Глава 2. Коронация (1/1)

Дорога до Реймса была неожиданно лёгкой: расстояние от Парижа кортеж преодолел намного быстрее, чем ожидалось. Возможно, этому способствовало то, что чем сильнее Филипп и его двор удалялись от Парижа, тем лучше становилась погода: всё реже начинал накрапывать дождь, всё чаще из-за туч выглядывало солнце. Теплело, а опустившийся к вечеру туман был не слишком густым.В деревнях, через которые кортеж проезжал, люди выходили на улицы и кланялись ехавшим впереди представителям династии Капетингов, но почти на каждом лице Филипп замечал напряженное, настороженное ожидание. Это по-прежнему беспокоило его, но уже не так сильно.С той встречи на дворцовой крыше будущий король почему-то чувствовал себя спокойнее. К нему вернулась прежняя уверенность, и он чаще улыбался, глядя на проносящиеся мимо убранные поля и зеленеющие вековыми деревьями леса. Нередко он думал о том рыжеватом молодом человеке… иногда, на недолгих привалах, он с надеждой всматривался в лица окружающих его людей. Но чаще всего он видел мать, Тибо де Блуа и ещё нескольких человек из ближайшего окружения королевы. Лишь несколько раз к ним присоединялся Генри Молодой Король?— старший из сыновей Плантагенета. Высокий, красивый, с мягкими светлыми волосами, Генри казался воплощением обаяния и вежливости, но Филиппа настораживали взгляды, которые он изредка на себе ловил. Его не оставляло чувство, что старший принц наблюдает за ним, как ловец за добычей. И поэтому Филипп старался быть где-нибудь подальше, когда Генри?— а может, и другие двое братьев вместе с ним, ― появлялся поблизости.Вечером тридцать первого октября они наконец прибыли в Реймс, где их встретил брат матери, Гильом Шампанский. Дядя Гильом по прозванию Белые Руки был первым герцогом и пэром Реймса, и к предстоящей церемонии всё готовил он. Встретившись с его тёмными проницательными глазами, Филипп ощутил прежнее волнение, но дядя тут же подбодрил его:― Не бойся, Филипп. Они все ждут этого с нетерпением. И я уверен, ты оправдаешь их ожидания.Будущий король лишь вымученно улыбнулся.Ночью он почти не спал. Ворочаясь с боку на бок, пытался представить, как пройдёт завтрашний день. Как и довольно часто, он мысленно воображал себе самое худшее?— что споткнётся прямо на входе в собор, что забудет слова клятвы, что на город нападут сарацины и сожгут его. Лучше было мысленно пережить всё это сейчас, чем по-настоящему потом. И каждый раз сердце его обрывалось. Забыться недолгим сном он смог лишь когда слабо забрезжил блеклый осенний рассвет. И был разбужен уже спустя несколько часов.На подступах к собору ноги подогнулись, но Филипп снова справился с собой и поднялся ― гордо и уверенно. Голова слегка кружилась, лишь делая немыслимые усилия, он держался прямо. Даже расшитая лилиями мантия казалась непосильно тяжёлой. Но он смог выдержать всю службу, вспомнить каждое слово клятвы и даже улыбнуться дяде, возложившему на его чело корону?— тоже тяжёлую, блистающую синими и зелёными самоцветами, а также чистыми, как слёзы, алмазами.Лишь опустившись на трон, Филипп смог оглядеть толпу, в молчании взиравшую на него под церковные песнопения. Множество лиц, большая часть?— незнакомые или знакомые смутно, по отрывочным детским воспоминаниям. Друзья отца. Враги отца. Множество эмоций?— от преклонения до презрения. Филипп обернулся; мать улыбнулась ему, улыбнулся и Генри Плантагенет. Именно он нёс корону, и почему-то сейчас Филипп жалел об этом. Он предпочёл бы принять символ своего не очень счастливого, но великого будущего из рук кого-то другого, кого-то, кому бывший принц, а ныне уже почти король доверял.И всё же, когда Генри первым опустился на колени для принесения оммажа?— привычной, но немного изменённой вассальной присяги, ― Филипп нашёл силы тепло улыбнуться ему в ответ. Он знал: теперь всегда придётся владеть собой. Слабости непростительны. И лишь когда Генри поцеловал его руку?— точнее, фамильный перстень Капетингов, ещё один знак верховной власти, Филипп позволил себе чуть скривить угол рта, так, чтобы никто этого не заметил. И ровным голосом произнёс:― Я благодарю вас за вашу преданность.