Призрак первый: Чарльз Карсон (1/1)

Еще в детстве в сборнике каких-то скучных нравоучительных сказок, которые с энтузиазмом покупала маменька, Томас вычитал странную фразу: самое тяжелое испытание, что может послать человеку Господь, это исполнение всех желаний. Бессмысленный этот парадокс запал Томасу в память, хотя в юности казался еще большим бредом, чем слащавые проповеди местного пастора. Просто очередная басня для идиотов, имеющая целью так задурить людям голову, чтобы они не обращали внимания на тех, кому живется лучше, и не пытались, как призывают социалисты, ?отобрать и переделить?. Однако теперь, двадцать лет спустя, Томас был вынужден пересмотреть свою позицию.Альфред с первого дня пребывания в Даунтоне твердил любому, готовому его слушать, что желает быть поваром, и хотя к цели этой шел несколько извилистым путем, все же отчетливо видел где-то там, вдали, свой собственный сияющий огонек. За Уильяма карьерные перспективы обрисовала в свое время маменька, но тот, сколько помнится, не сильно возражал, а если его и посещали сомнения, то исключительно в смысле способностей, а не самой идеи. Томас в первую неделю работы заслужил репутацию человека амбициозного, причем с отрицательным подтекстом — читай: пойдет по головам и ни перед чем не остановится, — однако в глубине души понятия не имел, к чему же на самом деле стремится и стремится ли вообще. Ему не нравилось положение коридорного — а кому оно понравится? — и он приложил все силы к тому, чтобы подняться чуть выше и стать лакеем, а потом и старшим лакеем. Когда оказалось, что и эти будни не похожи на прогулку в парке, он вознамерился стать камердинером. Как он тогда сказал Филиппу? Меня тошнит от лакейской работы. В общем, все его цели сводились к понятию ?облегчить себе жизнь?. И почему-то каждый новый барьер, будучи взят, переставал казаться таким уж привлекательным спустя весьма короткое время.

О перспективе стать дворецким ?амбициозный? Томас впервые задумался только после того, как об этом упомянула миссис Хьюз, хотя такой венец карьеры казался более чем логичным вариантом. В конце концов, он даже почти убедил себя в том, что именно этого с самого начала и хотел. А как же иначе? И что в итоге? Несколько недель работы в ?желанной? должности у сэра Марка Стайлза Томас вспоминал не иначе как с ужасом. Тогда он решил: проблема в том, что он уже привык к мысли стать дворецким именно в Даунтоне. Что ж, Господь — или судьба; все-таки материалистичные воззрения социалистов были Томасу, пожалуй, ближе — исполнил и это желание. И, разумеется, с уже знакомым результатом. Получите, мистер Бэрроу, и радуйтесь — если сумеете.

Радоваться получилось плохо. Более того, бывали дни, когда Томас был позорно близок к тому, чтобы проклясть час, когда согласился на ?идеальный? вариант графа Грэнтэма.В те дни, когда Томас уже осознал зыбкость как окружающего мира, так и собственной жизни, но еще не проникся к смерти даже подобием уважения, он вполне серьезно предполагал, что когда-нибудь Карсон поселится в аббатстве Даунтон в виде привидения и станет наводить ужас на молодых лакеев, хотя, естественно, сочтет ниже своего достоинства общаться с горничными, если вдруг тем вздумается устроить спиритический сеанс вроде того, что проводили в людской после войны. На поверку же оказалось, что такой пустяк как работающее сердце для превращения в привидение не помеха, а терроризировать Карсон предпочитает не лакеев, а своего непосредственного преемника. Впрочем, это, последнее, можно было предположить заранее.

