1. очередное седьмое очередного сентября (1/1)

сентябрь горит И Гриша вместе с ним. В этот раз его кроет жёстче обычного. В этот раз он почти превращается в пепел. Ежегодная попойка в память о родителях скатывается в безудержный высокоградусный круговорот, который уносит вместе с запредельными цифрами на спидометре. Такая скорость запрещена в черте города. Такое отчаяние запрещено в черте жизни. Отец бы не одобрил. Мать?— тоже. Наверное. Гриша с ужасом понимает, что забывает их с каждым седьмым сентября всё больше и больше. Фотоальбомы давно у Ники. Он знает, что она их открывает только один раз в год, один раз в осень, один раз в месяц и бесконечное количество раз в один конкретный день. Гриша чувствует себя предателем по отношению к маме и папе. Чтобы перестать?— пьёт. Круг замыкается. На его горле. Прокуренный бар на окраине заглатывает его со всей гостеприимностью, дружески стеной поддерживает шатающееся тело, подставляет плечо из гипсокартона с глухим сочувствующим ?бумх!?. Череп из неоновых гирлянд скалится за спиной мерцанием и зазывает классическим цилиндром?— тоже мерцающим и неоновым. Красиво. Гриша доходит до стойки, буквально падает на высокий стул, царапая столешницу декоративными молниями на рукавах кожаной куртки и собственным затравленным вздохом. Мир перед глазами плывёт, а пить хочется ещё и ещё. Гриша оглядывается, замечая, что из посетителей здесь только он и полтора человека, считая ?прислугу?… —?Братан, ты надолго? Мы закрываемся скоро. Чужой голос выдёргивает из морока, Измайлов крутит головой, ищет обладателя, но замечает лишь угловатую фигуру, что проходит на место бармена, вытирая ладони серовато-белым полотенцем. Гриша скользит всем своим расшатанным вниманием по пальцам, которые не покрыты даже прозрачным лаком, кистям с выступающими венами, худым запястьям и выше?— кожа, кожа, татуировки, много татуировок… Мысль, что разглядывать так нагло незнакомые руки?— совершенно дурной тон, приходит с катастрофическим опозданием. Примерно в тот момент, когда Гриша уже доходит до глаз. И замирает. На секунду, потом другую, третью. Глаза, красивые, очень красивые, а дальше волосы в безумной причёске?— дреды ей чертовски идут… Когда его зовут второй раз, он вздрагивает, чувствуя, что трезвеет: —?Хорош пялиться, чувак. Заказывать будешь? Измайлов прочищает горло и кивает, продолжая рассматривать колдовские радужки: —?Да, водку. С клюквой. Девушка от души наливает ему неестественно ярко-красную Финляндию с приторным клюквенным ароматом, равнодушно хмыкая, когда он тут же просит ещё, сбивчиво и заранее. Она едва успевает убрать пальцы со стекла, почти соприкасается с чужими и вздрагивает, даже делая шаг назад. Гриша опрокидывает в себя клюквенную водку одним глотком. Затем вторую. Складывает руки на стойке, исподлобья блуждая взглядом по помещению. Ему жжёт горло, внутренности, тело, весь мир. Измайлова хватает только на смазанный кивок, когда девушка безучастно спрашивает: —?Повторить? Гриша вываливает перед ней едва ли не весь запас налички, явно оставляя нехилый чай. Девушка смотрит на деньги, ведёт татуированным плечом, потом искоса смотрит на него, а после молча ставит рядом наполовину полную бутылку клюквенной Финляндии и забирает все купюры до единой. Измайлов спрашивает её, когда она выходит из-за стойки, чтобы протереть один из столов после предыдущего посетителя: —?Выпьешь со мной? Ему кажется, что в этом баре они одни. В мире, похоже, тоже. Девушка ведёт уголком губ, поправляет лямку майки и отказывает без слов, лишь кивком головы, холодно и с несуществующим намёком на вежливость. Гриша пожимает плечами. И прикладывается, начиная пить сразу из горлышка. —?Хреновый день? Девушка неожиданно оказывается рядом, сосредоточенно полируя тряпкой противоположный край широкой тёмной столешницы. Её голос ровный, с завораживающей хрипотцой, дежурно-участливый, будто бы в работу с баром входит доля психолога на постоянной основе. —?Хуже, чем остальные триста шестьд… шестя… ш-ш-ш… Гриша скатывается в шипение с завершающим тихим ?да блять?, бросая попытки выговорить количество остальных дней в году. Девушка отпускает смешок, находя это забавным. Тянется к пульту от стереосистемы, перегибаясь через блестящую от лака деревянную поверхность стойки, и одним нажатием кнопки переключает песню. Обрывает тоскливо-суицидальные завывания о горящем первом месяце осени, плачущем убийце и льющейся крови. Гриша ей благодарен?— на душе и так тошно. Теперь из колонок по углам и под потолком вполголоса мурлычат Lumen, проповедуя и убаюкивая. Гриша делает ещё один глоток, морщась от клюквенной эссенции.…мы давно не живы?