Генри выпрямился и отошёл, и герольд сейчас должен был называть одного за другим всех вассалов французской короны. Каждому предстояло подойти, склониться в поклоне и поцеловать поблёскивающий крупным сапфиром перстень. Филипп не хотел ни запоминать имён, ни вглядываться в лица; ему лишь хотелось, чтобы всё это поскорее закончилось, но он знал, что вассалов десятки. Сейчас, следом за Генри, ему должен был присягать…― Ричард Плантагенет, герцог Аквитанский, сеньор Пуату и Мэна! —?громогласно объявил герольд.Толпа расступилась, шаги в гулкой тишине прозвучали необыкновенно отчётливо. Филипп пока не поднимал головы, но ему казалось, что эта поступь знакома ему, и он испытывал какое-то странное чувство…Наконец рыжеватый молодой человек, с которым будущий король пил вино на крыше, остановился перед ним, пристально глядя в глаза. Красивое лицо было непроницаемо спокойным, а Филипп… Филиппу казалось, что щёки заливает румянец, который видят абсолютно все. Какой позор. Он не узнал одного из Плантагенетов, он предстал перед ним не в лучшем виде?— глупым мальчишкой, прячущимся от всех под проливным дождём!Ричард опустился на колени, но перед этим чуть слышно прошептал:― Значит, Жан из Шампани.В глубине голубых глаз играли весёлые искорки, и сколько Филипп ни всматривался, он не находил там обиды. Ричард склонил голову. Губы коснулись сначала перстня, а потом ― незаметно, совсем мимолётно, ― кожи. И снова средний из сыновей Плантагенета поднял глаза, встречаясь с Филиппом взглядом. С большим трудом заставляя голос повиноваться, новый король произнёс:― Я благодарю вас за… вашу преданность.Наверно, виной тому была холодная погода последних дней, но едва произнеся это, Филипп чихнул, прикрыв рукой лицо. Как и подобает, все сделали вид, что не заметили этого. Почти все. Тихий шёпот заставил ещё сильнее залиться краской:― А я говорил вам, что вы простудитесь. Больше не гуляйте под дождём.С этими словами Ричард снова учтиво поклонился и, развернувшись, вернулся на своё место. И почти сразу герольд назвал имя следующего вассала?— Джеффри, младшего Плантагенета.Вслед за ним было и множество, десятки других имён, поклонов, одинаковых фраз, пожеланий и поцелуев, но руку Филиппа до сих пор жёг только один. По крайней мере, так ему казалось. Был ли он? Или ему лишь почудилось, что был? А может, он был случайностью? Но этот взгляд Ричарда… Ведь если хоть на миг представить… нет, лучше не представлять. Представлять подобное?— греховно, и ему стоит об этом помнить. И всё же он не мог заставить себя перестать скользить глазами по толпе, ища там Плантагенетов. До самого последнего оммажа.*В первый миг, увидев на троне знакомого юношу, Ричард не мог прийти в себя. Неожиданно, более чем неожиданно… значит, сам французский король сидел на крыше и пил вино, грозясь сверзнуться вниз? Что ж, в конце концов, при всей мудрости, о которой говорил отец, Филипп был совсем юным, и наверняка он чувствовал себя немного запутавшимся. Но это продлится недолго, ничто не меняет человека так быстро, как власть.Думая так, Ричард улыбался и украдкой наблюдал за молодым королём. Сейчас, в парадном облачении и короне, спокойный, с аккуратно расчёсанными длинными волосами, он был ещё более красивым. Блистательным. И далёким. Но герцог Аквитанский догадывался, что юноша нескоро забудет эту вассальную присягу. И, видя, как взгляд иногда начинал как будто искать кого-то в толпе, Ричард вскоре уверился в этом.А ещё он очень отчётливо ощущал на своих губах вкус кожи ― нежной, тонкой, с видимыми под ней голубоватыми венами. У него самого руки были совсем не такие, на них уже осталось множество шрамов, а кожа казалась похожей скорее на грубую ткань. Да, ещё одно свидетельство того, насколько они разные. И всё же Ричард верил в судьбу. Которая зачем-то свела их на крыше ещё до этой формальной коронации. И герцог Аквитанский понимал, что всегда будет помнить Филиппа Августа именно таким?— прячущимся на ?