Когда Карсон, с торжественно-похоронным видом передавая дела, вскользь упомянул, что не намерен отныне вмешиваться в жизнь Даунтона как это и положено удалившемуся на покой пенсионеру, — ну разве что изредка и в случае крайней необходимости, — Томас ни на секунду ему не поверил. И правильно сделал: ?крайняя необходимость? случалась по десять раз на дню. Карсон, словно заправский фокусник, обладал даром материализовываться в самых неожиданных местах и в самое неожиданное время, что, в общем, изрядно напоминало те времена, когда он гонял нерадивых лакеев и точно так же внезапно возникал в дверях будто статуя возмездия. По сути, все вернулось к тому состоянию, в котором находилось до помолвки леди Эдит. Томас с самого начала подозревал, что так и будет. Он пошел на это с открытыми глазами: такой вариант ?возвращения? в Даунтон его, как ни противно это признавать, вполне устраивал. Все-таки он и в самом деле, как метко заметил чертов Бейтс, непростительно размяк за прошедшие годы. Довольно быстро, однако, Томас понял, что чистая ?номинальность? собственного статуса дворецкого его почему-то изрядно раздражает. Нащупать причину этого довольно странного феномена не получалось, — а может, просто не хотелось по-настоящему. Что ж, видимо, человек просто так устроен, что ему вечно чего-то не хватает. В общем, бойтесь своих желаний, господа добрые прихожане, ибо они имеют обыкновение исполняться.* * *После приснопамятной истории с замужеством леди Сибил Карсон словно нарочно нанимал на должность шофера мужчин, которые годились в отцы не то что дочерям графа Грэнтэма, но и подчас самому графу Грэнтэму. И вообще относился к этим собеседованиям как-то чересчур серьезно — словно выбор леди Сибил был заразной болезнью, которую, паче чаяния, могли подхватить и леди Мэри с леди Эдит, так что теперь следовало на всякий случай установить карантин. Так что, хотя обе леди были уже замужем, — а Карсон, к слову, уже не отвечал за наем персонала, — Томас, заприметив в день собеседования в людской этого пьющего чай ревизора с озабоченно нахмуренными бровями, ничуточки не удивился.

Состояние бровей Карсона объяснилось сразу же, как Томас увидел первого кандидата на недавно освободившуюся должность шофера Даунтона. Стивен Сирс, уроженец Лондона, почему-то решивший перебраться в сельскую местность — мода такая пошла, что ли? — был не только молод, но и вызывающе красив. Темные чуть навыкате блестящие глаза; длинные девичьи ресницы, отбрасывающие на щеки кокетливые тени каждый раз, когда их обладатель обманчиво скромно опускал взгляд; правильные скулы; почти аристократически бледная кожа; почти непристойно сочные губы, время от времени растягивающиеся в несколько самоуверенной — что было вполне простительно — улыбке. Томас и сам не остался равнодушен к этому образчику совершенства, и не только в эстетическом смысле. Опасен, с первого же взгляда определил Томас, крайне опасен, причем не для леди, пропади они пропадом, а для некоего дворецкого, которому не суждено в ближайшее время расстаться с приставкой ?младший?. Темноволосый и темноглазый Сирс ничем не походил на Джимми, даже его такая же самоуверенная улыбка была немного иной, и все же собственная реакция на него отчетливо напомнила ту давнюю встречу в коридоре, когда, казалось, блеклая краска стен, полутемные комнаты и весь окружающий мир будто бы стали чуть ярче от чужого присутствия. Первым порывом Томаса было немедленно выставить это ходячее искушение за дверь — и как бы не осенив себя при этом крестом в обережение от происков лукавого. Однако он быстро справился с собой. Нельзя же отказать человеку в работе по такой причине — даже не обольщавшемуся насчет собственного морального облика Томасу это казалось, мягко говоря, подлым. Да и потом, раньше Томасу не приходило в голову, что ему грозит своим поведением подтвердить худшие — и весьма далекие от реальности, надо заметить, — стереотипы. Похоже, думал он, быстро просматривая рекомендации, события последнего года плохо повлияли на его самосознание. А может, и не года, а лет, начиная с того дня, когда он потерял голову и самообладание настолько, чтобы прийти в комнату Джимми. Собственное благоразумие с недавнего времени Томас оценивал удручающе низко — причем это касалось всех сфер жизни. Разве не говорил он леди Мэри: ?