Глава 15 (1/1)

—?Помогите же, скорее!—?Сюда! Принесите кто-нибудь воды!—?Окна откройте, ей воздух нужен!—?Может, лучше лекаря позвать? Голоса сливались в один неясный гул; вокруг суетились гости во главе с хозяевами, слуги, и все они говорили наперебой. Любу моментально оттеснили в сторону, а она, к стыду своему, не могла сдвинуться с места. Ей стало несказанно жаль эту несчастную актрису. Отчего-то Любе показалось, будто та очень несчастна: в ее взгляде было столько муки, что сердце болезненно сжалось, а слезы сами собой выступили на глаза.—?Ну, что ты тут застыла, точно статуя? —?Вольдемар схватил ее за локоть и оттащил в сторону. —?Дура неуклюжая! —?прошипел он ей на ухо. И совсем как когда-то давно, в детстве, больно толкнул локтем в бок. —?Какой была, такой и осталась!—?Простите меня, Володечка,?— пролепетала она,?— я… просто испугалась.—?Тебе бы сидеть в своем монастыре и носа оттуда не показывать,?— процедил Вольдемар и наконец-то оставил ее в покое.Актрису Райскую между тем перенесли в соседнюю комнату, а хозяйка распорядилась позвать врача. Лев Петрович тем временем успокаивал гостей, просил прощения за не слишком приятный инцидент.—?Да что вы, голубчик! —?ласково похлопал его по плечу дядюшка Мишель. —?Тут ведь никто не виноват.—?Бедняжка, видимо, не совсем здорова! —?вздохнула одна из приглашенных пожилых дам.—?Думаю, все будет хорошо,?— кивнул Лев Петрович.Он отдал распоряжение музыкантам играть дальше, будто бы ничего не произошло, и праздник таким образом продолжился.Люба хотела было подойти к Льву Петровичу и тоже сказать ему слова поддержки, но… пока она старалась побороть свою робость, он ушел. И даже не взглянул в ее сторону. Люба вздохнула: жаль! Может быть, Володя прав, и она?— всего лишь неуклюжая, глупая неудачница. Она огляделась: Володя как ни в чем ни бывало танцевал со своей невестой. Одного взгляда на Ларису Петровну Любе хватило, чтобы еще раз тяжко вздохнуть. Вот она?— настоящая красавица! Какие у нее выразительные, блестящие глаза и очаровательная улыбка. Она высокая, статная, не то что Люба. Как выражается Вольдемар: ?Щепка высохшая! Да еще к тому же от горшка два вершка?. Люба почувствовала вдруг, как защипало в глазах, и она поспешила скрыться в оконной нише в самом отдаленном уголке зала. Дядюшка Мишель, оказавшийся в тот момент рядом, поинтересовался, все ли хорошо, может быть, Люба устала. Она покачала головой, сказав, что все в порядке, не стоит беспокоиться о ней. Дядюшка кивнул и оставил ее одну; один из соседей как нельзя кстати отвлек его разговором.Музыка, зазвучавшая под сводами зала, действовала успокаивающе. Люба и сама очень любила музицировать. А тут ей вдруг захотелось, чтобы кто-нибудь пригласил ее, скажем, на тур вальса, несмотря на то, что танцевать Люба не слишком-то любила. Но если бы ее пригласил Лев Петрович… Ему она не отказала бы.Вслед за этим мысли ее вновь вернулись к недавнему инциденту: эта дама, актриса Райская, судя по всему, и впрямь нездорова. И зачем она только согласилась ехать к Червинским? Если она больна, так лучше бы ей остаться у себя дома под присмотром лекарей. Интересно, есть у нее родственники, дети? Они могли бы позаботиться о ней. А голос у нее и впрямь божественный! Люба и сама хотела бы научиться так петь. Вот бы увидеть госпожу Райскую на сцене, а еще лучше?— выйти на сцену вместе с ней.Эта мечта появилась у Любы прошлой осенью, когда она гостила у дядюшки Мишеля в Петербурге, и однажды он сводил ее в Александринский театр на ?Гамлета?. Люба проплакала весь спектакль, и потом ей несколько ночей подряд снилась сцена, актеры, зрители… И во сне она стояла на сцене вместе с актерами.