Глава 40 (1/1)

Григорий перевернулся на другой бок, положил руку под голову и закрыл глаза. Через пару минут он вновь принялся ворочаться с боку на бок и наконец резко сел на жесткой тюремной постели. Ударив кулаком по стене и выругавшись про себя, он встал и прошелся взад-вперед по камере.***Двадцать лет назад Григорию уже довелось квартировать в подобных апартаментах. Помнится, тогда он развлекал себя тем, что лежал, глядя в стену, и считал кирпичи в каменной кладке. Ему это быстро надоедало, и тогда он принимался вспоминать всех, кому он желал по меньшей мере провалиться сквозь землю. Тех, из-за кого, как ему казалось, он очутился за решеткой. Прежде всего, разумеется, Алексей Косач?— его Григорий всегда называл в числе первых. Этот молодчик мало того, что перешел ему дорогу и увел из-под носа девицу, на которую Григорий положил глаз, так еще и на войне отличился. И ему, в отличие от Григория, не приходилось тщательно скрывать свое прошлое. Николя Дорошенко. До тошноты правильный и благородный, горящий праведным гневом, пообещавший отомстить за друга. Кто его просил лезть в это дело? Ведь если бы он не начал вынюхивать то, что его не касалось, то никто никогда не узнал бы о самостреле. Натали… Ну, на Натали особо-то он не злился и зла ей не желал. Просто ему было все равно. Она всегда была добра к нему, любила его, но… Григорий не мог ответить ей взаимностью. Но ведь он же не виноват в этом, правда? Китти. Ее Григорий, как ему казалось, ненавидел всей душой за то, что она строила из себя оскорбленную, гордую невинность. Уступи она ему тогда, в первый же день после возвращения домой, ничего бы не было. Глядишь, уже и пресытился бы ею, заплатил щедро за ?доставленную радость? да и уговорил матушку выдать любимую крестницу замуж. Может быть, даже и на вольную расщедрился бы. При условии, что Китти ублажала бы его должным образом, разумеется. Даже матушке доставалось от Григория, и в мыслях своих он не стеснялся в выражениях в ее адрес. Если бы только она выполнила свое обещание и отдала Григорию все свои капиталы, ему не пришлось бы сначала унижаться перед отцом, потом?— перед Натали и ее семейством. И уж точно дело не дошло бы до аукционной продажи родного дома. Ну и конечно же отец. Григория начинало буквально трясти от злости, стоило только вспомнить дражайшего папеньку. Он жалел, что вместо портрета тогда не попался ему под руку оригинал. Григорий избил бы его с превеликим наслаждением. За все! За бесконечные попреки, которые он слышал с самого детства: ?Не ленись, бестолочь! Боле на шее у себя сидеть не позволю, иди работай, у нас дел невпроворот! Ну надо же, хитрец какой, невесту-то себе выбрал богатую да знатную, вот как решил дела свои поправить. Даром денег нет, будешь при работе?— вот тогда и назначу тебе содержание посолидней?,?— и так далее, и тому подобное. За неимоверную скаредность: зачем, скажите, отцу одному все капиталы? Актриску свою потешить, тряпками да бриллиантами завалить ее, чтоб чаще ласкала? Ведь Григорию-то эти деньги нужнее, у него семья молодая, ребенок должен быть народиться. Еще он отделал бы папеньку за то, что тот разлучил его с Китти. В очередной раз власть свою показал, макнул Григория лицом в грязь, дескать, ты здесь никто. И слово твое в этом доме ничего не значит. Григорий задыхался от злости, думая об этом, и вновь представлял себе, как вместо того пресловутого портрета по-настоящему бьет отца по лицу, совсем как тогда, на свадьбе. ?Ты! Ты один виноват! Это все из-за тебя, все мои беды и несчастья?— из-за тебя! Ненавижу тебя, будь ты проклят!??— в мыслях своих кричал он отцу. Иногда, впрочем, он повторял это вслух, но на него никто не обращал внимания. Даже если охранник за дверью и слышал, то наверное решил, что заключенный просто не в себе.