Часть 2 (1/1)

Легчайшие чёрные занавеси колыхались на едва заметном ветру, скорее даже сквозняке, потому как в подземелье ветру ведь быть не положено. На полупрозрачной ткани в свете вечных факелов вспыхивали золотыми искрами письмена. Они же отражались в чёрном полированном граните. Камень гладок, без единого просвета слюды или иных вкраплений. Он одинаковый везде — на стенах, на полу, на потолке. Михаил бы не взялся сказать, вырублены ли залы в камне или сложены из него.Вообще-то он ждал чего-то… иного. Нет, безусловно, что-то было ожидаемо. Например, обилие чёрного вокруг, тяжеловесность интерьеров… На этом, пожалуй, сходство с предположениями и кончалось.Ни воплей грешников, ни жара многочисленных костров и чанов с кипящим маслом, ни вони гнили или сгорающей плоти. Не было даже ожидаемого ощущения давления окружающего пространства.Здесь было… уютно. Взгляд не слепило величие Небес, рядом не было никого, в чьём присутствии нужно было гордо вскидывать голову и расправлять плечи. Здесь не было дикого пронизывающего ветра, рвущего в клочья облака, лишь небольшое движение воздуха, словно это место тихонько дышало. По коридорам струились запахи полыни и острого перца, ладана и апельсина. Они перетекали, не смешиваясь, пьянили и будоражили, в меру тёплые, в меру свежие. Тьма, шепчущая тысячами голосов, влекла, приглашая следовать дальше, кутала в свои объятия, нежила, ластилась, как гигантский мохнатый зверь. Вместе с тем Михаил осознавал, что, окажись на его месте кто-то иной, кто-то, кого не звали и не ждали — Тьма вела бы себя иначе. Растерзала бы тысячами бритвенно-острых когтей, выпила досуха тысячами голодных пастей, а острый от каменных игл ураган смёл бы останки глупца в огненную бездну. Всё это здесь есть, людская молва многое знает верно, просто сейчас для него открыт чистый короткий путь и можно не ждать подвоха. Если бы было нужно — его бы остановили.Где-то на задворках разума засела предательская мысль о том, что он хотел бы тут остаться. Здесь, где, если ты случайно оступишься на лестнице, тебя подхватят тысячи заботливых рук. Если ты захочешь чего-то — тысячи услужливых теней выслушают и выполнят твоё желание. Здесь не надо оправдывать чьи-то ожидания и можно бы забыть о долге… Хотя бы о том долге, который лежит на его плечах непомерным грузом, пригибает их. Долг заботиться о творениях Отца, о братьях, о Престоле. Первый среди равных, правая рука Его — он не хотел этого, но против воли Отца пойти не посмел. Не в этот раз. Но и об этом своем обещании он тоже не забыл. И так протянул слишком долго, ища удобного момента.Михаил подспудно опасался оказаться в тронном зале. Он хотел остаться с братом наедине. Без всех свидетелей, которые там, несомненно, были бы. Вместо этого недолгий путь оборвался на небольшом балкончике. Ещё только приближаясь к нему от поворота, Михаил увидел в проёме спину брата. Когда он подошёл ещё ближе, аромат полыни и пряностей стал сильнее, а вот слабый ветерок стих вовсе. Под балкончиком раскинулся какой-то — явно тропический — лес. Вдалеке, на границе видимости, плясали блики костров и был слышен бой барабанов. Сверху было самое настоящее небо, утыканное звёздами и украшенное огромной круглой луной.Лунные блики скользили по не скрытым одеждой рукам Люцифера, по широким браслетам на них, по тёмно-алой поверхности вина в двух кубках. Брат ждал, но не обернулся, хотя Михаил был уверен, что тот слышал и тяжёлый стук его сердца, попадавший в один с барабанами ритм, и ставшее каким-то чересчур быстрым дыхание. Да и шаги он наверняка слышал. Он ведь был Повелителем этого мира и не мог не знать чего-то в нём.