Иногда у меня просто вырываются некоторые вещи, и даже если потом я об этом жалею, ничего уже не поправишь?? Это было неприятное открытие — что он на самом деле просто легкомысленный идиот, да еще и склонный к истерикам в худших традициях мелодраматического жанра. Открытие, с которым пока еще только предстояло примириться. Пока же Томас чувствовал себя то ли неумелым канатоходцем, неожиданно оказавшимися под самым куполом цирка без страховки, то ли конькобежцем на подтаявшем под лучами внезапно выглянувшего солнца льду. А расплачиваться придется этому красавчику, кокетливо стреляющему глазками из-под полуопущенных ресниц, — а ведь наверняка это только иллюзия! — и уверенному, что работа уже практически у него в кармане.Томас так увлекся самокопанием, что почти не помнил все остальные собеседования. Позже, по третьему кругу просматривая аккуратную стопку рекомендательных писем и перебирая свои заметки, он не смог связать с тем или иным именем ни одного лица из числа крутившихся в голове — кроме лица Сирса, разумеется. Непростительное, надо заметить, разгильдяйство. Возможно, Карсон, контролирующий все, что делает его преемник, не так уж и не прав. Еще одно неприятное открытие.

Кое-чему, однако, Томас все-таки научился. Глядя на его идеально-бесстрастное лицо, никто, включая Филлис Бакстер, не заподозрил бы, какое смятение царит у него в голове. Жаль, что привитая Карсоном дисциплина не распространялась на мысли, удержать которые под контролем было куда сложнее, чем тренированные и ко всему привычные мышцы. — А, Бэрроу.Возвращавшийся из конюшни Томас графа Грэнтэма заметил только тогда, когда чуть на него не налетел. — Добрый вечер, милорд. — Как встречи с кандидатами на место шофера?Томас удивленно приподнял брови. Несколько последних лет граф Грэнтэм, казалось, вообще не знал, есть ли у него шофер или по каким-то причинам временно нет. Потом он сообразил: леди Эдит. Леди Эдит любила сидеть за рулем и частенько сама ездила на станцию встречать родственников и прочих гостей. Кроме того, был еще мистер Брэнсон, не возражавший при случае вспомнить прошлое. Теперь же первая вышла замуж и уехала в Бранкастер, а второй обзавелся собственным магазином, где и пропадал почти круглые сутки, частенько опаздывая к гонгу. В глубине души Томас подозревал, что граф именно это обстоятельство считает чуть ли не святотатством и молчит только из опасения вызвать громкое недовольство леди Мэри, и что Карсон, вероятно, разделил бы чувства графа и предоставил бы сочувственное ухо. От этой мысли свело челюсть, и выдавить: — Все отлично, милорд, — получилось с трудом. — Что ж, я рад. Да и Карсон говорил про одного очень перспективного кандидата.В строгом соответствии с поговоркой про черта в эту секунду с ними поравнялся Карсон, видимо, направлявшийся в свой коттедж. — А, Карсон! — обрадовался граф Грэнтэм. — Мы с Бэрроу как раз говорили про того молодого человека, шофера, как же его?..Карсон, казалось, смутился, покосился на Томаса, но все-таки ответил: — Тэйлор, милорд. Джек Тэйлор.Томас мысленно дал себе подзатыльник и все-таки извлек из памяти нужные рекомендации и послужной список.— Тэйлор, надо же, — граф Грэнтэм улыбнулся. — Они, случаем, не родственники?Томас открыл было рот, чтобы задать вопрос, но спохватился и с громким стуком сомкнул челюсти.— Нет, милорд, насколько я понял, нет, — между тем сообщил Карсон, успевший, оказывается, даже поинтересоваться, не состоит ли этот ?