Последний день Корта (1/1)

Я не рассказывала эту историю никому.Но ты, дорогая моя, просто обязана знать хоть толику правды о том, что случилось давним сентябрьским днём. Солнечный и тёплый поутру, он к вечеру обернулся предгрозовой духотой и бурей. А в наш дом принёс неясность, тревогу, подозрения, что мучат меня до сих пор.Может, именно тогда во мне умерла вера в людей. Или я, разучившись им верить, стала трезво смотреть на мир.Твой отец не любил ни меня, ни тебя, а подчас изменял даже сонному покою Клесвы с шумом и кутежом столицы. Но взгляни на него теперь и увидишь седого, мудрого, подобревшего человека, нисколько не похожего на прежнего моложавого старшину. Смягчились резкие черты лица, поменялся взгляд, стала иной походка. И всё свершилось в один день.Очень долго я по крохам собирала и узнавала всё, что произошло в последний приёмный день моего старшины, но всей правды не знаю и сейчас. Даже имён тех людей, кто видел его накануне, не осмелюсь тебе назвать.Прочти, дорогая, знай это, помни и никогда никому не верь. Твой ?старый? отец не любил ни меня, ни тебя, ни Клесву.А ?нового? я боюсь.***21 сентября. В зябкой серости утра.Долго и нудно тянется череда холмов жаркой осенью. Тот, кто издали держит путь, не единожды проклянёт их, когда с трудом поднимется на гнутую спину очередного склона и увидит впереди только новые, вздыбленные, как гребни геланфа. Стелются под ногами травы, дышат ранней росистой свежестью. Когда путник спускается с холма в ложбину, кажется, будто он по колено вошёл в зелёное море, влажно колеблющееся в тени, и от касания мокрых стеблей влага пропитывает одежду, по телу бегут мурашки. Солнце едва золотит промозглый восток, и у земли клубится густой туман.Долго и нудно тянется череда холмов, идущих от старого, почти разрушенного замка в степных вехах. Когда за их грядой открываются крыши далёких построек Клесвы, а ветерок приносит запахи хлеба, жилья и петушиный крик, уставший странник уже не верит в своё счастье.Старшина Корт прошёл весь путь за пару часов, и утренняя прохлада успела пробраться под шерстяную одежду, прижаться к нему, как любовница. На мех луанского тигра, шедшего подле хозяина, роса осела, и шерстинки казались унизаны каплями огранённых алмазов.Если месяц тому назад Корт поторопился бы оказаться в Клесве до рассвета, то сегодня шаг его был широк, но лишен несуразной спешки. Издавна правители поселений устраивали на неделе несколько приёмных дней и только в них разбирали тяжбы жителей, но совсем недавно он отказался от заведённого порядка. Теперь каждый мог обратиться к Корту прямо на улице или встретив в пути, как если бы он сидел в ратуше при всем параде. Воины всецело одобряли перемены, ибо редко могли дождаться какого-то дня, чтобы попросить благословение или притащить связанного крэтса. Но в столице такое было, конечно, в новинку.Молоденький, крови не нюхавший часовой у ворот издали заметил Корта и, стряхнув сонное оцепенение самых трудных часов дежурства, встал навытяжку. Скорее всего о поздней отлучке старшины уже успели посплетничать в гарнизоне. Наверное, не со зла, но из любопытства стражники гадали, что потащило правителя в ночь из дома. Ведь самый хоженый маршрут?— к путане и её весёлым подружкам подешевле,?— лежал в стороне от его пути.Время было раннее даже для провинциальной Клесвы, где издавна селились мирные труженики, семьи с детьми да торговцы. Потому, не встретив никого из просителей на улице, Корт легко взбежал по рассохшимся ступенькам ратуши и толкнул дверь. Светлые, пахнущие смолой и хвоей комнаты с большими окнами сменяли одна другую. Пройдя три просторных покоя, где раньше выслушивали прошения, он вошёл в кабинет. Комната, вопреки общему стилю постройки отделанная панелями из дуба, была в разы меньше прошлых залов. Стол, несколько высоких стеллажей, кресло и окно составляли всю обстановку. А на столешнице среди вчерашних депеш и бумаг уже лежали свежие письма.