— зажглись и потихоньку догорим Девушка едва покачивается и мычит в такт, задвигая стулья и скрипом ножек о пол глуша огромного синего кита, неспособного порвать сеть ни в тексте, ни внутри Гриши. Измайлов утягивается в свои мысли, добивая Финляндию в пару больших глотков и замыкая свой рассудок, как небо слова и провода на себе. Чувствует шокированный взгляд девушки, которая не рассчитывала на столь быстрое завершение бутылки. Она начинает поглядывать на него всё чаще. И каждый раз настороженность в её взгляде только растёт. Гриша чувствует. Гриша не собирается буянить и крушить здесь всё. Этот бар слишком добр к нему, чтобы причинить ему боль.гори, но не сжигай —?Братан, тебе пора. Мне надо закрыть… Последние слова тонут в скрежете высокого стула, таком, что раздираются барабанные перепонки. Гриша послушно сползает на негнущихся ногах, бросая тоскливый взгляд на пустую Финляндию с клюквой. Смотрит на ключи в руках девушки и шарит по своим карманам, ища от машины. Находя, звенит ими показательно, убеждая, что правда сейчас уйдёт, уедет, исчезнет. Девушка неодобрительно смотрит на связку, но молчит, ничего не говоря про вождение в глубоко нетрезвом виде. Гриша дольше нужного смотрит в её глаза, специально ловя зрительный контакт. Lumen на фоне сменяется какой-то до жути попсовой ересью. Девушка опускает голову и обходит его, старательно избегая касаний, и на ходу забирает пустую Финляндию с клюквой. Гриша вздыхает. Причин оставаться здесь больше нет. Шатаясь грёбанным маятником, он не прощается и плетётся на выход, держась за стены, так услужливо подставленные его единственным союзником?— прокуренным баром на окраине города. Совсем-совсем далеко от дома… До самой двери, до самого глухого хлопка обитого деревом стекла с причудливым неоново-гирляндным черепом в классическом цилиндре, Гриша чувствует между лопатками и выше, в затылок, чужой взгляд. Красивый. *** У Вики нет принципа помогать другим. Ей вообще срать на людей. Она может бросить их всех. Пережевать и выплюнуть, не глотая ни куска. И исключений она не делает. Последний гость?— симпатичный, но убуханный в дрова парень?— уходит без слов благодарности и прощания после вылаканной почти целой бутылки клюквы в сорок градусов. Вика хмыкает, совершенно не жалея и не считая это хамством. Хотя, если объективно, голос у него красивый, да и сам он… ничего так. То, что у него какая-то хрень случилась, понятно ещё когда он встал перед входом, решаясь войти. Вика это чувствует, но узнавать детали не собирается. Хотя, если объективно, потрогать его есть где, тело у него… ничего так. Вика резко встряхивает головой, отгоняя ненужные мысли?— ей казалось, что она давно научилась это всё контролировать. Делает последние мелкие приготовления для завтрашнего дня и с чистой совестью заканчивает свою смену, туша весь свет и всю музыку. Последние лампы проглатываются ночной темнотой с тихим искрящимся шипением. Вика натягивает кожанку как свою нерушимую броню, подхватывает чёрный рюкзак и широким шагом двигается к выходу, мечтая оказаться сейчас в своей квартире и своей кровати. Улица встречает её ранней прохладой осени и слабым ветерком. Чужое присутствие Вика ощущает ещё при первом толчке двери. Проклятье. Поворачивает голову и вскидывает брови?— их последний поздний гость сидит на одном из стульчиков у входа (на кой хрен их вообще сюда поставили?), скрестив руки на груди и уронив голову до ломоты в шее. Вика сердито вздыхает, понимая, что оставлять его здесь нельзя: отвечать за погром в случае, если этому товарищу взбредёт в голову догнаться, она не намерена. Как и общаться с полицией, прося забрать это недоразумение в красных кедах. Вика вздыхает ещё сердитее. Ловит своё отражение в позолоченном ролексе, останавливает внутренний порыв стащить часы, и не особо нежно пинает металлическую ножку, всё ещё не желая прикасаться к чужим проблемам. —?Эй, просыпайся. Парень вздрагивает, хрипит, мотает головой, пряча голубые-голубые глаза за светлой чёлкой. Взъерошенным воробьём сонно оглядывается по сторонам, пока, наконец, не натыкается на неё. Сначала долго смотрит на пуговку на штанах, потом ползёт по складкам майки выше и, дойдя до глаз, замирает. Приоткрывает рот и так очаровательно таращится, как будто перед ним чудо света в своём истинном проявлении. Вот только в Вике от чуда ничтожные крупицы. Зато от чудовища кусков в ней ворочается неприлично много. Она под его взглядом становится суровее, каменнее, непроницаемее. Вытягивает руку и молча указывает на дорогу, всем своим видом говоря, чтобы он убирался. Парень с трудом отводит от неё глаза и смотрит в том направлении, в котором