Глава 2: Моя честь — это верность (1/1)

Они продолжали идти вперёд. Западные границы СССР остались позади, войска противника отступали, немецкие солдаты делали ставки на то, какого числа будет взята Москва, но никто не сомневался, что это произойдёт уже осенью.— Штандартенфюрер* Ягер поспорил со своим наводчиком на сто рейхсмарок, что не будет бриться, пока не возьмёт Москву, — сообщил Финкель во время привала после очередного марш-броска.— Так вот почему он выглядит, как чудовище лесное, — усмехнулся Кей.Финкель осуждающе округлил глаза, но уголки его губ дрожали, как будто он пытался сдержать смех:— Он хочет быть первым на Красной Площади.— Ну, удачи ему, — Кленцендорф выпустил дым в вечерний воздух, даже не скрывая сарказма.Финкель смерил его внимательным взглядом:— Вы не разделяете радостных настроений, оберштурмфюрер?Кей вздохнул и щелчком отправил окурок в сторону:— Ну почему же не разделяю? Просто в моих правилах надеяться на лучшее, а готовиться к худшему. Мы уже проиграли одну войну.— Но вторую не проиграем, — уверенно сказал Финкель и даже как-то приосанился, — в наших рядах теперь нет предателей.**— Надеюсь, что так.Девятнадцатого сентября они, наконец, заняли Киев. Красная армия отступила только спустя два месяца тяжёлых боёв, и тем вечером они пили прямо на улице. Кей впервые увидел Финкеля пьющим с тех пор, как он попал на фронт, роттенфюрер сидел на бордюре и хлестал трофейную водку из горла. Кленцендорф молча опустился рядом, но на него даже не посмотрели, Финкель продолжал пить, глядя прямо перед собой:— Ты как? — спросил Кей после продолжительного молчания.Финкель был грязным и потрёпанным, как и все, но даже под слоем грязи и пепла было заметно, что он выглядел бледнее, чем обычно:— Нормально, — прохрипел он, прежде, чем снова приложиться к бутылке.Кленцендорф ему ни капли не поверил, но не стал допытываться:— Знаешь, ты держался молодцом. Может, тебя даже повысят в звании.Финкель сжал губы в тонкую линию, а бутылку в руках так, что побелели костяшки. Кленцендорф уже думал, что он промолчит, но тот вдруг выпалил, всё ещё глядя прямо перед собой:— Я думал, что умру там. Кей вздохнул и с трудом, но выдрал у него из рук бутылку. Сделал глоток и сказал, когда спазм, схвативший горло, прошёл:— Я понимаю. Но ты не умер. И это хорошо.Финкель, наконец, повернулся к нему, в его синих глазах плескалось что-то похожее на отчаяние. ?Это то, чего ты хотел? Об этом ты мечтал, глупый мальчишка?? — хотел спросить Кленцендорф, но не спросил. ?Я безумно рад, что ты жив.? — хотел сказать он, но не сказал. Вместо слов он обнял Финкеля за плечи и притянул к себе. Тот сначала напрягся ещё больше, но через пару секунд вдруг расслабился и уткнулся оберштурмфюреру в плечо. Кленцендорф неловко погладил его по волосам, грязным и спутанным:— Ты действительно хорошо сражался. Достойно. Будь моя воля, я бы уже тебя в унтер-офицеры перевёл.Финкель молчал, только дышал часто и поверхностно, а Кленцендорф продолжал говорить, только бы заполнить тишину:— Что если мы утрём Ягеру нос и сами первыми пройдёмся по Красной площади, м?Финкель фыркнул ему в погон:— Боюсь, на Красную площадь его и не пустят, ведь он к тому времени будет подметать своей бородой пол.Кленцендорф неприлично громко заржал, запрокидывая голову назад, не потому, что шутка была очень смешной, но потому что нервное напряжение копившееся так долго, наконец, нашло выход. Финкель начал смеяться вслед за ним, и через секунду они уже хохотали, задыхаясь и цепляясь друг за друга.Когда последний смешок стих, Финкель посмотрел Кею в глаза и искренне улыбнулся впервые с июля:— Спасибо.Кей усмехнулся да взъерошил его и без того растрёпанные волосы. Ему хотелось сказать какую-нибудь успокаивающую чушь, вроде ?всё будет хорошо?, но он не любил давать обещаний, которые было не в его силах сдержать.Спустя неделю всех членов СС подняли ни свет ни заря. Их вызвали в Бабий Яр — маленькое местечко под Киевом, испещрённое оврагами:— Оберштурмфюрер Кленцендорф! — Финкель нагнал его по дороге. — Доброе утро.