Те, кто не заставал правителя в Клесве после отмены приёмных дней, оставляли послания в ратуше у бойкого помощника старшины. Поняв, что помощник ещё не пришел, и здесь, как в холмах, он предоставлен сам себе и не должен утаивать мысли, мужчина испытал какое-то трусливое облегчение не застигнутого вора. И тотчас устыдился этого.Сильный, энергичный, не обделённый ни умом, ни интуицией, он мог бы со временем стать преемником Мекдена в довесок к заботам о всей Клесве. Но как благородный дуб столетиями точат паразиты, превращая могучие корни в труху и крошево, так собственные страсти вынуждали достойного человека юлить, таиться и претворять свои замыслы в темноте чужого неведения. Самой рискованной и безумной, граничащей с помутнением и бесчестьем, стала страсть к женщине. Под личиной несерьезного влечения яд пробрался в жизнь, отравил сердце, снедал разум и побуждал к действию. Забылось и то, что сам он был несвободен, хоть давно не любил жену. Страсти правили этим миром.Корт нетерпеливо потянулся к письму, подписанному женской рукой, но обуздал себя и стал читать по порядку. Два мелких прошения о покупке земли быстро легли на деревянное блюдо, с которого их заберёт помощник и оформит ответ по всем правилам. Третье он прочитал внимательно, и сердце забилось чаще. Ведь конверт украшал витиеватый вензель, бумага была дорогой и плотной, а печать источала тонкую вязь запахов торговой эскадры Вольдемара?— манила сургучом, морем и заморской пряностью. Лёгкая дрожь в руках, когда Корт развернул письмо, выдавала его волнение. На трёх листах, исписанных рукою личного помощника, почтенный барин изъявлял старшине всяческое уважение… Желал здравствовать… Перечислял сроки ремонта всех кораблей, потрёпанных штормом (кроме единого уцелевшего)… И сетовал на то, что не сможет вывести его в море в оговорённый день.Корт выдохнул сквозь зубы, хороня затаённую надежду под грузом злой вести, но продолжил чтение. Сбился, не в силах сейчас сосредоточиться, и снова прочёл с середины: ?…И вынужден донести до сведения доблестного старшины, что корабельные крэтсы нанесли грузу и снастям непоправимый ущерб. Приношу всяческие извинения за то, что не берусь снабдить ополченцев в срок. Но чтобы сгладить досадное недоразумение, прошу принять скромный денежный взнос на нужды Клесвы в размере…?.Корт смял проклятое письмецо и долго держал лист в кулаке, не решаясь выпустить из рук, а потом положил на стол. Отчаяние рвало сердце, бесновалось внутри одичавшим зверем, рвало и грызло. В иное время гнев бы толкнул его пойти к барину и потребовать то, что торгаш теперь отказался дать. Но возвращенное обещание Вольдемара выбило почву из-под ног, лишило смысла все усилия и договоренности последних недель, а вместе с тем и опустошило. Ни злости, ни ярости не осталось. Старшина опустился в кресло и смотрел, как всё шире да выше разливается восход.Он и раньше опасался, что барин предаст его… но не ожидал, что это произойдет так быстро. Снова подумалось о кораблях в порту Виригии, нетерпеливом ветре, надувающем паруса, о суматошно драчливых чайках и оживлении, что царит в гавани перед отплытием. Грузчики, матросы, воители, пассажиры?— все устремляются к кораблю, прощаются на берегу и поднимаются по сходням к новой жизни, новым победам, новым надеждам и горестям. Вечером, когда стихает лихорадочное возбуждение, а игуароны перестают осаждать корабль, на палубе по кружкам разливают пунш, совсем немного,?