замечательный? молодой человек в родстве с тем Тэйлором, который работал в Даунтоне несколько лет назад. — Ну да это неважно. Что ж, отлично, Бэрроу, — непонятно что похвалил граф Грэнтэм и, обрадованный перспективой избавиться наконец-то от проблем с транспортным средством, насвистывая, пошел в замок.— Мистер Бэрроу… — неловко начал Карсон. — Все в порядке, — вздохнул Томас и зачем-то солгал: — Мистер Тэйлор мне тоже показался самой удачной кандидатурой.Карсон недоверчиво приподнял бровь, а потом сухо кивнул и направился дальше по тропинке.Томас же пошел в замок, отчаянно пытаясь вспомнить, как же выглядит ?самый удачный кандидат? Джек Тэйлор.* * *Даже пребывай Томас накануне в меньшей прострации, он все равно вряд ли запомнил бы Джека Тэйлора в лицо. Выглядевший даже моложе своих тридцати трех Тэйлор во всем остальном вполне отвечал требованиям Карсона. Не то чтобы некрасивый, скорее, незаметный и, несмотря на темные волосы и смугловатую кожу, какой-то бесцветный, он обладал тем особым типом внешности, которую трудно запечатлеть в памяти даже при желании. Наверное, его часто принимали в толпе за кого-то другого. Кроме того, Тэйлор улыбался смущенной и будто бы извиняющейся улыбкой, а его голос, по природному тембру глубокий и наверняка насыщенный, звучал негромко и мелодично. Единственное, что сразу притягивало взгляд, — это руки. Огрубевшая кожа оставалась тонкой и не могла спрятать движения мышц, почти по-женски изящные и узкие кисти почему-то казались сильными, а длинные пальцы — ловкими. ?Впрочем, скоро это великолепие скроется под форменными перчатками?, — без сожаления, просто констатируя факт, подумал Томас, и повел Тэйлора осматривать гараж и ?коттедж? — а точнее, просто пристройку в пару комнат, в которой полагалось жить шоферу.За то недолгое время, что ушло на это мероприятие, Тэйлор едва ли произнес три фразы, так что Томас счел новенького молчуном, но очень быстро выяснил, что ошибся. В первый же день Дейзи, готовя ужин, угощала миссис Патмор мнением Тэйлора о фильмах с Рудольфом Валентино и Луизой Брукс. Энди, подхватывая очередное блюдо, смотрел на Дейзи взглядом побитой собаки — он, похоже, всерьез на нее нацелился и теперь все больше сгибался под тяжестью рушащихся надежд, — однако не забывал впитывать каждое слово. На второй день миссис Патмор давала Тэйлору советы по части того, в каких пабах хорошо готовят его любимые блюда. На третий Тэйлор уже пил чай с миссис Хьюз в ее кабинете — Томас заглянул туда на секунду и в первый момент подумал, что произошла какая-то неприятность: ему и самому случалось сиживать с чашкой чая в этой ?исповедальне?, но лица собеседников были чересчур беззаботны для обсуждения каких бы то ни было проблем. Когда на четвертый день Филлис Бакстер вскользь бросила: — Хорошо, что ты выбрал на эту должность Джека, — Томас не выдержал.— Джека? — переспросил он с предгрозовыми раскатами в голосе. Он не собирался разыгрывать из себя Карсона, отчитывающего горничную за флирт с лакеем, это получилось само собой.Бакстер слегка покраснела: — Мистера Тэйлора, если ты настаиваешь. Я ничего такого… — она запнулась и, улыбнувшись, добавила: — Обещаю при горничных следить за своим языком, мистер Бэрроу. Но я просто хотела сказать: это было мило с твоей стороны.Она опустила глаза, и Томас почувствовал, что сам заливается краской: не столько слова, сколько тон голоса живо напомнил ему тот разговор в гардеробной накануне его краткосрочного исчезновения из Даунтона.Томас прокашлялся и уточнил: — Мило?— Я случайно услышала разговор Джека с мистером Карсоном в день собеседования, — ответила Бакстер так, будто это что-то объясняло.— Ясно, — протянул Томас. Он ненавидел выказывать неосведомленность, особенно если собеседник об этой неосведомленности не догадывался.