Часть 1. Джон. (1/1)

В последнее время алкоголь слишком быстро выветривается из организма?— несколько сопок водки хватает разве что на часовую панель, а когда наступает пора фотографироваться, раздавать автографы, щебетать с фанатами, кружась по огромному, битком набитому людьми, залу, эйфория растворяется, уступая место головной боли.Он, с характерной для него шуткой, дурацкой походкой удаляется в мужскую комнату под всеобщее гоготанье фанатов, чьи имена уже выветрились из памяти, но одного, конечно, произношения их имен уже достаточно, чтобы создать у них иллюзорное представление о собственной значимости, так что оставшееся время до закрытия ему не придётся беспокоиться о том, что он, якобы, может упасть в их глазах?— они привыкли к нему как к вечному шуту, которым, он, конечно же, не является, а просто хорошо умеет играть, улыбаться во все тридцать два белоснежных зуба.Он заглатывает аспирин перед мраморными раковинами, запивая таблетки водой из-под бутылки, которую он прихватил перед уходом со сцены, и в этот момент из кабинки кто-то выходит?— очередная звезда, чье лицо мелькает каждый день на телевидение и в подростковых журналах, но Джон не знает, как его зовут. Мужчина кивает ему, что-то спрашивает, моя руки, и Джон ему даже что-то невнятно отвечает, любуясь его ухоженными светло-каштановыми волосами, вдыхая приятный запах одеколона, не может оторвать взгляда от его тонких длинных пальцев, а в голове только одна мысль?— надо бы обменяться с ним контактами, пригласить на ужин. Но, прежде чем Джон решается заговорить, от мужчины уже и след простыл, а бродить между стойками с другими знаменитостями как-то неловко, более того на конвенциях?— это признак дурного тона.Нельзя перетягивать всё внимание на себя, выходить за свою территорию, отвлекать как дающих автографы, так и гостей, так что Джон выходит с каплей сожаления из туалета, а перед дверью уже столпились десятки людей. Все что-то ему да протягивают, в том числе и ручки, и какое-то время он торчит перед дверьми уборной, чирикая направо и налево, думая только о том, куда смотрит охрана, хотя, конечно, ему льстит внимание, но до чего же все это иронично?— у знаменитостей даже отдельный элитный туалет. Вряд ли он мог бы стать кумиром персонажей-мальчишек Чарльза Диккенса.Потом Джон возвращается к себе на место и доделывает свою работу, чуть ли не каждые десять секунд вскакивает со своего места, чтобы сфотографироваться с фанатам. Он уже израсходовал все свои коронные выражения лица, а поток людей всё не заканчивается. Джон уже вынужден извиняться, ссылаясь на усталость, то и дело поглядывая на часы, ожидая заветной команды стоп, с таким же нетерпением, как, бывало, он на съемках ждал звона колокольчика, объявляющего об окончания рабочего дня. Джон отвечает на вопросы рассеяно, отчасти потому, что говорил о том и об этом бессчетное количество раз, и ему еле-еле приходится сдерживаться, чтобы не сказать?— ?Иисусе, неужели вы думаете, что до вас об этом никто не думал?? —?но он вовремя прикусывает язык и продолжает непринужденно вести беседу.Наконец, толпа рассеивается, рассасываются, все уходят довольные и счастливые, а другие знаменитости с облегчением, впрочем, как и он сам, откидываются на спинку пластмассовых стульев, допивают холодную воду, собирают вещи, достают ключи от номера, кому-то звонят. Он же растеряно осматривается по сторонам, не веря тому, что он наконец-то свободен,?— по крайней мере до завтрашнего утра?— но радости почему-то нет, наоборот, в сердце острыми когтями вцепляется пустота, а душа почему-то не может решить, чем теперь заняться. Можно, конечно, пойти к себе в номер?— тем более что он на ногах больше двенадцати часов, но, как ни странно, усталость куда-то сбежала, и непонятно: то ли второе дыхание открылось, то ли вместо аспирина он принял что-то другое, но Джону неожиданно хочется выбежать на улицу, удивив тем самых фанатов, спешащих домой, выдавить нечто безумно дурацкое, вроде ?хотите, я распишусь на вашем теле? или же пешком добраться до какого-нибудь ресторанчика и там поужинать.