— чтобы глотку промочить да согреть сердце.Ещё недавно мнилось старшине, что среди этих людей отплывут они. А теперь, когда он сделал последнее усилие, перешагнул через себя и снизошел до встречи с паршивым псом, с блудливой собакой?— Глумом,?— и раздобыл два волшебных свитка, что изменили бы его и её… Теперь барин Вольдемар струсил, хотя должен был всего лишь приказать судну отплыть именно в этот день. Оставалось надеяться, что торговец слишком дорожит своим честным именем и не осмелится дальше пятнать репутацию, хоть как-то участвуя в этом деле.Хуже всего то, что Корт успел известить её, и теперь другое сердце жило мечтою о побеге. Они условились, что встретятся у Остапа, если всё будет идти по плану. И теперь он должен остаться в Клесве. И больше её не встретить. Если случится дорогам пересечься, то всякий посторонний должен видеть в них только чужих друг другу, едва знакомых людей. Это кара больней и жгучей, чем едкие, до крови, костей и воплей пробирающие порчельники Изувера. Разум, ведомый чувством, с холодной ясностью рисовал ему, как однажды правда о неудавшемся побеге выплывет наружу, как взбесится его увядшая жена, и как другую осудит молва. Чуткую, яркую, достойную блистать за морем, а не прозябать в тусклых покоях под стражей ревнивца-отца…Корт вздохнул и взял следующее письмо. Оно пришло от Остапа, который, конечно же, простодушно радовался взять любой заказ для Клесвы и ждал поверенного старшины у себя в мастерской. Добрейший старик вряд ли догадывался, что запрос Корта и чужой заказ на редкую драгоценность?— нити одного и того же заговора.?Уже,?— напомнил себе Корт, хотя ум его тщетно искал выход,?— порушенного заговора. Милая, нежная, славная…?За Остаповым пришло короткое светское письмо, написанное чужой женской рукой. Строки твердили о благодарности за какую-то услугу, но такая тоска сквозила в каждой строчке, что ни на минуту Корта не обманули незнакомый почерк и отвлечённый повод. Безумие?— не ответить; он коснулся пера, чернильницы и будто почувствовал запах её духов. Скверно и пусто стало на сердце. Невыносимо.Осталось одно письмо, и Корт взялся за него не сразу. Пришёл помощник, а с ним старьевщик и воин, который по недосмотру отдал скупщику хороший клинок. Несколько мелких дел пришлось разобрать с утра, притупляя душившую боль.Когда он снова вошёл в кабинет, то вспомнил о последней весточке. Ею была записка от Ускользающего Шу, и Корт как в бреду вспомнил, что надеялся найти в нём помощника до того, как обратился к предателю Вольдемару. Из всех писем это больше всего компрометировало главу Клесвы: лидер наёмничьего клана нацарапал всего несколько цифр, непомерно крупных в денежном эквиваленте. Корт остановился. Взглянул на них. Потом?— на добровольное пожертвование Вольдемара… и понял, что должен достать ещё денег.Не нужно ни слов, ни клятв, ни заверений: Ускользающий Шу, привыкнув продавать и меч, и совесть, готов был дать ему путь на волю, не спрашивая имя незнакомки.Осталось только найти эти несчастные деньги.***Время близилось к полудню, когда Корт покончил с большинством дел и сказал помощнику седлать ездового тигра. Тот поспешил выполнить приказ, но смотрел на правителя недоверчиво: не верилось мальчишке, что можно вот так бросить столько нерешённых вопросов и рвануть в О’Дельвайс к Остапу. Наверняка сегодня к сплетням в караулке добавится пара новых, уже про его неожиданные планы в столице. Но Корту было всё равно, что скажут здесь. После вести от Ускользающего Шу старшина уже не мог проститься с надеждой, что с завтрашнего дня начнёт иную жизнь, и маленькая деревушка станет сном о чужой жизни. Ласково-светлым, тоскливо-нежным, но сном, что тускнеет в объятиях нового дня.