—?Эдакой-то дурочки и свет не видывал! —?расхохотался Вольдемар, когда однажды она имела глупость рассказать об этом дядюшке и кузену. —?Какая из тебя актриса?— смех один, ты посмотри на себя! Не говоря уж о том, что все они…—?Вольдемар! —?строго взглянул на него дядюшка Мишель. —?Перестань сейчас же! А ты, моя милая,?— ласково взглянул он на нее,?— слишком уж впечатлительна. Но стоит сказать, в одном Вольдемар все же прав?— эта жизнь не для тебя. Поверь, слез и… скажем так, нечистоплотности, там куда больше, нежели цветов и улыбок.Люба кивнула и больше никогда не заговаривала об этом, собственно говоря, она почти позабыла и о театре, и о своих снах. Но вот сегодня она увидела госпожу Райскую и услышала ее песню, и все прежние воспоминания, мечты и даже страхи вновь ожили в душе. Жаль, конечно, что актрисе не удалось допеть ту старинную песню до конца. Люба очень любила ее.***Пожалуй, самое лучшее и любимое воспоминание Любы о матушке?— та самая песня про терновник. Но вот странность: Люба прекрасно помнила свою мать; та была молчаливой, строгой, не любящей лишних, как она выражалась, сантиментов женщиной. Она считала, что главное для благовоспитанной барышни из приличной семьи?— это стать примерной женой и матерью. А для этого вовсе ни к чему ?заниматься глупостями? вроде уроков французского и музыки.—?Пусть лучше Святое Писание учит! —?без конца спорила матушка с отцом. —?Девица должна воспитываться в страхе Божьем. Иначе вырастет из нее нечто непотребное, прости Господи!И пока матушка была жива, Люба действительно только и делала, что читала различные жития святых да твердила молитвы. Отец иногда ворчал, что все-таки не монахиню же они должны вырастить, на что матушка возражала, мол, это было бы самым лучшим выходом.—?Посвятит себя Богу и не узнает… подлости!—?Вы, душенька моя,?— скривился отец,?— я вижу, совсем в уме повредились.—?Это вы, супруг мой,?— не осталась в долгу матушка,?— последние крохи стыда потеряли и никакого страха не ведаете!Разговоры такие случались меж ними часто, и Люба совершенно не понимала, почему родители только и делают, что ссорятся. А самое главное?— почему матушка ее постоянно твердит, что ?мир полон греховных соблазнов?, к которым причисляет, скажем и музыку. Хотя сама она (и это была маленькая тайна Любы) музыку очень любит. Люба прекрасно помнила, и картина эта, одно единственное воспоминание из раннего детства, нет-нет, да оживала перед ее внутренним взором: она лежит в своей кроватке, а мама сидит подле нее, у изголовья. И голос: тихий и такой мелодичный! Любе было так тепло и спокойно, точно лежишь в теплый летний день на мягкой траве подле родника. Журчит, плещется ключевая вода, и нет ничего приятнее, чем зажмурить глаза и слушать.Хоч др?майте, не др?майте,Не будете спати.Десь по?хав м?й миленький?ншо? шукати.Нехай ?де, нехай ?де,Нехай не верта?,Нехай його злая доля,Во в?к спомина?.Слова той песни Люба прекрасно помнила по сей день, и надо же такому случиться, что госпожа Райская тоже знает ее и решила исполнить перед гостями. Впрочем, может быть, тогда, давно ей пела вовсе не мама, а, скажем, кормилица, нянька? Один раз Люба спросила об этом у отца, но тот лишь отмахнулся от нее. Сказал, чтобы она не выдумывала глупостей, поскольку мать никогда не пела, у нее де не было ни слуха, ни голоса. А песня? Ну, что песня: мало ли дворовых девок в поместье, вот кто-то из них и баюкал маленькую панночку. Разумеется, так оно и было, но Любе отчего-то казалось, что отец и сам запамятовал, и пела ей действительно мама. Отец, стоит сказать, тоже вел себя совсем не так, как должен был бы. О нем Люба тоже хранила одно единственное, смутное то ли воспоминание, то ли сновидение: она играла с отцом в догонялки в каком-то огромном зале с колоннами. Он подхватывал ее, кружил на вытянутых руках; Люба заливисто хохотала, и отец смеялся вместе с ней. На самом же деле она с трудом могла бы припомнить, чтобы отец хотя бы улыбнулся. Он вечно ходил мрачным, иной раз по несколько дней и слова ни с кем не говорил.