В итоге Джон всё равно возвращается на такси в отель, где его, никто, разумеется, не ждет, и даже поднос с не откупоренными бутылками водки и тоником его не радуют, но шататься ночью по улицам действительно не имеет смысла?— мало того, что его могут ограбить, так ещё он может подхватить простуду и потерять голос. У него хрупкое здоровье, и это?— вечная головная боль Скотта, который, каждый раз, стоит только Джону пискнуть о плохом самочувствии, принимался лихорадочно листать медицинские справочники. Скотт… Его образ будит нотки совести, и Джон думает о том, что, наверное, нужно ему позвонить?— в Палмс-Спрингсе утро, и Скотт, разумеется, уже не спит.Однако стоит Джону принять душ и лечь в постель, как у него тотчас же пропадает всякое желание что бы то ни было делать?— даже телефон экраном вниз лежит на некотором расстоянии от него. Джон выключает свет и закрывает глаза, но заснуть не получается, и это злит его до чертиков каждый день, проведенный вне дома?— стоит ему поверить в то, что бессонница ретировалась, как она тотчас же дает о себе знать. Поэтому Джон лежит и ворочится, а в мысли лезут ненужные слова, и он уже хочет ударить от бессилия подушку, как неожиданно телефон вибрирует, и Джон подскакивает, словно ужаленный. Он тянется к нему, думая, кто бы это мог быть, и с некоторым разочарованием понимает, что это будильник. Джон не сразу вспоминает, что вчера забыл его выключить. Он уже собирается вновь отключить телефон, как всплывает изображение главного экрана. Сердце щенячьей радостью отдаётся в груди. Нет, на экране не они со Скоттом, и не Скотт отдельно, и даже не их их спящие собаки, а улыбающийся Гарет в клетчатой красной рубашке.Он стоит от камеры на неком отдалении, смотрит куда-то вбок. Фотография пусть и не самого высокого качества,?— так, случайный снимок, запечатлевший ничем не примечательный момент,?— зато самая любимая у Джона. На ней Гарет такой естественный, а оттого ещё красивее, чем на обработанных снимках фотосессии, очаровательный, милый, пока ещё далекий от образа мачо, примеренный им после окончания съёмок Торчвуда. Джон не может точно назвать, когда и в какой момент была сделана эта фотография?— им самим или кем-то из съемочной группы, или даже фанатом, но точно знает одно?— тогда они были ещё близки. Не по-товарищески и даже не по-дружески близки, даже если только один из них и осознает это по-настоящему?— то ли в силу большего опыта, только из-за роли вечного романтика.И вдруг Джону до безумия хочется, чтобы часы, оставшиеся до приезда Гарета, промелькнули как одно мгновение, чтобы он оказался здесь и сейчас, в одной с ним постели. И, как ни странно, ему не стыдно себе в этом признаться?— он даже готов выйти на балкон в пижаме и произнести это вслух, выкрикнуть такие простые, но в то же время такие значимые, важные слова?— ?Я люблю тебя!?. Одна фраза, а столько смысла… Одна фраза, ради которой хочется окунуться с головой в этот водоворот событий, в которых, пусть и изредка, мелькает тот, с кем, наверное, он бы хотел провести весь остаток жизни, не разделяй их четырнадцать лет разницы и гетеросексуальность другого.Последнее, пожалуй, ранит сильнее всего, даже спустя столько времени, и Джон до сих пор с горечью вспоминает тот день, когда он, вместо того чтобы дурачиться и отдыхать, рыдает, сидя на полу в гостиной. Тогда Скотт был на работе, или на деловой встречи, или у родителей, или чёрт знает где ещё, главное, что его тогда не было, что позволило Джону дать волю слезам, проявить слабину, упасть лицом, чтобы просто показать, что он тоже человек, у которого также немало трещин, пусть их и не разглядеть невооруженным взглядом.Несправедливо.Несправедливо.Несправедливо.В тот день Джон твердил это слово снова и снова, как матру, даже несмотря на то, что оно не соответствовало действительности, неприкрытой правде, да и кто он, в конце концов, такой, чтобы знать, что лучше для другого человека. Гарет ведь обрёл, наконец, счастье, в лице Джеммы, а ведь ничто не радует Джона Барроумэна сильнее, чем чья-то исполнившаяся мечта?Да чёрта с два.Но что он мог поделать? Взять ключи от машины, билеты на самолёт, арендовать сверхскоростную ракету, чтобы ворваться в церковь посреди церемонии и заявить, что ему есть, что сказать перед тем, как священник произнесет свою коронную фразочку? В самом деле, что он имеет против их брака?