День, однако, выдался настолько суматошный, что добраться до бумаг в кабинете Томас не успел. На ужин в комнату слуг он явился в несколько мизантропическом — да что уж там, еще более мизантропическом, чем обычно, — настроении. Чем дальше, тем больше ему казалось, что не просто легко вписавшийся в рабочий коллектив, но и угрем втершийся ко всем в доверие Тэйлор плетет какой-то заговор. Это подозрение, впрочем, изрядно отдавало паранойей, так что Томас изо всех сил пытался воскресить собственное, хотелось бы верить, что крепко спящее, а не отсутствующее благоразумие и удержать на этот раз язык за зубами.При его появлении все поднялись и резко замолчали. Томас уже привык к такой реакции. Она ему даже нравилась. Не так давно он и сам точно также замолкал при появлении Карсона.Что-то, однако, было не в порядке. Томас окинул взглядом стол и заметил с краю неприметную фигуру Тэйлора. — Мистер Бэрроу? — миссис Хьюз смотрела на него знакомым многозначительным и покровительственным взглядом: мол, не наделай глупостей, мальчик. Почему-то именно в ее исполнении этот взгляд Томаса совсем не раздражал.— Садитесь, — бросил Томас и сам опустился на свое место во главе стола.Тэйлор поймал его взгляд и робко улыбнулся краешками губ, — и Томас чуть не подавился глотком воды. Конечно, шофер обычно питался в своем коттедже. За все время, что Томас проработал в Даунтоне, только один человек осмеливался нарушать эту традицию и человеком этим был Том Брэнсон. Так может, стоило начинать опасаться за матримониальное будущее мисс Сибби? Хотя Тэйлор не производил впечатления революционера, жаждущего ломать барьеры. Но в его тягу к обществу Томас почему-то тоже не верил. В конце концов, он за все прошедшее время от Тэйлора и десятка слов не услышал.Но робкая — и, надо признать, очень приятная — улыбка Тэйлора была именно благодарной, как будто разрешение остаться много для него значило. Томас опустил глаза и принялся с огромным вниманием вглядываться в жаркое на тарелке. Он опасался, что тренированные мышцы лица, каким бы невероятным это ни казалось, все-таки оплошают и выдадут его удивление. Хотя так до конца ужина и не смог понять, что же именно его до такой степени удивило.* * *Томас с легкостью и точностью описал бы любой закоулок аббатства Даунтон, включая кладовые, цветники и конюшни, но гараж мог разве что найти, и хорошо если без помощи компаса. Ни обязанности лакея, ни работа младшего дворецкого не требовали присутствия в этой части замка. Более того, Томас обнаружил, что даже если задаться целью ознакомиться с упомянутым помещением, сделать это будет не так-то просто. Банально не хватает времени, да и предлог найти — тоже не самая тривиальная задача.

Томас, правда, подозревал, что все эти так называемые препятствия существовали исключительно в его голове, но ничего не мог с собой поделать. Признаваться в этом странном интересе не хотелось даже себе и уж тем более не хотелось давать поводов для подозрений Тэйлору.

Томас решительно не понимал этого человека. С тех пор как Тэйлор начал время от времени присоединяться к трапезам в комнате слуг, Томас успел хорошо изучить оттенки его голоса, действительно сильного и звучного. Первоначальное впечатление оказалось ошибочным: Тэйлор не был молчуном и не отличался замкнутостью, хотя по-прежнему в присутствии Томаса странно каменел и уменьшал количество произносимых в минуту слов чуть ли не вдвое. Было и еще одно обстоятельство, о котором, вероятно, не догадывался больше никто из обитателей поместья: Тэйлор был скрытен. Как-то незаметно, очень под стать неприметной внешности, и все же — скрытен. Он легко и с удовольствием поддерживал разговор на любые отвлеченные темы, охотно делился мнением о еде, литературных произведениях или фильмах, казался открытой книгой — но на самом деле никто ничего о нем не знал. И в этой неуловимости, иллюзорности опущенных барьеров было что-то странно знакомое.