А вслед за этим Григорию вспомнился тот день, когда он понял вдруг: жизнь его разбита окончательно. Так какой смысл продолжать? Он целил себе в сердце, но… как часто говаривал отец, если руки кривые, то тут уж ничто не поможет. Правда, на этот раз наличие ?кривых рук? и спасло ему жизнь. Очнулся он госпитале, удостоверился, что остался жив и… ему ничего уже не оставалось, только лишь покориться своей судьбе. Рана была очень серьезной, и Григорий действительно довольно-таки длительное время находился на грани жизни и смерти. Боль была такой сильной, что он принимался горько сожалеть о своем промахе. Но все же он остался жив. Правда, тогда Григорий испытывал некоторое сожаление, особенно после того, как, спустя некоторое время, к нему зачастили господа из полиции с вопросами и крайне неприятными известиями. Никто не собирался спускать ему дезертирство и убийство Косача. А раз так, то ничего хорошего ждать не приходилось.Однажды утром Григорий проснулся оттого, что почувствовал, как чья-то рука легла ему на лоб, погладила по волосам. Когда-то очень давно, когда он был еще маленьким, так всегда делала матушка. Она приходила к нему пожелать спокойной ночи, садилась на край постели и ласково гладила маленького Гришу по голове. Какой хороший сон, подумал Григорий и открыл глаза. Открыл да так и охнул от изумления. Не будь он слишком слаб и измучен, он подскочил бы, точно ужаленный. Рядом сидел отец и пристально смотрел на него. От его строгого, жесткого, но в то же время такого привычного и знакомого взгляда, Григорий съежился под одеялом и судорожно сглотнул. Когда отец смотрел вот так?— это не сулило ничего хорошего. Тут же накатило раздражение: сейчас ведь наверняка примется ругать его на чем свет стоит. И ведь не возразишь ничего, поскольку куда ни кинь?— везде клин. Но отец молчал, а в глазах его Григорию вдруг почудилась жалость.—?Натворил дел! —?проговорил наконец отец, покачав при этом головой.—?Вы… —?только и смог выговорить Григорий. Он попытался было приподняться, но тут же закашлялся и откинулся на подушки. Отец на это, подавшись вперед, протянул руку, вновь осторожно погладил его по волосам и тихо, едва слышно прошептал:—?Не надо. Успокойся. Не время сейчас…—?Вы… правы были. Я?— ничтожество… да? —?горько усмехнулся Григорий.Глаза отца потемнели и он произнес уже громче своим обычным тоном, слышать который было куда привычнее:—?Честно скажу: не думал, что когда-нибудь доживу до такого. И да простит меня Бог за такие слова, но… Как хорошо, что мать не видит сейчас твоего позора. Она точно не перенесла бы всего, что устроил тут ее ненаглядный Гришенька.Григорий отвернулся и зажмурился: что он мог ответить? Самое ужасное заключалось в том, что отец оказался прав.Отец же временем встал и, заметив, что де еще будет у них время побеседовать, а сейчас Григорию лучше отдохнуть, вышел. Григорий же повернул голову, уставился на закрывшуюся за отцом дверь и сжал что было сил край простыни. Больше всего на свете ему хотелось позвать отца назад.После была еще одна?— последняя встреча, когда Григорий, уже не помня себя, высказал отцу все свои обиды. И когда все его упреки разбились о горькое отцово: ?Ну и дурак же ты у меня, Гришка!? и ?Прости, если не всегда у меня получалось показать, как ты мне дорог?. Григорий держал отца за руку, моля его про себя, не уходить. Потом он долгие годы вспоминал это рукопожатие, как самое дорогое из всех воспоминаний, что у него остались. Единственное, о чем он жалел?— это о том, что промолчал. Не сказал тогда отцу, что хотел. Что он… любит и всегда любил его.В раннем детстве он восхищался своим отцом, тот казался ему таким мужественным, сильным и бесстрашным. Григорий хотел быть таким же ловким, чтобы с первого выстрела, играючи, попадать в цель, или с такой же невообразимой грацией вскакивать на лошадь, мчаться по аллеям и проселочным дорогам впереди всех остальных своих друзей и знакомых. И так же снисходительно улыбаться потом в ответ на их:—?