своей? крыше, сидящим под проливным дождём с единственным желанием в глазах ― чтобы хоть кто-то понял его, выслушал, улыбнулся. Его руки тоже скоро огрубеют: Франции не избежать войн. Но эту мягкость и эту испуганную пульсацию крови Ричард тоже уже не сможет забыть. Даже если попытается. Вечером после церемонии в Реймском замке был назначен пир. На массивных столах высились огромные блюда с зажаренными кабанами, фазанами, кроликами. Вин тоже было множество?— французские домены славились ими не меньше, чем Аквитания. Но всё же Ричарду вина его родной земли нравились намного больше?— они были крепче и слаще, да и разливались из бочек, а не из этих странных стеклянных бутылок, портивших, казалось, весь вкус благородного напитка. К тому же то, что пили здесь, вблизи Парижа, лишь казалось лёгким, а на самом деле кружило голову не сразу, но зато с удивительной силой.Первый кубок он выпил почти сразу после того, как закончили петь менестрели?— лишь их красивые мелодичные голоса заставили шумные разговоры ненадолго стихнуть. А сейчас гул и гомон снова отдавались в сводах зала.Ричард и его братья сидели за главным столом?— вместе с Филиппом, его матерью и немногочисленными вассалами, связанными с бывшей королевой кровными узами. Здесь же сидела и маленькая жена Филиппа?— Изабелла. Её выдали за него ещё несколько лет назад, и эта хрупкая девочка ничем не напоминала свою величественную предшественницу. Но Адель Шампанская, сидевшая рядом, была с ней необыкновенно ласкова?— невольно Ричард заметил это. Намного более ласкова, чем Филипп, ни разу и не взглянувший в её сторону. Впрочем, герцог Аквитанский не был этим удивлён: роскошь обручаться с человеком действительно любимым не полагалась королям. Как и роскошь иметь действительно счастливую семью. Королям вообще не полагалась настоящая роскошь.Иногда он ловил взгляд Филиппа на себе. Но ни разу тот не заговорил, а стоило глазам встретиться, поспешно отворачивался. И Ричард тоже молчал, настроение у него было не слишком хорошим, и чем больше он пил, тем хуже оно становилось. Пока что ему удавалось скрывать это, но всё же Джеффри, подметив что-то, не удержался:― Что это ты такой тихий сегодня? Не даёт покоя чужая корона?― О недалёкий брат мой, ― немедленно оживился Ричард, ― я лишь размышляю.― Над чем это?― Над тем, насколько быстро вы с Генри позеленеете от зависти к юному Филиппу. Ты пока позеленел только на четверть. Зато в зубах у тебя петрушка. И Бога ради… ― поймав брата за руку, он строго нахмурился, но не перестал при этом довольно улыбаться, ― не нужно бросаться в меня едой, мы всё же не дома.Джеффри бессильно зарычал и отвернулся. Ричард фыркнул. Такие разговоры были для них обычными, и обычным было то, что он в них побеждал. Но неожиданно, впервые за уже довольно много лет, герцог Аквитанский подумал, что ничего весёлого в этом нет. Младших братьев нужно защищать, о них нужно заботиться… при условии, конечно, что они не пытаются перегрызть тебе горло, как делают это Джеффри и даже совсем ещё маленький Джонни.И Ричард нахмурился. А поймав очередной взгляд Филиппа, вдруг почувствовал, как всё внутри сжалось. Может быть, там, на крыше, он, Ричард, жалел этого юношу именно из-за своей тоски по настоящей семье? Что ещё могло заставить его вот так просто сесть рядом и накрыть Филиппа своим плащом? Так, как он накрыл бы младшего брата? Или всё же…Определённо, ему нужно было проветрить голову, и, поднявшись, он направился через зал на улицу, а оттуда?— к выходу на крепостную стену. Реймс считался очень значимым пунктом, а замок пэра?— его сердцем. И поэтому широкая стена окружала каменные постройки со всех сторон, пряча от посторонних глаз всё, кроме крыш. Сейчас, когда на город никто не нападал, на переднем участке стены было пусто?— силуэты часовых мелькали лишь вблизи сторожевых башен.И Ричард закрыл глаза, снова подставляя лицо ветру?— довольно тёплому в сравнении с тем, что царствовал в Париже. Так он простоял довольно долго, то проваливаясь в тяжёлые размышления, то глядя на лежащие впереди дома и далёкую полоску леса. Тихие шаги за спиной заставили его вздрогнуть и ― уже разворачиваясь ― выхватить из ножен на поясе кинжал.