Томас в конце концов добрался до бумаг, из которых выяснил, что Тэйлор — местный уроженец, сын фермера из поместья сэра Энтони Страллана. Выяснил он и то, почему с его стороны было ?мило? дать Тэйлору работу — тот оказался вдовцом, в одиночку воспитывающим сына. Не удивительно, что Карсон клюнул. (?Да, такое восприятие действительности очень способствует установлению добрых отношений с окружающими?, — с мягкой укоризной заметил у Томаса в голове голос Бакстер.) Однако помимо этих довольно официальных данных — какой смысл скрывать то, что написано в документах? — никто ничего о Тэйлоре не знал. Ни того, почему он оставил отцовскую ферму, ни того, планирует ли когда-нибудь туда вернуться, ни даже того, с кем живет его сын, пока отец круглыми стуками торчит на работе.

Томас как раз размышлял об этом феномене, когда в очередной раз наткнулся на Карсона. Вернее, услышал голос этого в очередной раз заглянувшего на чай неугомонного пенсионера и уже привычно почувствовал себя то ли наглым мальчишкой, незаконно влезшим в визитку вместо ливреи, то ли вообще самозванцем. — Миссис Патмор меня об этом тоже спрашивала, — донеслись до Томаса слова Тэйлора. — Вы, наверное, не знаете, но в Йоркшире Тэйлор — самая распространенная фамилия. — Томасу показалось, что это утверждением прозвучало с непонятным удовлетворением. — А Джек — самое распространенное имя.

Томас неслышно вынырнул из-за косяка. Тэйлор сидел спиной к двери и увидеть его все равно не мог, Карсон же, даже если что заметил, то, разумеется, и бровью не повел. Да и с чего бы? — Банальнее было бы зваться только Джоном Смитом, — продолжил Тэйлор, — да и то не в Йоркшире, а где-нибудь в Лондоне.Он, судя по тому, как напряглись мышцы у него на виске, завершил свое утверждение фамильярным подмигиванием, и Томас с трудом удержался от желания протереть глаза. Никто, даже миссис Хьюз, не разговаривал с Карсоном в такой манере. В его присутствии все инстинктивно подтягивались и чуть деревенели даже теперь, когда он уже не был их начальником. Томас и сам при виде Карсона все еще машинально одергивал визитку и сильнее выпрямлял спину.— Гм… — откликнулся Карсон. Шуток, тем более не отличающихся остроумием, он не одобрял не по долгу службы, а по велению сердца. — Добрый день, мистер Бэрроу.

Услышав его имя, Тэйлор немедленно вскочил, развернулся, чуть не опрокинув стул, и вытянулся почти что по стойке ?смирно?. Томас вскинул руку — сидите, мол, — коротко поздоровался с Карсоном и довольно невежливо исчез в темноте коридора. Его душил истерический смех.Вечером после ужина Томас курил на заднем дворе в компании Бакстер. Когда-то это ее обыкновение время от времени выскальзывать вслед за ним и просто стоять рядом, словно наслаждаясь дымом дешевых сигарет, удивляло, потом — после случая в ванной, в памяти помеченного как ?тот?, без дополнительных определений, — раздражало, а теперь не только стало привычным, но и грело душу. Приятно было осознавать, что кто-то не скрываясь ищет его общества. Приято было осознавать, что в неожиданной, удивившей его самого привязанности к этому дому есть толика взаимности.