А еще Любе часто снились кошмары: кругом был огонь, а она металась по комнате, кричала, звала маму. Едкий дым разъедал глаза, она почти ничего не видела, сидела в углу и прижимала к себе тряпичную куклу. А потом?— ласковые руки гладили ее по голове, чей-то голос просил успокоиться. Еще она помнила женщину в монашеском одеянии, которая рассказывала ей сказку, и рядом с этой женщиной Любе было совсем не страшно. Всякий раз, когда ей снился тот страшный сон про огонь, она просыпалась посреди ночи и, еле сдерживая слезы, лежала в темноте и пыталась успокоиться. Стоило лишь вспоминить сказку про рукавичку* и спокойный голос той монахини, как Любе становилось легче. Достаточно было закрыть глаза и вновь увидеть все, точно наяву. Жаль, что Люба так и не спросила у отца, кто была та монахиня? И существовала ли она в действительности, а может быть, просто пригрезилась ей?Матушка долго болела, все время, сколько Люба себя помнила. Она почти не выходила из комнаты, ее постоянно мучил надсадный кашель, а в комнатах ее все время пахло лекарствами.Когда Любе исполнилось десять, матушка умерла. В комнату к ней Любу не пускали, доктор говорил, болезнь может быть заразной. На похоронах Любу держал за руку и успокаивал дядюшка Мишель. Именно тогда она увидела его впервые, до того дня никто ей не сказал, что у отца оказывается был младший брат. Дядюшка, с разрешения отца, увез ее в свой дом в Чернигове, а сам отец остался в Киеве. Ему нужно было, как он сказал, уладить все дела. В доме дядюшки Мишеля было хорошо, он был очень добр к ней, выделил ей собственную комнату, подарил множество подарков. Любе очень понравилось гостить у дядюшки, и она думала о том, как хорошо было бы пожить здесь подольше.Однажды, случилось это через месяц после похорон матушки, дядюшка Мишель вернулся домой чрезвычайно опечаленным. Он сказал Любе, что отныне она станет его дочерью и будет жить в его доме.—?Мой бедный брат, к несчастью, предстал перед Творцом. Да простит ему Господь все грехи! —?вздохнул он.Любе было очень больно и страшно, ведь теперь у нее не осталось ни отца, ни матери. Однако же, доброта и участие дядюшки Мишеля помогли пережить горе. Примерно в то же самое время домой вернулся Вольдемар?— единственный сын дяди и кузен Любы. Он учился, кажется, где-то за границей, но дядюшка решил, что лучше ему будет жить и учиться на родине. Вольдемар, стоит сказать, не слишком-то обрадовался присутствию Любы. Когда отец не видел и не слышал, он называл кузину нищей приживалкой, втихомолку портил ее игрушки, рвал платья, а однажды высыпал ей в суп столько перца, что Люба чуть не задохнулась. Она поднесла ложку ко рту, проглотила суп и тут же ей стало нечем дышать. Она закашлялась, стараясь вдохнуть побольше воздуха, разлила оставшийся суп, уронила на пол графин с водой. Вольдемар хохотал и говорил, что вот оно?— лишнее подтверждение тому, что Люба просто-напросто глупая девчонка, которая даже ложку держать не научилась. Тут на кузена налетела Аглая Кондратьевна, ее нянюшка, заявив, что молодой паныч совсем от рук отбились. Она собрала осколки, после чего попробовала суп, что остался у Любы в тарелке и запричитала, что эдак-то и отравить дитя недолго. Кончилось все тем, что дядюшка выгнал Вольдемара из-за стола.