Руки Люцифера упирались в ограждение балкона. Михаил не успел себя остановить. Шагнув вплотную к брату, вжавшись грудью в его спину, он положил свои ладони поверх его и ткнулся губами в основание шеи. Ответом ему послужил тихий, едва слышно выдохнутый стон. Люцифер запрокинул голову, обнажая шею. Рот Михаила непроизвольно наполнился кислой слюной — так сильно захотелось вцепиться зубами в мягкую кожу, золотящуюся в свете факелов, прокусить её до заполошно бьющейся жилки, пометить это тело, оставив свой знак поверх множества шрамов, нанесённых неважно уже кем. Вместо этого Михаил болезненно сглотнул и коснулся шеи брата сухими горячими губами.— Я соскучился.Они произнесли это одновременно, и Михаил фыркнул, уткнувшись носом между лопаток брата. Потом всё же отстранился и сделал шаг в сторону.Люцифер развернулся и придирчиво с ног до головы осмотрел его.— Вижу, повышение не пошло тебе на пользу.Михаил неопредёленно повёл плечами, еще чувствуя на них мягкое касание тысяч рук Тьмы. — Справлюсь. Скоро останется только рутина. Станет легче.Брат стоял, всё ещё выжидательно глядя, и Михаил слегка выпал из реальности, рассматривая его в ответ, но потом моргнул и твёрдо, глядя в глаза, закончил:— И я смогу бывать здесь чаще. Тем же движением, что и тогда, в здании придорожной забегаловки, он коснулся пальцами лица брата, поглаживая его от скул к подбородку, едва притрагиваясь, переводя взгляд от чуть прищуренных глаз к мягким на вид губам.— Знал бы кто, как мне хочется остаться здесь. С тобой.Глухой стон, тяжёлый, как от давно сдерживаемой боли, не отрезвил его. Он ещё заметил, что Люцифер дёрнулся, словно попытался отстраниться, но помешало ограждение. Остальное утонуло в красном, как вино, мареве, в котором вместе с барабанами в ушах в каком-то совершенно невозможном ритме билась кровь. Было так приятно целовать сладкие от вина губы брата, заставляя его задыхаться, и касаться тела, ещё скрытого одеждой, но подающегося навстречу горячо, отзывчиво, дрожащего под пальцами; дышать одним с ним воздухом, напитанном запахами леса и ароматного дыма.Михаил плохо помнил, когда они оказались возле обширного ложа, но то, что произошло возле него, он запомнил отчётливо. Он аккуратно распутал нехитрую завязку на вороте рубахи брата. Одежда выглядела старомодной, но он бы не поручился, что это не одна из современных причуд человеческого общества, которое любит возвращать в своё бытие какие-то старинные вещи. Рубаха была тонкой и очень мягкой. Стянутую через голову вещицу он просто бросил на пол.Проведя ладонями по предплечьям брата, он на ощупь расстегнул и сбросил на пол массивные браслеты. Они без звука потонули в мягком ковре. Стянуть остатки одежды было сложнее. Приходилось сдерживать себя и не пялиться на брата, но Михаил преуспел.Свою одежду он сбросил единым движением, будучи уже не в состоянии сдерживаться, не отрывая взгляда…Он не всегда понимал, почему Люцифер избрал этот образ, почему предпочитал оставаться в этой оболочке. Они могли бы обойтись без этих человеческих тел, несовершенных, хрупких. Скрытая в них воля вполне могла обойтись без этих слабых оболочек.Единственным объяснением была особая чувствительность этих тел. К тому же, Михаилу нравилось то, что он видел. Да, он хотел бы найти всех тех, кто посмел оставить на коже брата хоть малейшую царапину, зная, что среди таковых будут и братья, но дикий зверь где-то глубоко внутри рычал и метался, требуя крови. Михаил знал, что ангелу не пристало…Но ему было всё равно. Сейчас он чувствовал себя кем-то иным. Кем-то более честным. Кем-то, у кого под насторожённо-понимающим взглядом брата вскипала огненной волной кровь, а хищный зверь требовал присвоить, подчинить.