― Мне не хотелось бы умирать сегодня. И чтобы моя стража, увидев, что вы наставили на меня оружие, убила вас, мне бы тоже не хотелось.Поняв, кто перед ним, Ричард поспешно спрятал оружие:― Жан из Шампани, ― почти пропел он. —?Как неожиданно Вас здесь видеть.Филипп нахмурился, но тут же натянуто усмехнулся:― Вы… злитесь?Ричард некоторое время молчал, потом покачал головой:― С чего бы?И с удовлетворением увидел на лице растерянность, сразу делавшую его таким детским и искренним:― Я же вас обманул.― А я вас не узнал, ― парировал герцог Аквитанский. —?Точно так же, как вы не узнали меня. Кажется, мы с вами в расчёте.― Странная мысль, ― тихо произнёс Филипп.Но в глазах его Ричард теперь увидел явное облегчение. Приблизившись ещё на шаг, он прошептал:― Только вам придётся помнить, что я знаю вашу тайну.― Какую? —?приподнял брови Филипп.― Что вы любите убегать на крышу.― Это был не я, ― решительно заявил новый король.Ричард посмотрел в темное небо и засмеялся:― Не верю. Вы не откажетесь от такого места только потому, что теперь носите корону.― Откуда вы это знаете?― Не знаю, ― отозвался Плантагенет и, помолчав немного, спросил: ― почему вы здесь?Филипп опустил глаза. Казалось, он боролся с собой, пытаясь на что-то решиться. Тонкие руки начали нервно комкать край плаща. Новый порыв ветра растрепал волосы. И наконец юноша прошептал:― Я подумал, что… вам стало тоскливо.― Если так, то что? —?несколько удивлённый ответом, полюбопытствовал Ричард.― Хозяину всегда оскорбительно, когда гости грустят.― Значит, я вас оскорбил, и вы отправились вызывать меня на поединок? Ричард опять подступил немного ближе. Филипп мягко отошёл назад, в тень высоких зубцов стены. Герцог Аквитанский не мог не отметить: он движется грациозно, как большая хищная кошка. Но жест, которым юный король поправил волосы, был нервным, как и последовавшая за ним робкая улыбка:― Что вы, нет. Я хотел просто вернуть вам долг.― Долг?И снова Плантагенет сократил расстояние, но на этот раз Филипп не шевельнулся. Он уже овладел собой и теперь стоял спокойно, скрестив на груди руки и внимательно изучая лицо Ричарда. Да… королевское достоинство проступало в каждой черте бледного лица, с ним не вязался лишь странный лёгкий румянец, который Ричард видел даже в полумраке. И блеск глаз, оттенённых длинными ресницами.― Вы оказались со мной рядом, когда я был в отчаянии, ― голос прозвучал необыкновенно тихо.Слова укололи Ричарда. Какая глупость. Этот юноша точно так же, как и все, кого Плантагенет знал раньше, считал, что никто и ничего не может сделать просто так. Хороший поступок порождает долг. Обязательно долг. И никак иначе. Хмурясь, сын короля Генриха сухо ответил:― Я не желаю никакой платы. Я рад был быть полезен моему сюзерену.Ричард думал, что Филипп не ощутит этой резкости, не заметит перемены настроения, но кажется, он заметил: собирался было сделать шаг навстречу, в последний миг передумал и остался на месте. Королевское достоинство победило. Но голос опять странно дрогнул:― Тогда вы ещё не были моим вассалом и не…Неожиданно Филипп замолчал. Словно он чуть было не сказал чего-то, чего очень не хотел говорить. И несказанный обрывок фразы явно не давал ему покоя. Ричард невольно залюбовался этим смятением в глазах, которые сейчас казались совсем тёмными. И всё же Плантагенет поборол желание ещё немного приблизиться и просто ждал следующих слов. И кажется, король решился:― …и не поцеловали моей руки.Снова воспоминание всколыхнулось в его голове. Невольно он посмотрел на бледное запястье, которое Филипп прижимал теперь к груди, и облизнул губы. Но ответ его прозвучал ровно и равнодушно:― Я лишь засвидетельствовал вам своё восхищение и верность.