— Мне кажется, или Тэйлор… — Томас, впервые решившийся озвучить терзавший его вопрос, замялся, подбирая слова, но все равно закончил двусмысленно, — как-то странно на меня реагирует? — Он взмахнул рукой, словно стараясь огоньком сигареты дорисовать суть. — Он не знает другого начальника, — подтвердила Бакстер возникшие днем подозрения. — То есть, — она смутилась, поняв, как это прозвучало, — я хотела сказать… Ты же понимаешь… — Понимаю, — кивнул Томас с нервным смешком. — Понимаю, что я — идиот.* * *Обращение ?Бэрроу? — а тем более ?мистер Бэрроу? — звучало для Томаса как музыка. Недаром он скрупулезно и с каким-то мстительным удовольствием когда-то поправлял и Бейтса, и даже Тома Брэнсона, хотя уж этому, последнему, точно не было до подобных социальных игр никакого дела. Брэнсон просто ошибался, путался во всех этих условностях, сначала потому, что считал их несущественными, потом — потому что, как любому ученику, ему требовалось время, чтобы как следует заучить урок. (Томас втайне полагал, что на свой ?урок? Брэнсон потратил чересчур много времени, а значит, оказался тугодумом; однако нехотя признавал, что результат вышел очень, возможно даже слишком впечатляющим, и это соображение довольно долго служило для него источником негативных эмоций.) Вот Бейтс, тот все прекрасно понимал. Томас не сразу сообразил, что для Бейтса, как и для Брэнсона, этикет обращений — вся эта атрибутика, микроскопический, но все же подъем по социальной лестнице — не имеет значения. Однако, в отличие от Брэнсона, Бейтс прекрасно осознавал, что это может быть важно для кого-то другого. Он говорил ?мистер Мозли? не потому, что таково было пожелание семьи графа Грэнтэма, а потому, что считался с чувствами бывшего камердинера. Он после возвращения из тюрьмы какое-то время нарочно называл Томаса по имени — и не скрываясь ухмылялся, замечая, как в бешенстве расширяются чужие зрачки и непроизвольно вскидывается подбородок. С тех же пор, как — не без помощи Бейтса — Томаса назначили младшим дворецким, он вообще перестал к нему обращаться. Это казалось случайностью, просто стечением обстоятельств — но Томас научился подмечать вдруг сжимающиеся губы или на мгновение уплывший взгляд — свидетельства секундной задумчивости; короткая — другие и внимания не обращают — пауза в разговоре, пока мозг выстраивает фразу так, чтобы избежать неких вполне конкретных слов. Какое-то время это казалось Томасу победой, свидетельством внутренней капитуляции противника перед превосходящими силами объективной реальности и высшей справедливости. И лишь увидев манеру Бейтса обращаться с новоиспеченным лакеем Джозефом Мозли, понял, что его тот тоже просто жалеет. Бейтс, очевидно, сам был не рад, что результатом его помощи накануне памятного крикетного мачта стали не выданные на прощание приличные рекомендации, а повышение — да он этого и не скрывал, — однако что-то неуловимо переменилось в его отношении. Томас затруднялся подобрать определение этим переменам, но чувствовал их безошибочно — кожей, — а уловив в этой мешанине из старых обид и новообретенного понимания оттенок жалости, предсказуемо взбесился. Теперь, впрочем, это все было в прошлом, древняя история, античные Пунические войны, — и, положа руку на сердце, если бы Томас знал, из-за чего у Бейтса вскоре после визита мадам Мельбы возникли проблемы с полицией, он бы никогда не написал в полицию. ?Да какими бы ни были причины, все равно не стоило?, — обычно говорил у него в голове голос Бакстер при воспоминании о тех событиях.