Ему было плевать, что перед ним был старший брат, словно в миг, когда на его коже вспыхнули золотые надписи, они поменялись местами. Люцифер не перестал быть старшим братом, но Михаил об этом не думал совершенно. Словно величайшую драгоценность, как тонкую стеклянную статуэтку, он уложил брата на ложе, укрытое простынями, тёмными в неверном свете факелов. Он хотел что-то сказать, но слова растворились в слепом желании обладать, когда не нужны никакие доводы. Он не обращал внимания на то, как скользил губами по коже, пахнущей острым перцем и полынью. Как осторожно касался пальцев на ногах. Как выцеловывал старые шрамы на щиколотках и запястьях, как вылизывал золотистую — как он помнил — кожу. Почти рыча, мелко покусывал её на внутренней стороне бедра. Боясь сорваться, он на несколько секунд замер, упершись лбом в живот Люцифера, наслаждаясь движениями его пальцев в своих волосах.— И где ты этому только научился?В голосе брата звучала незлая усмешка. Коснувшись первого попавшегося участка кожи губами, Михаил чуть приподнялся и заглянул в безумные глаза Люцифера, лихорадочно блестевшие, с расширенными до предела зрачками.— Ну… Отец же заставил меня учить людей, помнишь?Пальцы Люцифера чуть сжали немного отросшие волосы. Михаил зажмурился и слегка откинул голову, пьяно улыбаясь.— И кто кого учил…Он был такой непохожий на себя прежнего, так жарко отвечал на прикосновения, что Михаил отчаянно не понимал — как случилась та братоубийственная война? Как того, кто сейчас так доверчиво отдаёт себя в его руки, можно обвинить в желании обрушить мироздание? Что нужно было сделать с ним, чтобы в этих лучащихся удовольствием глазах разгорелась обречённая ярость и растеклось ядовитое разочарование?Михаил помнил его тогда, на обрыве, и, видя сейчас, испытывал смесь вины, и, в то же время, радости. Люцифер больше не был прежним собой, его больше нельзя было загнать в угол, потому что больше для него не существовало ни преград, ни тех углов. И, по-хорошему, это он сейчас должен бы прижимать свою добычу к простыням, но нет. Он добровольно отдал ведущую роль, позволяя решать за себя, безоговорочно доверяясь. Едва ли он знал изначально, что Михаил пришел безоружным, беззащитным. Они, чью войну так красочно описывают люди и Небеса, вольные и способные нанести друг другу смертельный удар, наслаждались той всеобъемлющей близостью, которую может спровоцировать только испепеляющая вражда: не их это была война, не породила она ненависти и нерассуждающей жажды крови. Лишь добела выморозила когда-то горячую кровь Несущего Свет, выстудила его сердце, вморозила в лёд Озера Предателей. Превратила в иссушенную пустыню то, что люди бы назвали душой, а Михаил не звал никак. Он просто чувствовал внутри эту пустоту и существовал вместе с ней.Их встреча там, на поле преступного боя, разрушила это мёртвое равновесие. Они бы могли встретиться раньше, но Люцифер отмахивался от слов Вельзевула. Незачем было ворошить прошлое, ранить снова себя и брата, незачем было оставлять тихо замирающего под рукой Веля. Новая война плеснула маслом на затухающие угли. Тьма разжала когти, отпуская на волю зверя, на чью добычу посягнули враги. Над драгоценной искрой жизни Михаила нависла нешуточная угроза.?Он совсем один. Он пошел против Отца и не устоит, совсем один против всех. Ты должен, Люцифер. Я не люблю это слово, ты знаешь, но ты должен помочь ему. Больше некому, больше никто не сможет. Кроме того…?На этих словах Вельзевул, сидящий у ног старшего брата и прижимавшийся щекой к его колену, поднял голову и очень внимательно на него посмотрел. Понимающе, одобряюще. ?Это ведь твой мир. Они изгнали тебя сюда. А теперь снова тянут свои руки и на этот раз к тому, что создал ты?.Провокация была более чем очевидна, но Люцифер и сам хотел вмешаться. Только необходимость оставить искалеченного брата держала его крепче привязи. Он не мог его бросить, но и с собой бы не потащил — единственная его ценность, единственное дорогое ему. Вельзевул прижался затылком, как кот, и толкнул его ногу всей спиной. И нетерпящим возражений голосом приказал, будто имел на это право: ?Иди. И не забудь мечи. Поставь на место предателя?.