— И тебе не кашлять, — буркнул Кей в ответ, затягиваясь. Он не был согласен с тем, что это утро можно считать добрым — слишком сильно было дурное предчувствие.— Как вы думаете, — Финкель понизил голос, — что происходит?Кей бросил на него недовольный взгляд:— Я понятия не имею, Финкель, командование мне не докладывается. Но я думаю, мы можем ему доверять, — последнее он добавил чуть громче.Финкель кивнул и пошёл рядом молча. Его обеспокоенное лицо добавляло Кею нервозности, и он заставил себя отвернуться, напомнив себе, что не нанимался в няньки к этому пацану.Когда они прибыли на место, дурное предчувствие, поднимавшееся в душе Кея, захлестнуло его. Люди в больничных пижамах рекой стекались в овраг. Гестапо уже были здесь, проверяли у прибывающих документы и заставляли их раздеваться. Почти все подчинялись беспрекословно, некоторым помогали люди в белых халатах.— Какого?.. — выдохнул Кей.— Стройся! — оберштрумбаннфюрер*** окрикнул их и СС-вцы мгновенно образовали ровную шеренгу и вытянулись по струнке. Офицер прошёлся вдоль ровного ряда тел, стоявших плечом к плечу, всматриваясь в бесстрастные лица солдат:— Те из вас, кто хочет прямо сейчас поучаствовать в уничтожении врагов рейха, сделайте шаг вперёд. Чуть меньше половины колонны шагнули, будто в едином позыве. Кей, воспользовавшись тем, что на него не смотрят, отвёл взгляд от старшего по званию и перевёл его на овраг. Раздетые догола люди сгрудились на дне, они жались к друг другу замёрзшие и понукаемые Гестапо. Те, кто пытался оказать хоть какое-то сопротивление, получали удары и падали в грязь.Враги Рейха. Кленцендорфа затошнило. Он был не против уничтожать врагов Рейха, он рвался их уничтожать, но, когда он клялся на верность фюреру, ему обещали немного не это. Совсем не это.— Кто-нибудь ещё? — оберштурмбаннфюрер обвёл цепким взглядом строй и уголки его губ дёрнулись в жёстком подобии полуулыбки.Ещё с десяток солдат шагнули навстречу командующему один за другим. Воспользовавшись тем, что тот отвернулся, Кей повернул голову. Найти Финкеля почему-то было не сложно, хотя он стоял также ровно, как и все, в точно такой же форме. Но вот вечно выбивавшаяся из причёски прядка спадала на лоб, выглядывала из-под фуражки и отливала рыжим в лучах утреннего солнца. Кленцендорф стиснул челюсти. Он уже хотел отвернуться, но Финкель вдруг тоже повернул голову в его сторону, будто почувствовал, и их взгляды встретились. Кею хотелось покачать головой, сказать одними губами ?стой на месте? или выбежать из строя и оттащить Финкеля подальше, но это всё были непозволительные слабости. Он отвернулся, внутренне умоляя, чтобы Финкель не вызвался добровольцем, потому что ему казалось, что если Финкель вызовется, что-то страшное произойдёт.Он остался на месте. Оберштурмбаннфюрер увёл добровольцев вниз, остальных оставил наблюдать, и получив команду ?вольно?, Финкель подошёл к Кленцендорфу, молча остановился в нескольких шагах. Кей не смотрел на него, он смотрел в овраг, где гражданских уже выстроили в шеренгу, а СС-овцы встали с автоматами на изготовку:— Стойте! — девушка в белом халате выскочила между солдатами и гражданскими. — Что вы делаете?! Они же больны!Она кричала на немецком с сильным акцентом, но Кей понимал каждое слово. Его сослуживцы с автоматами, видимо, тоже:— Пошла отсюда! — оберштурмбаннфюрер вытащил из кобуры пистолет и махнул дулом в сторону девушки. — Вали, пока я тебя не пристрелил!Молодая женщина из толпы врачей, чуть старше той, что выбежала, рванулась было вперёд, чтобы увести подругу, но стоявший рядом гестаповец крепко схватил её и удержал на месте:— Нет! — худая фигурка в белом халате вся тряслась, но не уходила, одна против толпы вооружённых солдат. — Вы обманули нас, если бы мы знали, мы бы никогда не привели пациентов! Прекратите, они ведь просто больны! Они безвредны!— Мне это надоело, — хмыкнул оберштурмбаннфюрер.