Ну, Петр Иванович, право слово, будто это новость: вы, пожалуй, даже в столице первые призы бы на скачках брали, кабы захотели.Григорий мечтал, что у него точно так же будет получаться все, за что бы он ни взялся. И отец будет гордиться им. Но вместо этого он постоянно слушал одни лишь нравоучения. Сначала-то Григорий думал, будто вся вина на нем: он что-то делает не так. А потом он понял: все дело в отце. Не такой уж он идеальный, каким по глупости представлял его себе Григорий. На самом же деле у него полным-полно недостатков. Самый главный из которых: ему наплевать на своего же собственного родного сына. Иначе он не вел бы себя подобным образом.Последняя же встреча с отцом заставила Григория окончательно понять, каким же дураком он был все это время… Ему вспомнился вдруг еще один случай: когда Григорий вернулся домой, обрадованный отец заявил ему, чтобы тот, не долго думая, принимался за хозяйство. Мол, наконец-то будет еще одна пара глаз, ведь одному все же не так-то легко вести дела. Григорий же лишь отмахнулся, заявив, что не его это дело заниматься посевом, урожаем и прочим. Отец, разумеется, обиделся и в ответ на это заявил, что в таком случае Григорию не даст лишней копейки на всякое баловство. Через пару дней Григорий пришел к отцу и попросил прощения.—?Я погорячился, отец, а теперь понял свою ошибку. Простите меня!—?Что, поистратился уже, деньги срочно понадобились? —?ехидно осведомился отец.—?Отец! —?наигранно возмутился Григорий. —?Вы несправедливы. Я ведь такой же, как и вы, горячий и упрямый. Я?— ваш сын, и я прекрасно понимаю, что здесь мои корни. Ведь вы и матушка?— это все, что у меня есть. Земля, имение… это то, что я действительно люблю! И потому я хочу быть полезным.—?Ну, будет, Гриша, будет тебе! —?мгновенно растрогался отец. —?Что я молодым, что ли, не был? Все понимаю.—?Это мой долг,?— продолжал вдохновенно вещать Григорий,?— и мое искреннее желание во всем вам помогать.Ирония судьбы заключается в том, что тогда он сказал это лишь затем, чтобы усыпить бдительность отца и выманить таки у него энную сумму денег. Сейчас Григорий мог бы повторить все слово в слово. Но теперь он был бы искренен. И отец, поняв наконец искренность его намерений и правоту его слов, мог бы сказать, что сын его вовсе не лентяй и повеса. Но как и всегда, Григорий понял это слишком поздно…***Григорий, чувствуя себя совершенно разбитым, опустился вновь на кровать и несколько раз встряхнул головой, дабы собраться с мыслями. Не время сейчас предаваться воспоминаниям о далеком прошлом. Гораздо важнее сейчас?— подумать о настоящем и найти выход из сложившейся ситуации. Хотя, если честно, он почти уже и не надеялся выйти отсюда. В самом-то деле, кто станет слушать человека, который однажды уже запятнал себя. Раз уж в свое время Григорию Червинскому ничего не стоило поступиться честью и позорно бежать с поля боя, а потом еще и стать виновником гибели благородного и отважного Алексея Косача, то что помешает ему теперь разделаться с… как его там звали? Афанасием Пилипенко. Григорий побожиться готов был, что знать не знал этого человека, кем бы он ни был, но ему упорно твердили, что некогда этот самый Афанасий был его крепостным. Да даже если и так, что с того? Мало ли крепаков было в Червинке! Но вот в чем штука: Китти вчера на свидании обмолвилась, что де этот самый Пилипенко… приходил к ней домой и спрашивал о Григории.—?За день до того, как случился этот кошмар,?— вздохнула она,?— я вернулась от модистки, время к обеду было, и привратник мне передал, что Панас искал тебя!