— А ты не рад? Из короткого размышления его вырвало касание влажного языка к соску, отчего тело выгнулось навстречу ласке. Михаил в ответ подул, успокаивая.— Хотя я больше теоретик. Он гладящим движением вдоль всего тела провел ладонью и прихватил за ягодицу, чувствительно сжав её длинными пальцами, кончиками касаясь и чуть ниже. На сей раз Люцифер едва успел сжать губы, чтобы не застонать, но все равно воздух вырвался через нос с коротким завыванием.Глядя в глаза Михаилу, Люцифер подался навстречу, потёрся о скользнувшее между бёдер колено.— Тогда, может, перейдём к практике?По натянувшимся на шее мышцам в ямку между ключиц сбегала влага. Михаил засмотрелся на золотящуюся кожу и почувствовал острую боль где-то за грудиной человеческого тела. Не сильную, не смертельную. Тянущую, требующую немедленно что-то сделать. Он был не настолько теоретиком, чтобы не знать, как всё будет, но обязан был, прежде всего, позаботится о брате. Нельзя было сорваться и пойти на поводу внутреннего зверя. Нельзя было причинить боль или разочаровать. Михаил приподнялся, распрямляя вторую руку. Чуть отстраняясь, снова заглядывая в глаза, спрашивая позволения. Он немного не так представлял их единение, но если брат хочет так, он не посмеет отказать. Он поддался тёплым рукам, осторожно обхватившим его лицо, потянувшим ниже. Поддался горячим губам и юркому языку, скользнувшему в его рот. Поддался сильным бёдрам, сомкнувшимся на его пояснице и тихому выдоху в самое ухо, короткому приказу: ?Давай!?В ушах назойливо гремели барабаны, но за пределами их объятий будто и не было ничего, весь мир был ограничен их телами, сжат под огромным давлением дикого желания принадлежать и обладать, и только огромным усилием воли Михаил остановил себя. Он мог бы и так, подчиняясь, взять предложенное быстро, без ласки, но, длинно выдохнув, отстранился.Кажется, чёрной каменной чаши не было поблизости изначально, но сейчас ему было всё равно. Михаил окунул пальцы в вязкое и липкое, тёмно-жёлтое, напоминающее жидкий халцедон и пахнущее хвоёй и апельсином. Размазал сначала по пальцам одной руки, потом по обеим, решив не торопиться.— Поиздеваться решил?Люцифер наблюдал за его медитативными движениями, но не торопил, раскинувшись на ложе безо всякого стеснения, идеальный в своём теперь уже несовершенстве. Он провёл ладонью от груди вниз, словно дразня, скользнул пальцами по своему члену, приподнимая, из-за чего от живота протянулась вязкая прозрачная ниточка.Михаил перехватил его руку и отвёл в сторону. Своими вымазанными в странной субстанции пальцами, чувствуя приятное покалывающее тепло, он вначале огладил вздувшиеся грудные мышцы брата, острые холмики сосков, потом спустился ниже. Провёл ладонями, сжимая пальцы, по внутренней поверхности бёдер, и, наконец, под тихий стон Люцифера обхватил его давно ждущий своей очереди член. Сжал слегка, двинул рукой правильно и, не торопясь, пригнувшись, коснулся губами выступающей тазовой косточки. Сдвинувшись, он обхватил губами головку, не пытаясь взять глубже, чтобы всё не закончилось слишком быстро. Пальцы второй руки осторожно скользнули между ягодиц Люцифера, мягко, но настойчиво толкнулись, пытаясь проникнуть внутрь. Это получилось после нескольких попыток, когда в глазах Михаила начало темнеть, Люцифер выл на одной ноте, а в чаше значительно поубавилось ароматного масла.Внутри было тесно и горячо, и до ужаса страшно было причинить боль, поэтому Михаил снова тянул с неизбежным, мучая их обоих. Смазывая себя, он едва ли был готов продолжать, но это нужно было сделать, пока он себя ещё контролировал. Пока мог сделать первые движения не торопясь, чтобы быть уверенным в дальнейшем.