Произнеся эти слова, Ричард почувствовал, что сам заливается краской. Его ложь была очевидной: за поцелуем стояло что-то большее. Что-то, с чем он не мог справиться до конца даже сейчас. Что-то, о чём никогда не говорят на исповедях и чего никогда не должен обнаружить в себе король. Что-то, что иногда поднималось в его душе вот уже на протяжении многих лет, ещё с отрочества, поднималось лишь к тем, кто действительно оставлял след в его сердце, а таких людей было мало. Но теперь, когда он стоял напротив Филиппа, это что-то снова рвалось на свободу, как лев из клетки. Сдерживаясь, Ричард чуть склонил голову, закрыл глаза и добавил:― Простите, если я испугал вас или смутил.― Не испугали.Ладонь неожиданно легла на плечо. Филипп внимательно смотрел на него, и в настороженных глазах он читал вполне определённый вопрос. Вопрос более откровенный, чем те, которые обычно можно позволить себе при второй или третьей встрече… и на который очень трудно было промолчать. Но ответа Ричард не знал. Да даже если бы и знал… не произнёс бы вслух.― Я думаю, вам нужно возвращаться. Ради одного гостя не стоит оскорблять прочих.Кажется, от него ждали вовсе не этих слов. Но разочарование выдала лишь слабая дрожащая улыбка. Филипп кивнул, убирая руку:― Возвращайтесь и вы.Тихие удаляющиеся шаги растаяли в тишине. Ричард снова посмотрел на лес вдали и глубоко вдохнул. Ему хотелось забыть весь этот разговор и всю ту бурю чувств, в которых он теперь пытался разобраться, но способ для этого был лишь один. Выпить ещё вина и надеяться, что больше король не заговорит с ним. И не приблизится. Ни на шаг.*Хмурясь, Филипп смотрел на дно своего кубка. Рубиново-красное вино отражало неровный свет сотен свечей. Обычно взгляд на колеблющееся пламя успокаивал, помогая собраться с мыслями и принять решение. Но не сегодня.То, что он сейчас испытывал, было малопонятно ему самому. Щёки просто горели?— и Филипп уже не мог списать это на холодный ветер: он вернулся в зал достаточно давно. И было отвратительно раз за разом поднимать взгляд и видеть лишь насупленного Джеффри и Генри, за что-то его распекавшего с самодовольным видом. А Ричард так и не пришёл, наверно, всё ещё стоял, глядя на расстилающийся впереди Реймс, позволяя ветру трепать волосы. Впрочем… какое ему, Филиппу, было до этого дело?В конце концов, он никогда себе подобного не позволял. Вот так просто пойти за почти незнакомым человеком, чтобы отдать ему какой-то несуществующий ?долг?? Большей глупости и придумать было невозможно. Он. Французский король. Кому-то что-то должен. И кому? Плантагенету! Будущему кровному врагу, ведь рано или поздно вражда начнётся! И средний сын Генриха наверняка понимает всё не хуже Филиппа, наверно, поэтому в глазах и было такое удивление? И поэтому таким резким и холодным был ответ?Я рад был быть полезен моему сюзерену.Блики свечей в очередной раз дрогнули. Филипп вздохнул. Слова о долге были жалкой попыткой оправдаться перед самим собой. Ведь он пошёл за Ричардом потому, что увидел необъяснимую, но лютую тоску в его глазах. Увидел и почему-то поверил, будто сможет помочь. А вместо этого? Получился какой-то скомканный разговор, от которого король ещё больше запутался. Лишь одно он осознавал точно. Он был близок к тому, чтобы не справиться с собой и там, в тени стены, шагнуть Ричарду навстречу?— и тогда случилось бы что-то непоправимое. Но Господи, как же ему этого хотелось. Правда хотелось. Поэтому сегодняшняя его вечерняя молитва будет очень длинной.Раз за разом он повторял себе одно и то же. Ему просто не хватало чьей-то поддержки. Особенно в последнее время. И именно поэтому, только поэтому он почувствовал такую тягу к среднему из Плантагенетов. К Ричарду. Этот рыцарь просто был первым, кто проявил к нему доброту. Попытался позаботиться. Ещё не зная, что ?оказывает услугу своему сюзерену?.― Что с тобой, милый? —?тихо спросила мать. —?Какой-то ты сердитый.Вздрогнув, Филипп поднял глаза. ?Королевский? стол почти опустел: ушёл Джеффри Плантагенет, ушла Изабелла, ушли почти все приближённые отца. Но менее шумно не стало: за соседними столами вассалы продолжали веселиться?— они привыкли праздновать ночи напролёт, расходясь спать перед рассветом. А иногда засыпали прямо на своих местах?