—?Я тебе этого не забуду! —?сказал он тем вечером Любе.—?Почему он меня не любит? —?плакала она потом на плече у Аглаи Кондратьевны. Она ухаживала за Любой еще с пеленок. Когда же отец отправил Любу к дядюшке, то нянюшка поехала с ней.—?Потому что пан мало его порол, вот почему! —?отозвалась Аглая Кондратьевна. —?Не обращай внимания, ягодка моя, перебесится, небось, барчук. Да и я не позволю ему боле тебя обижать.Люба изо всех сил старалась понравиться кузену, подружиться с ним, но тот попросту перестал замечать ее. Впрочем, вскоре дядюшка отправил Вольдемара в Петербург, а Любу?— в Киевский пансион.Когда она вернулась, то надеялась, что Вольдемар и впрямь стал другим: вырос и забыл старые обиды и склоки. Она-то надеялась стать ему другом, если уж сестрой он отказывался ее считать. Но оказалось, что, по словам все той же Аглаи Кондратьевны, ?черного кобеля не отмыть добела?, и Вольдемар по-прежнему относился к ней с неприязнью. Разумеется, Любу это огорчало, но… тут уж ничего не поделать. Может быть хоть женитьба на мадемуазель Червинской его изменит. Ведь любовь, как говорят, заставляет человека подобреть.***—?Вы здесь совсем одна, дорогая Любовь Андреевна? —?Люба вздрогнула, увидев перед собой Льва Червинского. —?И скучаете? Это уж совсем никуда не годится.—?Нет, что вы,?— покачала головой Люба. —?Просто… задумалась. Я, Лев Петрович, признаться, беспокоюсь о вашей гостье. О той актрисе. Что с нею?Лев Петрович улыбнулся:—?Доктор сказал, это просто нервы. Она, знаете ли, вынуждена много работать, выступать. Не надо было мне приглашать ее, но мне хотелось сделать приятное сестре, матушке да и всем гостям.—?Бедняжка! —?вздохнула Люба.—?У вас на редкость чуткая и отзывчивая душа, Любовь Андреевна,?— проговорил Лев Петрович, целуя ей руку.—?Ах, что вы, Лев Петрович! —?ее голос дрогнул, а щеки так и запылали, стоило только его губам прикоснуться к ее пальцам. —?Мне просто стало жаль эту женщину. Обидно, знаете ли, когда все наслаждаются праздником, а тебе так плохо, что ты не можешь разделить всеобщую радость.—?До завтра госпожа Райская останется у нас, и доктор подтвердил, да и мы все считаем, что ей пойдет на пользу хорошенько отдохнуть.—?Вы?— человек с благородным сердцем, Лев Петрович! —?восхищенно воскликнула Люба.—?Что ж,?— он вновь взял ее за руку, отчего по всему телу разлилось вдруг блаженное тепло,?— может быть, вы подарите мне следующий танец, милая моя Любовь Андреевна? Надеюсь, мазурку вы покуда еще никому не обещали?—?Я,?— Люба почувствовала, что щеки так и запылали, очевидно, что она покраснела, как говорят, до корней волос,?— признаться честно, совсем не танцевала сегодня.—?Ну, так надо исправить эту досадную оплошность,?— вновь улыбнулся он,?— а то праздник уж скоро закончится. А для чего же он нужен, если не танцевать и веселиться, ведь так?Люба кивнула, взглянула в его такие необыкновенные, смеющиеся глаза и протянула руку:—?Вы правы, Лев Петрович, и я… я принимаю ваше приглашение.Он уверенно вел ее танце, и Люба очень быстро позабыла о своей неловкости. Пожалуй, никто теперь не назвал бы ее неуклюжей… Она, не отрываясь, смотрела в лицо Льва Петровича Червинского, улыбалась ему и чувствовала себя самой счастливой на свете. Ей хотелось лишь одного: чтобы этот вечер никогда не заканчивался!__________________________________________________* Сюжет украинской сказки ?Рукавичка? представляет собой аналог сюжета русской сказки ?Теремок?.