Много всего.Да только не так-то это уж и просто и объяснить. И не потому, что он эгоистичный, хотя и этого хватает, а просто беспокойное сердце не может не ныть каждый раз, когда голова думает о том, что кто-то, кто для тебя является целым миром, счастлив с совершенно незнакомым для тебя человеком.Гарет на снимке запечатлеется на сетчатке глаз и, положив телефон на месте?— с трудом удержавшись от того, чтобы не швырнуть его в стену, к которой, вероятнее всего, швырнёт его Гевин, посмей он разбить свой айфон?— Джон откидывается на подушку.Он представляет Гарета рядом с собой, голого по пояс?— удивительное совпадение со Скотом,?— с закинутыми за головой руками, с характерной только для него полувольчей ухмылкой, с короткоподстриженными, влажными после душа волосами. От него пахнет мылом, шампунем и чем-то ещё, настолько приятным, что Джон не может найти этому описания. И этот вымышленный образ Гарета, просочившийся в сознание в минуту слабости, настолько ярок, что Джону кажется, будто бы он действительно ощущает его присутствие здесь и сейчас, и Джон даже не решается повернуть голову?— иначе мираж исчезнет, а только он и успокаивает, придает сил. В голове у Джона мелькает мысль о том, до чего глупым был Орфей, обернувшийся в Подземном царстве Аида?— один из античных мифов, прочно застрявших в памяти из-за своей очевидной морали?— если хочешь победить, изволь играть по правилам. Джон, конечно, понял это только после объяснений Скотта. Скотт… Снова Скотт. Само его имя почему-то ассоциируется с моралью, но именно её сейчас Джон бессовестно позволяет себе загнать куда подальше, запереть в самых тёмных, непроницаемых уголках души. Хоть раз ему не хочется играть по чужим правилам?— лишь по своим собственным, и потому его руки уже тянутся вниз, забираются под тяжелые одеяла, проникают под пижамные штаны, боксеры.Он нащупывает член, уже напряженный, возбудившийся, только и ожидающий нежного прикосновения, такого желанного, что на его фоне меркнет всё остальное: вкусная еда, аплодисменты зрителей, благодарная улыбка, каждодневно пополняющийся счет в банке, долгожданный отпуск. Джон вздрагивает?— дотронувшиеся до члена подушечки пальцев не просто холодные, они ледяные, и это создаёт странный контраст между горячим, нагревшимся кровью органом и пальцами, которые словно бы побывали в холодильнике. Однако это чувство, как ни странно, приятно, и оно ещё больше подхлестывает Джона, раззадоривает его, и он принимается ласкать себя?— сначала медленно, не спеша, дергаясь вначале от морозного ощущения, затем?— всё быстрее и быстрее, растапливая лёд, прогоняя тоску, одиночество, не оставляя камня о камень от самобичевания. И вот он уже вытягивается во весь свой рост, выгибает спину и стонет, стонет, стонет, дышит через рот, чуть ли не задыхается, не понимая, что сейчас важнее?— кислород или это превосходное, на грани безумия чувство. Для Джона?— это не мастурбация. Он воображает Гарета, дразнящего его перед самым отчаянным, решительном этапе интимности. Секс?— слишком грубое слово, дикое, животное, инстинктивное, и оно не приходится ему по душе. Джону хочется верить, что это не его руки трогают, нет, бесстыдно лапают член, что это, всё же, руки Гарета, царапающие столь нежный орган?— высшая мера мазохизма, но ему плевать, абсолютно плевать, и на то, что он тем самым, пусть и понарошку изменяет Скотту, ставшему теперь, официально, благодаря законам Калифорнии, его мужем. Это Гарет доставляет ему столь воодушевляющее, дурманящее разум, ощущение. Джон с закрытыми глазами стискивает зубы, ему больно, очень и очень больно, но он не может остановиться, и в какой-то момент он сквозь его громкий рык прорывается одно единственное слово?— ?блять!?, а вместе с ним липкая, прозрачная обжигающая сперма, обтекает бёдра, расползается по простыне. Джон впивается ногтями в грудь, чтобы просто куда-то деть ослабевшие руки. Он чувствует себя утомленным, разбитым, но удовлетворенным как никогда в жизни. И Джон не может сдержать улыбку, улыбается слишком широко, напоминая в этот момент шизонутого. Вдобавок к этому он произносит тихо, севшим от волнения голосом:—?