— особенно этим отличались гости из более южных провинций, которые не видели ничего особенного в том, чтобы вздремнуть на жёсткой скамье или прямо под ней.Мать сидела рядом и гладила Филиппа по руке своей хрупкой рукой. Он улыбнулся, встречаясь с ней взглядом, но тревога так и не исчезла, мать даже сдвинула аккуратные брови. Она чувствовала какую-то перемену. Филипп вздохнул и заговорил, стараясь, чтобы голос звучал равнодушно:― Что ты думаешь о Плантагенетах?Она слегка нахмурилась, потом посмотрела на Генри:― Разное… о каждом?— разное. Кто заинтересовал тебя?― Тот, кого я почти совсем не знаю, ― признался Филипп. —?И кто, насколько мне известно, может стать мужем моей сестры Эллис, если отец всё же убедит Генриха в необходимости этого союза.Упоминание о браке было лишь поводом заговорить о Ричарде. Филипп прекрасно знал, что Эллис Вексенская, дочь Людовика ещё от прошлой его жены, хоть и считается невесткой Генриха Плантагенета, но на самом деле, давно уже стала для него чем-то намного большим. Об этом говорили очень много, и едва ли кто-то из сыновей нынешнего короля по своей воле взял бы себе такую невесту. Но пока Филипп готов был обходить эту тему. Он обязательно прижмёт Генриха к стенке, когда дело дойдёт до переговоров о Вексене, Жизоре и многих других спорных областях континента… ему ещё придётся многое потребовать от этого зарвавшегося англичанина. Но сейчас ни сестра, ни Генрих его нисколько не интересуют. Его интересует только Ричард. Главное, чтобы мать об этом не догадалась. Но глаза?— такие же зелёные, как у него, ― казалось, всё видели насквозь. И Филипп слегка покраснел прежде, чем произнести:― Я просто так спрашиваю. Что ты думаешь о Ричарде?Адель Шампанская вдруг улыбнулась:― Храбрый и добрый. Внимательный. Немного безрассудный. Отчаянный воин, в бою жесток, как говорит твой отец. Упрямый и не похож на братьев. Знаешь, есть в нём что-то южное. Он скорее аквитанец, чем англичанин. И он идёт сюда.Филипп взглянул на большие двери и увидел Плантагенета?— тот казался таким же спокойным и весёлым, как и раньше. Услышав, что в другом конце зала снова запели менестрели, он развернулся и направился туда. На Филиппа он даже не взглянул.― Ах да, ещё я слышала, он любит музыку и сочиняет стихи, ― добавила мать, тоже провожавшая рыжеватого молодого человека внимательным взглядом. —?Подружись с ним, ты сможешь у него многому научиться.― Вот ещё… ― пробормотал Филипп, поспешно отворачиваясь.Мать засмеялась:― Я говорю тебе серьёзно. Хочешь, я предложу Плантагенетам провести с нами неделю в резиденции в Фонтенбло? Твой отец хотел бы подышать там воздухом прежде, чем… ― на несколько секунд глаза увлажнились, но она справилась с собой: ― прежде, чем окончательно похолодает, а вы могли бы поохотиться и отдохнуть.Филипп замер. Мысль о том, чтобы предложить Ричарду задержаться, у него уже возникала, но… он скорее умер бы, чем решился?— особенно после этого разговора на крепостной стене. Да и терпеть этого нервного Джеффри и Генри с какими-то его тайными планами молодому королю совершенно не хотелось. И всё же…― Я не знаю, ― произнёс он и вдруг осёкся.Сильный голос Ричарда слился с мелодичными голосами менестрелей, певших что-то о тайной любви. С музыкой глуховатый нежный тембр звучал до странности чарующе. Филипп попытался рассмотреть Плантагенета за множеством поднявшихся со своих мест людей, но не смог. Зато отчётливо увидел презрительную усмешку на лице Генри, сидевшего сейчас вполоборота.― Красиво, да? —?мать подперла ладонями подбородок и сразу как будто немного помолодела. —?Такой голос мог бы быть у Бога. Соглашайся, Филипп. Я бы хотела с ним познакомиться ближе.― Хорошо, ― решаясь, он допил вино и тут же налил себе ещё. —?Но только… ты сама предложи.В конце концов, он имел право в последний раз побыть ребёнком. Увидев, что мать кивнула, Филипп снова стал прислушиваться к песне. И снова ему почудились в ней нотки безысходного, но глубоко скрытого отчаяния.Три мили до угасшего востока,Три хмурых и холодных серых дня,На острове обманчиво-далёкомМой ангел бледный, я всё жду тебя…