Однако перед тем, как пуститься в путь, Корту пришлось встретить ещё одного человека.Тот застал его у крыльца ратуши?— нищий, просивший милостыню у проходивших мимо вояк и селян, проворно вскочил и стал отбивать поклоны опешившему Корту. Он лебезил, ворковал и каялся на птичьем языке, и старшина не сразу выхватил из потока слов отдельные и понятные. Нищий просил на хлеб. А когда Корт дал серебряник, бедняк засеменил рядом, и на один широкий шаг старшины приходилось три-четыре его неустойчивых, мелких.Корту требовалось обойти ратушу, чтобы попасть на задний двор к своему питомцу. Большое здание дало им время, а ярко-рыжая зелень и мелкие пристройки?— уединение, чтобы перемолвиться парой слов. На виду у всех посыльные от Глума говорить не любили.—?Паренек-то наш на кургане влип по твоей вине, старшой,?— бедняк говорил тихо и больше всего интересовался качеством брошенной серебряной монетки, чем проблемами своего тёмного покровителя. —?Приходили к нему ребятки. Серьёзные, что твои молодчики у ворот. При оружии. Спрашивали то да сё…Снова, как утром на холмах, дрожь пробежала по телу. Но на сей раз не травы да холод стали тому виной, а стайка дурных предчувствий.—?Говори яснее,?— Корту ещё не верилось, что он докатился до сделки с Глумом, и в приглушённом голосе кипела сдерживаемая ярость. —?Тебя сложно понять.Их шаги потревожили трясогузку, и птичка рванулась с ветки куста; нищий огляделся по-волчьи, прислушался, замолчал. Понизил голос:—?Спрашивали, кто из Клесвы да какие свитки и товары у контрабандистов берёт. Глум, стало быть, не ответил, а они его хорошо-о-о приложили. Раза три или четыре схлопотал. А потом, само собой, в голове у него прояснилось. И язык развязался. И тебе велит передать, что не предал, не думай.Корт не успел и рта раскрыть, чтобы потребовать истолковать поступок мошенника иначе, чем предательство,?— бедняк кхекнул и пояснил:—?У тех ребят, что на курган-то пожаловали, приказ был. Из столицы. Брать всякого, кто с такими свитками нынче покажется. Чёрный рынок, мол, и в тюрягу до выяснения.И снова голос говорившего стал тише, ибо они вышли во двор; Корт теперь едва различал слова и затаил дыхание.—?Такое только воевода приказать может. Чтоб, стало быть, самого старшину Клесвы в тюрягу и до выяснения. Слили тебя, старшой. Глум говорит, мол, знай: сдал не он.И вот вторая монетка перешла из ладони в ладонь, не успев даже блеснуть на солнце. С тяжёлым сердцем Корт поднялся в седло и тронул поводья. Свитки были при нём, и возвращаться в Клесву не пришлось бы?— при счастливом стечении обстоятельств. А когда уже по ту сторону долины он оглянулся на ставшую игрушечной Клесву, у ворот ему почудились фигуры незнакомых воротил.Или, как силился он успокоить себя, кто-то из воителей не успел застать его в селении…***Всё обернулось не так, как он верил, хотел и ждал. В банкирском доме последовал отказ, и по секрету служка ростовщика шепнул, что Корту денег давать не велено. Из уст друзей, бывших учеников, обязанных ему бойцов тоже звучал отказ.До четырёх часов после полудня обил он все пороги, оправдывая и прикрывая свои дела нуждами Клесвы, но всюду следовали молчание, недовольство или испуг во взглядах, вялое рукопожатие и усталое, через силу сказанное: ?Ты же понимаешь, не те сейчас времена…?.Одни прикрывались глухим безденежьем, другие карточными долгами, третьи находили иные причины, но всюду Корта преследовала тень Вольдемара. Значит, ввязался. Значит, не побоялся. Значит, струхнул старый торгаш и делает всё, чтобы выслужиться перед другими.