Застыв без движения на члене Михаила, Люцифер перестал улыбаться. Вскинулся, всхлипнул, прижимаясь всем телом, и затих, еле дыша. Едва привыкнув, он голодно впился в губы брата своими искусанными губами и сделал первое движение сам. Поняв, что всё будет хорошо, Михаил наконец-то расслабился, будто открывая клетку где-то внутри себя, выпуская того зверя, который рвался к телу брата с такими странными для ангела желаниями.Сжав в пальцах такую послушную его желаниям оболочку из мягкой плоти и горячей крови, он радовался, что брат выбрал эту форму. На ней оставались алые пятна от слишком сильной хватки, она так уютно выгибалась под ним, и ничто не указывало, что в его руках старший брат. Сейчас они были равны, сейчас ему было позволено загородить собой от всего мира такого уязвимого на самом деле Первенца. Брошенного и отрёкшегося, ненужного никому. Никому, кроме…Острый чужой запах резанул обострившееся обоняние, и зверь широко раскрыл золотящиеся солнечным светом глаза. Запах обожжённого металла и прикипевшей к нему плоти чётко выделялся в привычной уже смеси. В проёме между спальней и балконом, окутанная серебряным светом луны, застыла тонкая фигурка, которую Михаил опознал легко, даже не вглядываясь. Зверь спокойно прикрыл глаза вновь. Свой. Не опасен. Не соперник.Михаил протянул в его сторону руку, зная, что тот поймёт. Вель должен был знать. В конце концов, он был обязан и ему. Тот шагнул, не раздумывая, вкладывая в широкую ладонь брата свою — тонкую, когда-то изящную, теперь же покрытую струпьями вперемешку с язвами, которым не суждено исцелиться. Притянув его ближе, Михаил коснулся изуродованных пальцев губами, потом обхватил лицо Вельзевула той же рукой и осторожно, на пробу, коснулся губ, стараясь не давить, не причинить боли и ему, но в то же время показать, что он тоже не лишний. Что достоин любви, даже будучи таким, потому что не бросил Люцифера и не позволил бросить самого Михаила, когда отвернулись все. Чёрный зверь в темноте ворчал, нарезая круги, требуя присвоить и эту добычу. Михаил скользнул пальцами по узкой груди младшего брата, сбрасывая на пол ворох одеяний, обнажая тело Вельзевула для себя и той ревнивой твари, что подняла вверх любопытную морду и шумно принюхивалась, оценивая. Запоминая.Люцифер через силу дотянулся до Вельзевула, заставил его устроиться на кровати и принялся покрывать поцелуями всё его тело, с трудом удерживаясь в сознании. Михаил едва успел понять, что скоро всё закончится, но хищная тварь внутри него оказалась куда умнее. Он не понял, зачем Вельзевул мягко запрокинул голову Люцифера, обнажая такую желанную зверем шею, а тело Михаила уже склонилось, ведомое инстинктами, недостойными ангела. Первобытными желаниями этого мира. — Ты мой, — выдохнул Зверь в губы призывно стонущего Люцифера и с силой вцепился зубами в стык шеи с плечом, когда на его члене с криком сжалось желанное тело. Глаза Люцифера широко распахнулись, как раз вовремя, чтобы увидеть огромные распахнутые крылья за спиной брата.— Ты тоже мой.Рука Зверя обхватила тонкое бледное лицо младшего брата, и тот с готовностью запрокинул голову, улыбаясь даже тогда, когда с ключиц вниз потекли рубиновые на белоснежной коже капли.—А ты наш, — тихо прошелестело в горячем воздухе спальни. Пальцы Вельзевула мягко касались лица Михаила, пока сам Вель сцеловывал с его губ красные капли. Люцифер лежал, отключившись как по мановению волшебной палочки, едва только его, вылюбленного и уже даже вылизанного, укрыли чем-то ярким, кажется, этническим.Голова Михаила покоилась на коленях Вельзевула. Тот улыбался одной половиной лица, впервые за долгие века не пытаясь скрыть в тени вторую. Приподняв руку, Михаил почти коснулся ожога.— Прости, я не смогу с этим помочь. Вель коснулся губами его пальцев. — Это не страшно.И с этим Михаил почти готов был согласиться: ему было плевать, как выглядят его братья, те, кто любил его ведомым идиотом, брошенным всеми преступником, осенённым властью посланцем Небес. Не за какие-то особые заслуги, а просто потому, что это был он. Принявший и их любыми. — Не страшно.