она показывает. У них до ужаса немой диалог, но оба понимают друг друга подозрительно хорошо для незнакомцев. Вика шумно сглатывает, когда недоразумение в красных кедах поднимается со своего места и едва не наваливается на неё. У него мир волчком кружится и он чуть ли не падает на колени при первом шаге вперёд. Вика скрещивает руки на груди и раздражённо цокает. Остаётся на месте, желая убедиться, что парень действительно сейчас уйдёт. Охраняет свою территорию, в роли которой сейчас выступает крошечный бар, и напрягается сильнее, чувствуя что-то неладное. Парень добирается до по-свински припаркованной дорогой машины, что весьма несуразно смотрится на общем фоне района, обходит её, пиликая сигнализацией, и дёргает на себя дверь со стороны водителя. Вика осторожно спускается следом, наклоняет голову к плечу, хмурится. Парень всё ещё воюет с дверцей. Когда его начинает вести вбок и назад, ночь вокруг по-заячьи испуганно замирает. Вика чертыхается и в полтора прыжка оказывается рядом, хватая за предплечья и не позволяя упасть. От волны событий в его жизни её буквально сносит. Это настолько сильно, что мир вокруг разбирается едва ли не на слои. Она видит. Видит всё. Счастливую семью, родителей, сестру, смех, шутки, дурачества, его счастливую улыбку… Машину, кровь, тела, вспышки камер, заключение баллистической экспертизы… Тусклый взгляд, слёзы, искусственные цветы, обитое красным бархатом дерево и рыхлую сырую землю… Потерю, страх, алкоголь, волчье отчаяние, грёбанное седьмое сентября… Школу полиции, успешную карьеру, истошный крик ?демон!?, дьявольский смех и хитрый прищур… Вика отстраняется до того, как успевает досмотреть. Но ей хватает и этого. Грудь сдавливает от чужих эмоций, горя и чего-то ещё. Парень застывает, опираясь на крышу машины. Вике хочется пить, но бутылки не оказывается под рукой. Она неровно хватает воздух и жадно облизывает губы. Со злостью дёргает автомобильную дверцу и буквально заталкивает парня внутрь, ставя все блоки в своей голове, чтобы не концентрироваться на его чувствах. Парень заплетающимся языком цедит, сжимая в ладони ключи: —?Да уеду я сейчас, уеду… Вика едва ли не рычит на него, злясь. Не надо быть провидцем, чтобы понять, что он разобьётся ко всем херам на первом же повороте. Вылетит на встречку, впишется в светофор, да что угодно. Терпеть муки совести, которые непременно будут при самом худшем исходе из всех, ей совершенно не хочется. Она наклоняется, забираясь корпусом внутрь, прижимает недоразумение в красных кедах лопатками к спинке сидения и тянется к ремню безопасности. Пока возится, пристёгивая, парень быстро и поверхностно дышит ей в волосы, щекоча дыханием за ухом. Вику передёргивает. Вика вставляет металлический язычок в паз до щелчка, проверяет, насколько крепко она запеленала свалившуюся ей на голову ночную проблему, и поджимает губы. Парень не рыпается. Закрывает глаза, удобнее откидывается в кресле и тяжело выпускает воздух из лёгких. Вика ждёт ещё пару минут, убеждаясь, что он вырубился. Ловко выхватывает ключи из ослабших пальцев и собирается уже закрыть дверь, как в боковом кармане различает спасительный блеск прозрачного пластика. Думает, думает, решает, кому из них вода будет нужнее и отдирает язык от сухого нёба в предвкушении, попутно вытаскивая бутылочку Святого источника в размере 0,5. Да уж, сейчас он точно святой и спасительный. Вика пьёт, захлёбываясь, обходит машину, распахивая пассажирскую дверь и самым наглым образом открывает бардачок, начиная шариться. С трудом находит самоклеющиеся стикеры и ручку и возвращается к водительскому месту. Размашисто наскоро пишет короткое послание в ближайшее будущее с сопутствующим адресом и филигранно точным указанием улицы, дома, квартиры и этажа. Смачно лепит на руль, закрывая лимонно-жёлтой бумажкой определительный значок марки. Небрежно бросает канцелярию на торпеду, закрывает автомобильную дверь, а потом и саму машину, тыкнув на кнопку с замочком на пульте. По округе проносится услужливый ?пилик? и показательный звук закрывания замков. Вика последний раз заглядывает в салон, убеждаясь, что недоразумение в красных кедах спит, засовывает ключи в карман кожанки и, развернувшись на пятках, стремительно уходит в темнеющие дворы, по-прежнему мечтая добраться до своей кровати. У Вики нет принципа помогать другим. Ей вообще срать на людей. Она может бросить их всех. Пережевать и выплюнуть, не глотая ни куска. Но этого парня оставить почему-то не может. И разбираться в причинах ей хочется меньше всего, а гораздо больше?— спать. Чужая вещь в кармане неприятно греет кожу ладони.?ключи от твоей машины у меня. приди и забери.?