Отчаявшись, Корт теперь просто ждал её на углу улицы, шедшей мимо мастерской ремесленника Остапа, но не решался зайти внутрь. Вот часы на городской площади объявили пришествие нового часа; вот проехал на поджаром тигре чей-то срочный гонец; вот время близилось уже к пяти, а Орлуфия не явилась.?Всё,?— вертелось в голове,?— либо сама раздумала, либо не дали уйти. Нечего больше ждать?.Незаконно приобретенные свитки оттягивали сумку, и Корт дивился, как проходящие мимо стражники могут не видеть этого, не почуять, не признать его, не схватить. Брошенная Клесва жгла совесть. Нечего сказать, достойный финал?— быть брошенным после того, как бросил…Корт проторчал там до шести, но ничего не изменилось.Тогда он вышел из тени и пошёл по улице прочь, низко надвинув капюшон плаща. Но шаг оставался тем же, и стать старшины узнавалась издали. И когда женский, до боли знакомый голос окликнул его, остановился Корт далеко не сразу. Думал?— померещилось. А нет: застучали каблучки, и запыхавшаяся, раскрасневшаяся Орлуфия бросилась к нему через улицу.Взгляд встретил взгляд, улыбка?— улыбку. В её торопливых, сбивчивых оправданиях сто раз звучало ?задержали?, а в ответ?— ?предали?. И в глазах у обоих читалось, что шансов у них нет.Кроме одного, в который до последнего мига надежды верят те, кто любит. Любит азартно, страстно и пьяно.***Душно и жарко затоплен камин у красотки Мэри, подле очага в общей зале подолгу стоять невозможно. С жаром и рёвом пламени, с дымом курительных трубок и паром от промокшей одежды, с винными пятнами на столах и смехом засидевшихся, измотанных за день воинов мешается душистый пар овощного варева и сытное шкворчание мяса в кухонных котлах.В трактире достаточно места для целого клана, но сегодня не протолкнуться, ибо всяк неприкаянный, бездомный да одинокий стремится сбиться в общую кучу. За карточным столом громко выкрикивают ставки и чередуют их с буйной руганью; в уголке сутулого странника окружила стайка женщин, охочих до длинного рассказа; Мэри сбилась с ног и понукает прислугу гневливым взглядом; в сторонке, у двери, нищие тянут кружку горячего варева, одну на всех, как беспросветную жизнь.Сегодня в ?У Мэри? окна закрыты наглухо: ветер швыряется пылью, песком, сухостоем, и грозит засидевшимся людям отдалённый гром. Нет-нет да грянет буря, каких не видели целое лето, и мало кто рискует уйти в ночь. Воздух напряжен, натянут, как струна, и толкает в грудь за порогом. А в трактире жар, смех, шиз-пиво и улыбки случайных женщин, прекрасных до рассвета.Скрипнула дверь, зазвенел бойкий колокольчик, чья трель потонула в трактирном гаме, и на сидящих у двери пахнуло уличной духотой. В трактир вошел пожилой воин, тепло одевшийся не по времени. Те несколько завсегдатаев, что просиживали тут каждый вечер, задержали на нем взгляд, припоминая, что всего пару дней тому назад видели его здесь же, в самом приятном обществе одной бойкой помощницы Вольдемара. Другие без интереса отводили взгляд, а одна из женщин подле странника толкнула подружку локотком да заулыбалась тепло-тепло, точно солнышко после грозы.Красотка Мэри что-то спросила у гостя, но их приветствия перекрыл гам игроков, повышавших ставки. Седовласый, с военной выправкой человек бросил взгляд на веселую группу, и замер на несколько секунд. Весь облик его в это мгновение так походил на гончую, почуявшую кролика, и улыбки на губах меркли. Мэри окликнула его ещё раз, но мужчина досадливо отмахнулся и стал наблюдать за игрой.Играли азартно, шумно и не скупясь.Зрители полукругом стояли за спиной старшины Корта, а ближе всех, наклоняясь к нему неприлично близко,?