Спасибо, Гарет.Боже, боже, это так ненормально, но Джону так хорошо, что сама мысль о том, что ему следует показаться психиатру, заставляет его смеяться, и он хохочет, пока на глазах не выступает слёзы. Он вовремя останавливает себя?— ещё чуть чуть, и он начнет рыдать, биться в истерике, а это не то, что хочется каждому человеку после секса. Пелена свинцовой усталости, как кокон, опутывает его, и он невольно, вопреки всякой борьбе, проваливается в непрошеный, но такой долгожданный для него сон.Перед тем, как погрузиться в уютную темноту, Джон успевает подумать о том, что ему придется что-то сделать с простыней?— отдать в стирку так не очень хорошая идея. Придется, наверное, замочить ее, водкой, конечно же. Никто ничего не заподозрит, никто ни о чём не спросит. К счастью, белье в гостинице меняют каждый день?— не зря же он платит за ночь не одну сотню фунтов.Джона выбрасывает, прямо-таки вышвыривает из сна какой-то назойливый звук. Он в панике открывает глаза, не соображая, что делать?— то ли спрятаться под кровать, то ли выбежать за дверь и бегом мчаться на улицу. Джон полулежит в кровати, устало протирая глаза, привыкая к этому надоедливой мелодии, пока до него не доходит, что она исходит от мобильного телефона. Так что он берёт трубку и сонно, с величайшим трудом, спрашивает ?Алло??, и сразу же жалеет об этом?— на него кричит Гэвин, зло интересуясь, почему его задница ещё не в здании, в котором проходит очередное панто.Джон вскакивает с кровати, дико извиняясь и, разговаривая с Гэвином, в спешке напяливает на себя одежду?— чёрные джинсы, синюю футболку, забирается на дно чемодана, выуживая чистые носки и выбегает на парковку, только и успев прихватить с собой сумочку. Гэвин что-то говорит по поводу того, что его уже все заждались, но, к счастью, Гэвину удалось взять ситуацию под контроль, так что Джон извиняется в последний раз и вешает трубку.Водитель такси, узнав в нём ту самую знаменитость из Доктора Кто и его спин-оффа не может перестать смеяться, глядя сейчас на растрепанного Джона, пытающегося в дороге привести себя в порядок, на что Джон лишь вымученно улыбается?— если бы он открыл рот, то испортил бы настроение и водителю, и себе. Так что он позволяет водителю о чем-то рассуждать и дальше, а сам тем временем кое-как причесывается, поправляет съехавшие на переносицу очки, проглатывает мятные освежающие конфеты. Он заканчивает проверять всё ли на месте ровно в тот самый момент, когда машина останавливается перед зданием.Джон быстро расплачивается с таксистом, что-то подписывает для него, а потом выпрямляет спину и готовится к выходу на публику под крики неугомонного Гэвина, рассердившегося на Джона не на шутку. Джон пропускает его замечания мимо ушей, думая только о предстоящей встречи с Гаретом и о прошедшей ночи с грязной простыней, которую он наспех скомкал, предварительно залив водкой с тоником. Всё это как-то глупо, но ему почему-то всё равно становится по-детски страшно.Он предвкушает долгожданное приветствие с Гаретом, рукопожатия, крепкими объятьям, обмен ничем не примечательными фразами и неловкими вопросами всё ли готово для фотосессии.Конечно, было бы гораздо лучше, если бы вместо этой херни Джон бы вцепился в грудки Гарета, вжал в стенку и, страстно поцеловав в губы, бессовестно бы заявил, что драчил на него, словно глупый влюбленный школьник.Неважно, что реальность разобьёт вдребезги все его ожидания, и крохотные, но острые её осколки просочатся сквозь кожу, проникнут в самоё сердце, изрешетят его, вонзятся в рёбра, разломав их изнутри. Ему нужно, как и каждому живому существу во Вселенной, во что-то верить?— все религиозные войны тому подтверждение. И Джон предпочитает хрупкую иллюзию того, что, проводя день под одной крышей, они не просто актёры, музыканты, танцоры, чьи-то мужчины, чьи-то отцы, дяди, двоюродные дедушки?— они давно замужняя пара, которая настолько хорошо знает друг друга, что больше не нуждается в разговорах?