Он рывком перекатился на кровати, не боясь разбудить Люцифера, прижимая к простыням хрупкое белое тельце. Вельзевул понимающе усмехнулся и огладил его плечи, почти вдвое шире, чем его собственные. Мягко прижался всем телом, показывая, что сам очень даже за продолжение. Чёрный зверь утробно взрыкнул, втягивая сладкий пряный воздух, пахнущий апельсинами, гарью и свежей кровью, пахнущий принадлежностью, правильной, сладкой, без тени страха или вражды. Теперь он мог надолго впасть в спячку, спокойный за своё. Михаил склонился, вылизывая тонкие ключицы, словно стараясь стереть воспоминания о боли, не оборачиваясь на светлеющее небо, заслоняя от него обоих своих братьев широко раскинутыми крыльями, которые не желали исчезать, словно дремавшая в нём мощь не знала иного выхода, кроме как продемонстрировать себя во всей красе.Тонкие пальцы Вельзевула остановились на груди Михаила, там, где под слоем мышц этого тела гулко бухало сердце.— Ты не боишься?Михаил фыркнул, и, перехватив его руку, коснулся губами центра ладони.— Чего мне бояться?Вельзевул вытянулся под ним, устраиваясь удобнее, и без излишней застенчивости скрестил лодыжки за его спиной.— Гнева Отца, например?Михаил уселся на пятки. Тёмное желание брать силой рассеялось. На второго брата он смотрел с сытым удовольствием, и хорошо, что он не был первым — велик был шанс навредить ему. — Не будет никакого гнева.Сжав губами горошинку соска Вельзевула, Михаил осторожно раздвинул его ягодицы. Между ними уже было скользко — Люцифер успел позаботиться о брате, пока сам захлёбывался удовольствием под Михаилом. Не доверял ему и считал, что тот будет торопиться? Впрочем, сейчас это имело мало значения. Пальцы скользнули внутрь легко, так, как нужно, чтобы убедиться, что он готов.— Откуда ты знаешь?— Он создал моё сердце, и я это чувствую. Я…Михаил напряжённо замер. Сложно было одновременно решить две задачи: войти в ждущее его тело и произнести рвущиеся с языка слова. Позволить им сорваться он был сейчас не готов, к тому же Люцифер ещё не очнулся, а он тоже должен был их услышать.Двигаясь медленно и осторожно, Михаил почти не переставал целовать Вельзевула, не делая различий между живой и омертвевшей кожей. Он увлёкся, и сознание, как сквозь туман, отметило, что плечо сильно ожгло болью. Глянув на него, Михаил увидел тонкие пальцы, перепачканные его собственной кровью, выводящие загадочные узоры на его груди и на теле Люцифера, до которого дотянулся Вель. Глаза его невидяще уставились куда-то сквозь Михаила, но на лице застыла маска удовольствия. Когда оно достигло пика, Вельзевул вскрикнул, вновь вцепляясь в руки Михаила, раздирая неожиданно острыми ногтями кожу, но боль не отрезвила. Не отрезвил и пристальный взгляд Люцифера. Михаил не заметил ни того, когда тот пришел в себя, ни что тот, удобно устроившись, наблюдая за братьями, ласкал себя. Тяжело дыша и облизывая сохнущие губы, тот улегся достаточно близко, чтобы дотянуться, уложить свою ладонь поверх его. Этого хватило, кажется, обоим. Кончив, Люцифер забрызгал свой живот, и Михаил, всё ещё не отпуская Вельзевула, стёр белёсые капельки пальцами сначала с него, потом с тела младшего брата. Люцифер вновь облизал губы, наблюдая, и Михаил, подняв руку, обхватил свои пальцы губами. Старший брат застонал и откинулся на подушки. — Знаешь, это жестоко.Вель тихо фыркнул и потянулся за поцелуем. А получив его, тоже растянулся на кровати. Михаил замер, глядя, на тонкую струйку белого, стекающего на простыни. Поймал её пальцами и толкнулся одним внутрь, неглубоко, но чувствительно. — Решил поиздеваться над обоими?Люцифер приподнялся, глядя, кажется с завистью. Потом махнул рукой, и, перекинув ногу через заметавшегося Вельзевула, прижал того к кровати своим весом. Словно извиняясь, он коснулся его губ кончиками пальцев и тихо прошептал с усмешкой:—Терпи теперь, он дорвался.