А следователь сообщил ему, что по показаниям приказчика из лавки, Афанасий в тот день побывал и там. И приказчик ему якобы сказал, что Григория Петровича не будет до следующего дня, а ежели он так господину Пилипенко нужен, то пусть ищет у него на квартире или уже у госпожи Райской. Последнее он, разумеется, прибавил шепотом, вполголоса. Ночью же этого несчастного нашли около дома, где Григорий снимал квартиру, но в последнее время практически там не бывал.Ну и что все это значит? —?в который раз задался вопросом Григорий. Зачем-то же он понадобился этому человеку. Самое же поразительное: понадобился как раз после того, как состоялся разговор с господином Тихвинским.Григорий лично отправился к этому молодому человеку после того, как услышал рассказ Любы. Что-то настораживало его в рассказе Вольдемара, и он понял, что должен узнать правду.В Шеферовке (про себя он предпочитал называть имение по-старому) его принял Тихвинский-старший. Недоуменно взглянув на него, Михаил Александрович сказал, что сын его, разумеется, будет рад принять дорогого Григория Петровича.—?Что-нибудь случилось? —?спросил он.—?Да нет,?— отозвался Григорий,?— просто мне бы хотелось кое-что узнать у вашего сына. Это касается Льва. Они ведь воевали вместе, а мать Левушки очень подавлена, сами понимаете, ну я и подумал, что… сын ваш мог бы рассказать во всех подробностях о том сражении.—?Да,?— вздохнул Михаил Александрович,?— ужасная трагедия! Передайте еще раз мои соболезнования Ларисе Викторовне.—?Непременно!—?Бог мой, какой сюрприз! —?воскликнул Вольдемар, появляясь на пороге. —?Papà, дорогой,?— обратился он к Михаилу Александровичу,?— вы не возражаете, ежели мы поговорим наедине?Он провел Григория в свою комнату, глазами указал на стул у окна, а сам встал у двери, скрестив на груди руки.—?И чем обязан? —?резко спросил он у Григория.—?Полагаю, вы и без того могли бы догадаться, Владимир Михайлович,?— усмехнулся Григорий. —?Мне бы хотелось лишь узнать некоторые подробности, касающиеся Левушки.—?Любовь Андреевна все же не сумела сохранить в тайне то, о чем я имел честь ей сообщить,?— задумчиво произнес Вольдемар. —?Что ж, извольте, могу повторить свой рассказ: мне с огромным трудом удалось выжить в том, будь он трижды проклят, бою. Отряд наш попал в засаду, и турки перебили всех до одного.—?Кроме тебя,?— прищурился Григорий.—?На что это вы намекаете, сударь? —?мгновенно вскинулся Вольдемар.—?Ни на что,?— пожал плечами Григорий,?— просто уточняю. Весь отряд истребили подчистую, а тебя, значит, в живых оставили.—?Не одного меня,?— раздраженно дернул плечом Вольдемар,?— еще несколько человек остались… простые солдаты, офицеры… Мне удалось собрать их всех и пробить окружение. А что касается Льва Червинского, то его убили одним из первых. И это он повел отряд без разведки! Не понимаю, право, почему я должен повторять одно и то же?Григорий поднял глаза и вгляделся в лицо Вольдемара:—?Да, Люба именно так нам и сообщила… Но не кажется ли вам странным, милостивый государь, что рассказ ваш разительно отличается от того, что сообщил нам в письме полковник… забыл, к сожалению, фамилию.—?Войновский,?— машинально проговорил Вольдемар.—?Именно. Так вот этот самый Войновский написал, что Лев сражался и пал, как герой. Так, как и подобает офицеру и человеку чести. Возглавил атаку. Стоял насмерть. И ни слова ни о какой засаде.—?Вацлав Казимирович просто-напросто не знал всех деталей,?— от Григория не ускользнуло, как поспешно Вольдемар отвел взгляд. —?Я сам потом, когда все закончилось, доложил ему обстановку. И умолчал о том, какую роль сыграл в деле ваш младший братец.—?Командир полка не в курсе, как прошло сражение? —?прищурился Григорий. Этот щенок, кажется, и впрямь считает его круглым дураком. Пускай Григорий сам не слишком-то отличился на военном, так сказать, поприще, но все же он не был новичком в этом деле.