— достаточно одного короткого взгляда, еле заметного движения, чтобы понять другого. И это действительно помогает расправить концы, разгладить все складки, скрасить эту утомительное времяпровождения, быть вежливым, весёлым, внимательно выслушивать просьбы фанатов и вести рядом с Гаретом так, как будто бы они и не расставались вовсе, так, как будто бы в коротких промежутках между одним и другим фанатам им есть, о чём поговорить, и Джону кажется, что действительно есть?— у него голова пухнет от вопросов к Гарету. Как твоя режиссерская деятельность? Дети хорошо питаются, не таят обиду на своего отца, резвятся на свежем валлийском воздухе и предвкушают будущую школьную жизнь? Джемма справляется, ты помогаешь ей по дому? У тебя написаны новые песни? Если да, то сыграешь их мне? Как твой менеджер, подыскивает для тебя новые проекты в шоу-индустрии? Так много вопросов, и так мало времени, что в усталых глазах Джона, обрамлённых морщинками, вспыхивают фейерверки страданий, но, он, конечно же, отводит взгляд каждый раз, когда Гарет предпринимает попытку пристально посмотреть на него.Порой они меняются друг с другом местами, порой дурачатся ради фанатов, тесно прижимаясь друг к другу?— со слегка приоткрытыми ртами, губы к губам, и от этого движения у Джона начинает сосать под ложечкой, но они лишь с Гаретом смеются, чтобы, не дай Бог, он что-то заподозрил и, не дай Бог, заподозрили фанаты?— хватит, прошли те дни, когда слухи об их отношениях бродили по всем уголкам Интернета. Они давно вышли из этого возраста, когда на всякие подозрения хочется бросить вызов, вытворить что-то да этакое, и всё равно, что подумают другие, даже если это, другие, те, с кем ты не один десяток лет вместе.Они комически разыгрывают семейные бытовые ситуации?— подозрение в измене, ссору, крики при ребёнке,?— которого играет тот или иной фанат,?— чрезмерно сумбурное примирение, страстные объятья, и так много, много всего остального, что с трудом верится, что всё это происходит по-настоящему, что они стоят в огромном помещении перед синим экраном, а за ними пристально наблюдает фотограф, охрана, десятки фанатов, с нетерпением ожидающих свою очередь. Но Джон так давно на сцене, что научился абстрагироваться от всего этого и с головой погружаться в роль, как сейчас, и, наверное, он и правда принимает всё чересчур близко к сердцу, но как иначе, когда не в силах контролировать свои чувства к другому, не утихающих с первой их встреч, к тому, в которого по-прежнему влюблен, от одной мысли о котором сентиментальность разливается по венам.Джон в какой-то момент еле сдерживает себя, чтобы не выставить руки вперед, сказать, что с него хватит, хватит на сегодня, хватит в этом месяце, году, и просто взять Гарета за руку, утащить подальше, подальше от этой толпы, от этих зевак, чью жизнь только и могут разве что скрасить эти мероприятия, подальше от всего этого, оказаться вместе с Гаретом на каком-нибудь необитаемом острове, где никого, кроме них, разве что ещё крикливых чаек, больше никого не будет, и поговорить наконец-то с ним по душам, сказать всё то, что болталось на кончике языка все эти годы. Однако Джон хоронит все слова глубоко внутри себя, тешит себя мыслью, что у них будут ещё встречи, что его ждёт самолет в Лос-Анджелес, приглашения на другие конвенции, подписанный контракт на кабаре в Австралии, звукозаписывающая студия в центре города, визит в который запланирован на начало сентября, и ещё много, много разнообразных мероприятий, которые нужны не столько для того, чтобы заработать больше денег, приумножить свою славу, сколько для того, чтобы утихомирить все эти противоречивые, ноющие чувства к Гарету, которого, по правде сказать, он потерял уже давно, ещё тогда, когда они закончили снимать третий сезон Торчвуда.Но с этим не так уж и легко смириться, но эта одна из вещей, на которые он не в силах повлиять?— как на дискриминацию ЛГБТ-меньшинств, на экологические проблемы, войны, проблемы с беженцами, на гонку ядерного вооружения?— и ещё на кучу всего, на что только и можно, что взирать с влажными глазами.Это нельзя было назвать плаванием по течению.Это?— жизнь, жизнь, такая, какая есть, и, как бы Джон Барроумэн ни старался, не все мечты сбываются.Но всё в порядке....наверное.