— молодая, бойкая девушка с золотой косой и тяжелой грудью. Красная бархатная накидка укрыла ее плечи, алый костюм обхватывал стан, и поясок с гранатами горел ярче пламени. Белая опушка рукавов и подола в пламени свечей да отсветах камней казалась золотистой, с кровью. В руке красавица держала кубок и хмелела, как в первый раз. Азартно блестевший взгляд не отрывался от рук Каталы, мотавшего по столу три деревянных стакана, и мельтешение рук кружило голову крепче эля.Корт сидел за столом и был одним из немногих, кто всё ещё следил за игрой, а не любовался девушкой. Он был спокоен до сумасшествия, хотя проигрался крупно, и с каждым проигрышем накидывал ставки всё выше и выше. Но никакая цена, по его мнению, не могла превзойти ту, что он уже должен был заплатить, если не выиграет больше. Еще несколько часов потратил он, под видом каких-то правительственных дел встречаясь наверху то с дельцом-торгашом, то с финансовым воротилой, то с обязанным ему кланом, однако повсюду слышал учтивые, но ничего не обещавшие отговорки.Старшине Корту нужны были деньги, много денег, а кто-то?— и он, право же, знал, кто,?— дал чёткое указание этих денег ему не давать.?Нас продал ему Вольдемар,?— он без конца повторял он ей устало и безразлично,?— и я не знаю, с чего вдруг счёл его своим другом. Если довериться тому, кто единственным богом своим признаёт золото, то ничего хорошего не выйдет. И душу, и сердце, и любовь твою, и верность свою, он продаст раздельно?— чтоб подороже вышло…?.Пирамидка монет и стёкол меж ним и Каталой опасно раскачивалась, но выросла уже до половины бутылки крепкого вина, стоявшей рядом. Такой игры в трактире давно не видывали, и каждому было ясно, что долго еще не увидят?— старшина играл не для выигрыша. Старшина играл для неё, для себя, и всё-таки надеялся, что сумасбродно высокая ставка и бесшабашное упоение игры враз окупят его потери.?Дороговато стоит,?— шепнул кто-то из зрителей другому,?— пускать пыль в глаза воеводовой дочке. Тыщи две просадит или побольше…?.Катала остановился, бросил на Корта быстрый и цепкий взгляд, улыбнулся Орлуфии: вскользь, только краем рта, будто признавал, что губа-то у старшины не дура, но глубока ль сума?— посмотрим…Смотрел и Дамирус, и так тяжело было его молчание, так исказила лицо усмешка, что на вошедшего стали коситься люди. Оглянулся один, посмотрел другой, и вот уже шепоток летел по трактиру, а воздух внутри стал тяжелее и гуще, чем снаружи. Только у стола царили веселье и азарт?— будто утлая свадебная шхуна, увитая цветами и лентами, влетела в объятия Корра, и на борту не успели понять опасность.Первой отца заприметила Орлуфия: почувствовала напряжение вокруг, заметила, как зрители отстранились от нее и стола, оглянулась, и натолкнулась на его взгляд. Она побледнела, но лишь чуть-чуть, вскинула голову норовисто, как диковатая тигрица, и оперлась о плечо Корта, легонько сжав. Но он не понял или не почувствовал угрозы и, неверно поняв ее движение, указал на средний стакан.Катала тоже заметил Дамируса, ибо сидел лицом к двери, и сейчас гадал, как вывернуться из этой истории. Он никогда прежде не видел воеводову дочь, но много слыхал о разгульном нраве старшины Клесвы и его интрижках с женами, боевыми подругами да ?просто дальними сестрами? кое-кого из воинов. О том, что бедолага совсем потеряет разум и прыгнет выше головы, никто и не подумал бы.?Беда,?— уголок его рта дернулся, и в глазах замерла какая-то тёмная, подначивающая злость, затаилась, как враг, пока Корт переводил взгляд с одного стакана на другой и вновь возвращался к среднему; как никогда Катала желал ему поражения, потому что меньше всего хотел в тюрьму за игру на золото, а примерная сумма откупа лежала теперь на столе,?