И прижался своими губами к губам брата, чтобы не закричать самому, когда Михаил принялся настойчиво вылизывать его самого, так удачно подставившегося, периодически ныряя ниже, и заставляя вздрагивать Вельзевула.Устав от мучительной ласки, понимая, что скоро свалится без сил, Люцифер откинулся назад, и, изо всех тех сил, что еще оставались, сжав пальцы в волосах Михаила, потянул его на себя, а потом принудил улечься рядом. — Хватит, Михаил.Он хотел ещё что-то сказать, но все слова вымело разом под взглядом подёрнутых безумной дымкой глаз, когда язык Михаила скользнул между покрасневших губ. Застонав, обняв обоих братьев, Люцифер прижался губами по очереди к губам каждого. Он хотел уже отстраниться, но рука на загривке не пустила, удерживая. В серьезных глазах Михаила на секунду блеснул подозрительно знакомый огонь, словно тот бросал вызов всему миру, словно сейчас должен был прозвучать приговор, и Люцифер на долю мгновения насторожился, но покорился, доверяясь, глядя в глаза.— Люблю тебя. Люцифер моргнул, но ничего не произошло. Мир не рухнул от отцовского гнева. Под второй рукой Михаила замер, не дыша, Вельзевул. Михаил лизнул приоткрытые губы старшего брата и перевел взгляд на младшего.— Вас обоих.Михаил внимательно всматривался в замершие лица, чувствуя себя так, будто обманул братьев, что-то нарушил своим нелепым признанием. Он почти готов был задать вопрос, когда со стороны балкона раздался совсем уж неуместный звук.Устроившись на высоком ограждении, яростно защебетала какая-то пестрая птица, клюнула что-то и улетела. А еще Михаил понял, что стихли барабаны. Понял, когда оказался прижат к груди Люцифера, уткнувшемуся лицом ему в макушку и слыша только удары его сердца, да короткое тихое ?Спасибо?, сказанное каким-то странным, будто бы плачущим голосом.На полу, в пятне яркого света, едва заметной дымкой истаивали два широких грубых браслета — то, что ещё оставалось от ?нерушимых? оков, которыми давным-давно Небеса пытались обуздать и подчинить ярость Сына Утреней Зари. Не вышло: он порвал цепи, ушёл и отрёкся, но последняя часть позорной привязи так и осталась. Её не получалось ни сорвать, ни разбить, кто бы ни пытался. И только под пальцами нового Несущего Свет они легко разомкнулись, освобождая свою жертву, и остались лежать гремучими змеями, дожидаясь одного слова. Это слово должно было либо вернуть их назад огненными полосами, которые обвили бы уже шеи предателей, убив слабейшего и навечно повергая выжившего в пучину мук, либо заставить их исчезнуть навсегда, даря искупление. Условие было простое: прощение преданного. Но едва ли Отец не знал о мыслях Михаила, равно как и Михаил не мог не знать о желании своего Отца.Желании даровать не ненужное уже прощение, а избавить от назойливого напоминания о подчинении. Сын вырос. Пройдя долгий трудный путь, полный ошибок, он доказал своё право на этот мир. Не заносчивым глупцом, но, пусть и не увязшим в мудростях, Хозяином. Способным отстоять своё. Он заслужил это право давно, и младший брат из поколения, не умевшего прощать, принёс ему наконец и ключи от этого мира, и самое дорогое что в нём было — свою любовь. Не в опошленном значении этого слова, а в том, которое когда-то пытался донести до всех Создатель, а понял лишь старший из всех, которому не положено было любить, созданному первым, чтобы отбросить Хаос. Чтобы первым же исчезнуть, когда в нём иссякнет нужда. Не исчез. Слишком горд и яростен был — и вырвал из рук Создателя своё право остаться, а теперь ещё и право быть любимым. И пока он набирался сил, не зная, что среди прочего к нему вернулся ещё один дар.Дар исцеления не мог существовать во тьме, питаемый обидой и яростью. Ему нужно было питаться любовью, не запятнанной болью.