, подхватил Аполлония на руки, и, специально на виду у всей Дивы, впился в его губы глубоким поцелуем, так любимым Солнцекрылым. И не удержался от ухмылки, почувствовав обжигающие взгляды и нежные, но сильные руки, вцепившиеся в плечи. В следующий миг он уже шагнул в портал, ведущий прямо в Атландию. Ангелы приняли Аполлония со счастливыми улыбками, а Футаба и вовсе попытался обнять, чего ему не позволил сам Тома, опасавшийся за здоровье любимого. К сожалению, Тома почти на полгода просчитался со сроками?— дитя пожелало явиться на свет раньше срока, пусть и не намного, но ослабленное тело Солнцекрылого могло не выдержать нагрузки без помощи другого. И снова Томе пришлось помогать возлюбленному, тогда как иные ангелы отражали нападения Бескрылых, требующих и угрожающих. К счастью, Тома, почти досуха выпитый возлюбленным и дитем, и Аполлоний, нежно улыбающийся усталой улыбкой и еле держащий себя в сознании, справились и маленький ангел, внезапно потребовавший огромные объемы праны для своего ускоренного развития и едва не выпивший своих родителей, расправил маленькие белоснежные, с редкими золотыми перышками, крылышки, с которых только едва-едва, редкими крупицами, сыпалась мельчайшая пыль, ослабленная пыльца, не такая сильная, как у Аполлония, но и то дар и благословение. Родился второй Солнцекрылый. Ангелы победили и в битве, и в войне.