—?Мне казалось,?— осклабился Вольдемар,?— вы должны иметь представление о том, что иной раз можно скрыть даже военное преступление. А тут я просто, как уже и сказал, лишь умолчал о некоторых фактах. Только и всего! Поэтому-то я решительно не могу понять, чего вы от меня хотите, Григорий Петрович.—?Я вижу,?— не обратил никакого внимания на его злорадство Григорий,?— куда вы клоните, Владимир Михайлович. Но позвольте напомнить вам кое-какие детали: я совершил то, что совершил прямо посреди сражения, укрывшись в редуте. Надеясь, что в конечном итоге все будет выглядеть так, словно рану я получил в бою. При этом, хочу заметить, что поступку моему как раз-таки нашлись свидетели. Собственно, поэтому-то в итоге все и открылось. Впрочем, к делу это совершенно не относится. В том сражении, конечно, погибли многие, но все наши командиры были прекрасно осведомлены о том, как все прошло. Вольдемар недовольно передернул плечами:—?Я понимаю, Григорий Петрович, что вами сейчас движут благородные намерения. Вы хотите оправдать своего брата в собственных глазах, но… простите уж, ничем помочь не могу! —?вздохнул он с деланным сочувствием.Григорий проигнорировал его ехидную усмешку:?— Ты же сказал, что еще несколько солдат остались в живых. И что, никто ни словом не обмолвился? Да и сам полковник не понял, что операция оказалась провальной, и не стал дознаваться, почему все пошло не так, как следовало. Странно все это, не находишь? А уж если учесть, что с Левушкой вы друг друга не жаловали… А потом вдруг ты решил проявить такую трогательную заботу о его родных. Да еще прямо подарок судьбы: не осталось никого, кто мог бы подтвердить или опровергнуть твои слова!—?Мне надоели ваши грязные инсинуации! —?вышел из себя Вольдемар. —?Мне нечего больше сказать вам, господин Червинский, посему,?— левой рукой он указал на дверь,?— покиньте мой дом!Григорий встал и медленно приблизился к Вольдемару вплотную:—?Я прекрасно понимаю, что кроме подозрений, основанных, впрочем, на вполне логичных размышлениях, у меня больше ничего нет. Твое слово против моего. И твое, разумеется, перевесит, ежели что. Ты же боевой офицер, герой, тогда как я… Но ведь ты сам себя сейчас практически утопил, думаю этого ты также не можешь не понимать. Поэтому знаешь, что? Молись! Молись, чтобы подозрения мои так ими и остались! Поскольку ежели я дознаюсь, что ты хоть как-то, хоть самым малейшим образом причастен к смерти моего брата… Мне терять нечего, учти это!—?Подите отсюда вон, Григорий Петрович,?— скривился Вольдемар,?— иначе я велю выставить вас силой!Григорий еще раз взглянул ему в глаза, презрительно усмехнулся и ушел. А уже на другой день ему пришлось ночевать в тюремной камере. Что ж, выходит, он получил лишнее подтверждение тому, что у Вольдемара Тихвинского рыльце в пуху. Да еще ко всему эта загадочная смерть Панаса Пилипенко. Разве бывает столько совпадений? Если только… этот самый Панас знал нечто очень важное. И хотел предупредить Григория! Недаром же он его разыскивал. Но вот что именно он хотел ему сказать?.. Неужто он был осведомлен о темных делишках Вольдемара?***—?К вам посетитель, Григорий Петрович,?— провозгласил охранник, отпирая скрипучую железную дверь. —?Извольте пройти со мной.В камере для свиданий, к вящей своей радости, Григорий увидел Катерину.—?Китти! —?воскликнул он, как только за офицером, конвоировавшим его, закрылась дверь.—?Григ! Господи… Как ты здесь… совсем один? —?улыбнулась она ему сквозь слезы. —?Я места себе не нахожу от беспокойства!—?Стоило, пожалуй, попасть в тюрьму и провести здесь несколько дней, чтобы ты наконец-то стала говорить мне ?ты?.И прежде, чем Григорий успел опомниться и ответить ей, Китти бросилась ему на шею и заключила в объятия.