— нескоро старшина теперь посетит столицу?.Но вот Орлуфия положила руку на плечо своему ухажеру, и тот указал на средний стакан.Катала скрипнул зубами, выдохнул и, мешкая лишь для вида, поднял его.Пусто.Разочарование волной окатило зрителей, и те из них, что еще стояли рядом, стали будто бы ненароком рассаживаться по местам. Потеха кончилась, хотя Корт об этом еще не знал. Глядя на Каталу, он гадал, через сколько партий сможет вывести того на чистую воду, и даже досадовал на Орлуфию: она коснулась его в тот момент, когда следовало схватить Каталу за руку и выбить из нее шарик. Отыгрыш снова уплыл в чужие карманы. А с ним убегала и их свобода.—?Мне кажется, сегодня ты крупно проигрался,?— Катала не взялся за стаканы снова, давая понять, что игра окончена.Корт вскинул на него тяжелый, злющий взгляд:—?Я ещё могу заплатить.—?Нет уж, Корт,?— Катала хмыкнул, вставая из-за стола, сгреб выигрыш и едва заметно кивнул в сторону выхода:?— Сегодня тебе и так слишком много придется заплатить. А я не мешаю бизнес и мордобой.Раньше, чем Корт успел бы ответить, Катала посторонился, и на стул грузно опустился Дамирус, красный от духоты и отцовской ярости. Пальчики Орлуфии вдруг так сжали плечо Корта, что он чувствовал, как ногти впиваются в кожу даже сквозь ткань одежды.Пару секунд они смотрели друг на друга, а потом отец перевел тяжелый взгляд на непокорную дочь, и тихо, без злобы и ярости, сказал ей идти домой. Орлуфия, славная легкокрылая пташка, привыкла к восхищению мужчин, роскоши отцовского дома и всеобщей любви. Ей казалось забавным и интересным сбежать с красавцем-старшиной, осыпавшем ее комплиментами да подарками, но лишь сейчас она поняла, что дело зашло далеко. Долго длился немой разговор меж отцом и дочерью. Сначала ярость ударилась о прочную стену, но как лед уступает огню, так и слабая девичья воля робела перед гневом сурового отца. Долго длился немой разговор, но нечего было ждать от него старшине.Пальчики, сжимавшие его плечо, разжались раньше, чем Корт успел бы коснуться ее руки. Растаяло тепло прикосновения, пустотою наполнилось сердце, прошелестели стыдливо робкие шаги, и скрипнула дверь, отрезая от него Орлуфию. Он успел заметить тень девушки за окном в сопровождении людей отца, но никаким словом не сумел бы ее вернуть.Дамирус следил за ним пристально, жёстко, и ждал, пока в трактире не возобновятся разговоры. Чем дальше уходила дочь, тем тише бушевала гроза в его сердце.—?Я тут прослышал, Корт,?— обманчиво спокойно потекла его низкая, мягкая, полная силы и достоинства речь,?— что ты отказался от приемных дней как таковых. Интересное решение.—?Да, воевода. Ведь у правителя всякий день приёмный. Я не могу выставить вон того, кто просит благословить на бой…—?Или дать пару серебряных монет. Разумеется,?— двумя пальцами Дамирус огладил свой подбородок. —?Такое новшество тем любопытнее, что ты отменил их через пару дней после моего приезда в Клесву.Корт не смог сдержать натянутой, нервной усмешки:—?Надо же, какое совпадение… Припоминаю.—?Моего,?— с нажимом повторил Дамирус,?— и Орлуфии. И с тех пор ты взялся за Клесву крепче, чем брался все прошлые годы. Поставки от Вольдемара,?— отпустив подбородок, Дамирус загибал пальцы,?— заказ от Остапа… Чуть раньше были зелья от алхимика. И что-то еще от ювелира. Ты что-то зачастил в столицу, Корт. Туда, где в те же дни бывала моя дочь. Я очень люблю такие совпадения.