Кей знал, что случится ещё до того, как это произошло. Раздался выстрел, и девушка рухнула на землю, как подкошенная. Её тело, ещё секунду назад исполненное напряжения, но вместе с ним какого-то изящества, упало как мешок и замерло. Та женщина, которую удерживал гестаповец, что-то истошно завопила на русском. Оберштурмбаннфюрер убрал пистолет в кобуру:— Огонь.Кей видел смерть много раз. Он чувствовал боль и ярость, когда умирали его товарищи, он чувствовал радость, когда убивал врагов. Но в этот раз всё было совершенно по-другому. Кей смотрел на трупы, которыми наполнился овраг, и пытался убедить себя, что всё правильно, всё так, как должно быть, но что-то внутри него вопило и протестовало изо всех сил. Красное пятно расползлось по белой косынке медсестры. Кленцендорф закурил.— Вы в порядке, оберштурмфюрер? — подал голос Финкель, до этого стоявший так тихо, что Кей даже забыл о его существовании.— Они... блять, — не сдержался Кленцендорф, неопределённо махнув рукой, — они больные люди, Финкель.Роттенфюрер отвёл от него взгляд и перевёл его на овраг:— Они отравляют генофонд и производят нецелесообразные денежные расходы, — Финкель говорил, а его голос не выражал никаких эмоций, как и лицо. Будто он зачитывал агитку. — Они должны умереть.Кей шагнул ближе:— Уверен на сто процентов?Финкель вздёрнул подбородок, совершеннейший мальчишка:— На двести.Ещё шаг. Кленцендорф выдохнул дым прямо ему в лицо:— Тогда почему ты здесь, а, роттенфюрер? Почему не вызвался добровольцем?Финкель покраснел, то ли от смущения, то ли от злости, и глубоко вдохнул через рот, очевидно, намереваясь разразиться долгой тирадой, но вместо этого закашлялся.Кленцендорф подождал пока ему полегчает, благоразумно отведя сигарету в сторону:— Я тебе вот что скажу. Ты так думаешь до тех пор, пока там, — Кей ткнул сигаретой в сторону оврага, — не оказался кто-то из твоих близких. Но дай бог, чтобы ты никогда не изменил своё мнение.Он растоптал окурок и зашагал прочь. Кажется, Финкель пытался его окликнуть, но Кленцендорф только ускорил шаг.Летом сорокового ему пришло письмо. Писала Рози, подруга детства, письма которой Кей всегда открывал с нетерпением, ведь это были единственные письма, приходившие ему на фронт. ?Дорогой Кей, — начиналось письмо, — Инги больше нет. Я искала её в течение месяца после того, как её забрали, только чтобы узнать, что моего ребёнка убили. Теперь я знаю, что не было никакой больницы и никакого лечения. Такое происходит повсеместно. Ты знаешь, я всегда принимала любой твой выбор, потому что ты взрослый, и как я надеялась, сознательный человек, который в состоянии сам решить, что ему делать со своей жизнью и за кого воевать. Я всё ещё придерживаюсь такой позиции, но боюсь, после того, что случилось, нам с тобой не по пути. Мне жаль терять последнего человека, который связывает меня с детством, но не так жаль, как свою дочь. Прошу, не отвечай на это письмо, не пиши мне больше.Прощай,Рози.?Он перечитывал это письмо несколько раз и ему всё казалось, что оно не настоящее. Он не мог поверить, что Инга, всегда немного печальная, но бесконечно умная Инга мертва. Он не мог поверить, что государство, которое поклялось защищать своих граждан, и фюрер, который обещал счастье каждому, убили ребёнка, только за то, что он отличался от остальных. Он не мог поверить, что его единственный близкий человек отвернулся от него из-за политических разногласий. Хотя, в последнее поверить было проще всего. Рози никогда не высказывала вслух своего неодобрения нацистскому режиму, но он всегда видел, что она несогласна. Они просто не говорили об этом, но он прекрасно понимал, что после такого, она не могла молчать. И всё же, он смотрел на неровные буквы, выведенные очевидно дрожащей рукой, и не мог поверить. Это письмо до сих пор лежало среди вещей Кея. Вместе с другими письмами Рози, вместе с фотокарточками, которые она ему присылала. Вместе с фото Инги, которую он видел в последний раз, когда ей было восемь, но на фото она была почти взрослой девушкой и обнимала младшего брата Йоханнеса, которого Кей так и не увидел.