При полном отсутствии природного великодушия Томас принадлежал к тому редкому типу людей, на которых стыд действует положительно и благотворно. Возможно, потому, что в большинстве порицаемых общепринятой моралью ситуаций он и не испытывал этого чувства. Он научился игнорировать эту самую чертову общепринятую мораль так же, как научился в свое время ходить или дышать — потому что без этого навыка было не выжить. Он не стыдился своих… наклонностей — и точно так же не испытывал стыда, подкладывая Бейтсу украденную табакерку, или заимствуя из графских кладовых вино, или напоминая Гвен о ее прошлом. И мир с его выверенным мнением и прилизанной добродетелью мог катиться к черту — для Томаса все это было справедливо, а значит, правильно. Но история с Грином в его личной системе ценностей относилась к другой категории — и личная же система ценностей была тем единственным, с чем Томас искренне считался. Так что да, ему стало стыдно, и вместо того, чтобы усилить неприязнь к человеку, заставившему испытать это, в сущности, довольно тяжелое чувство, данное обстоятельство помогло ему свою неприязнь преодолеть. Нечто похожее произошло и с его отношением к Бакстер, которую Томас с некоторых пор вообще готов был наречь ангелом во плоти — пусть даже он в ангелов и не верил.Как бы там ни было, с тех пор как его взгляд на Бейтса утратил черный искажающий налет ненависти, с тех пор как чуть сместился, словно под воздействием новеньких линз, фокус, Томас стал иначе смотреть на ставшую привычной игру в обращения — или их отсутствие. Ведь, в конце концов, Бакстер, изредка, забывшись, но называла его ?Томас?, а он и не думал ее поправлять. И, пожалуй, даже не возражал бы, если бы это вошло у нее в привычку — хотя до сих пор не набрался решимости ей об этом сказать. Что в имени? — как повторяли за поэтом многие поколения англичан и не только. Этикет, этот идол светского общества, условия и условности, титулы и наименования — все это не более чем почтовые коды, нанесенные для удобства идентификации на карту, отображающую проложенные по земле дороги. Суть остается там, под низким облачным небом, и сколько ни перерисовывай копию, сколько ни поправляй нарисованные кем-то линии, реальность от этого не изменится. Отношение не изменится от того, что кем-то изобретенные правила предписывают сменить ?Томаса? на ?мистера Бэрроу?, и уважения в голосе собеседника не прибавится. Да, наверное, именно в этом и было дело — в уважении. На тридцать пятом году жизни, достигнув, по крайней мере формально, пика своей карьеры, Томас наконец-то понял то, что с самого начала было очевидно тому же Тому, чтоб ему провалиться, Брэнсону, — титул не изменит, словно волшебная палочка, твою жизнь. Говорят же, что громкое имя не возвеличивает, а лишь унижает того, кто не умеет носить его с честью.Вероятно, именно по этим довольно сумбурным и невнятным причинам Томаса так удивило, а затем и взволновало поведение Тэйлора. Его неловкое — и, весьма вероятно, круто замешанное на страхе — уважение к статусу грело самолюбие. Ведь на самом деле не имело значения, в замке Карсон или где-то в деревне, в своем коттедже, или в пабе, или где там он проводил теперь свое время — его призрак все равно витал в коридорах Аббатства. Дворецкого Томаса Бэрроу не сравнивали с дворецким Чарльзом Карсоном только потому, что это было бессмысленно. Кому придет в голову выставлять беспородную клячу против чистокровного арабского скакуна — итог все равно очевиден. Даже Энди, который не знал Томаса до войны, который не видел живописный бардак в комнате старшего лакея в связи с поисками пропавшей табакерки, не слышал про украденное вино, не застал позорную драку с Уильямом на кухне; даже Энди, для которого он всегда был ?мистером Бэрроу?, инстинктивно подбирался и начинал быстрее перебирать ногами именно в присутствии Карсона. Так что о соперничестве речь не шла и не могла идти изначально. Да и не нужна ему эта недостижимая победа — во всяком случае, именно в этом Томас пытался себя убедить всякий раз, когда при виде знакомо нахмуренных косматых бровей в груди стремительно поднималось раздражение. Но с того самого вечера, когда Томас искренне назвал себя ?идиотом? и заметил недоумение и лукавую теплящуюся смешинку в глазах Бакстер, он начал ловить себя на том, что при взгляде на Тэйлора сами собой чуть расправляются плечи. Это было невообразимо глупо и отдавало дешевым тщеславием, от которого Томас поклялся избавиться еще лежа в своей комнате с перебинтованными запястьями, но с тех пор в присутствии Тэйлора он — вопреки всем материальным и бестелесным призракам мира — в самом деле чувствовал себя настоящим дворецким.