На сей раз старшина промолчал. Живое свидетельство вины покинуло его, не простившись, а иных доказательств оскорбленному отцу и не требовалось. И никаких оправданий, кроме ее всепрощающего взгляда, Корт для себя искать не подумал бы.Дамирус вздохнул и впервые с их встречи отвел взгляд от немолодого, но еще манившего женщин лица старшины. Вскользь оглядел сидевших в трактире, с удвоенным пылом схватившихся за обрывки своих разговоров; подозвал служанку и велел дать счет. Ревниво и разочарованно следил старшина за тем, как отец платит за выпитое дочерью вино, за ее часть легкой вечерней трапезы?— за всё до гроша, чтобы ни пятнышка долга не упало на её подол. Не таким виделось Корту завершение этого дня. Не таким.Ни разу за весь короткий разговор Дамирус не повысил голоса, и постороннему показалось бы, что говорят здесь, несмотря на прошлую сцену, старые знакомые. Но Корт видел искры в чужих глазах, плотно сжимаемые губы, красными пятнами гнева размалёванные щеки.Всех могла обмануть спокойная внешность воеводы, кроме него. Дамирус качал головой.—?Не знаю, что с тобой делать, Корт.Помолчали, и время растянулось, как пытка, пока Дамирус не поднялся, тяжло опираясь о стол:—?Подумаем в О’Дельвайсе, Корт. Тебе, как-никак, сидеть за два контрабандных свитка. Я не стал пока что передавать это дело Стражам.Корт кивнул, поблагодарив безо всяких слов. Такого позора?— попасть в протоколы Стражей за сделку на черном рынке,?— он не желал ни себе, ни ей.Скрипнула дверь, звякнул колокольчик, и их поглотила душная, напряженная, мрачная ночь…***Может быть, однажды меня спросят, чем закончилась эта история. Я не знаю, что сказать тому, кто хочет узнать правду.Наутро, дорогая, он пришёл как ни в чем не бывало, но это уже не был твой отец: седой, вымотанный и будто сломавшийся, он… прогорел насквозь. Не было в нём того внутреннего огня, страстей и азарта, что пленили меня в старшине много лет назад. Потух смелый и вызывающе прямой взгляд, поседели космы. Никто не узнавал в старике Корта, а он не рассказывал, что стряслось.С той поры он каждый день по-прежнему простаивает на главной площади поселения, но внутрь ратуши не заходит. Мне кажется, Корт?— если это он, а не кто-то чужой под такой личиной,?— боится найти на столе письмо, написанное женской рукой.Но я не верю, что это он.По крошкам и осколочкам я собрала эту историю, просидела дни и ночи на пороге мошенника Глума, рыдала под окнами городской тюрьмы и на коленях умоляла Мэри рассказать хоть что-то. Они отмахивались, жалели, грозили, но со временем сострадание принуждало их говорить со мной. Так я узнала об Орлуфии, о свитках, последней встрече с Дамирусом в том трактире.Всего однажды я спрашивала у Корта, куда он дел те волшебные свитки. Твой ?новый? отец осмотрел на меня странно, явно не зная ответа; не ведом он и моим рассказчикам.Исчез старшина, шагнув за порог трактира. Исчезли два волшебных свитка. Исчезла вскоре и прекрасная Орлуфия, и весть об этом потрясла белостенный город. А где они нынче?— неведомо.Быть может, последняя страсть твоего отца обошлась ему слишком дорого, и он стал одним из тех бесчисленных мертвецов, кого никогда не найдут вдоль пустынных трактов. Или сбежал с нею вместе, а дева-воин на острове Фей-Го и седой, побелевший от прожитых лет старик в Клесве?— попытка утаить правду об их побеге. А может, это действительно он, и только я разучилась верить.Мне, дорогая, неведомо. Но если я так и не смогу докопаться до правды, то об одном умоляю тебя?— узнай.Сегодня ко мне приходил тот нищий. И сказал, что у Глума снова спрашивали про Корта… и обо мне. И если однажды вместо меня ты увидишь другую женщину, то значит, что в давней истории не всё так гладко.Помни, родная, и никогда никому не верь.