Море волнуется раз... (2/2)
— Нашёл же ты место, — за спиной Чона послышался запыхавшийся хриплый голос. Юнги стоял в той же одежде, что и утром, сбежав с уроков, стоило прочитать сообщение. — Ну и? Что звал-то? Разве тебе не нужно начинать работу в баре?
Шторм, гром, хоть метель летом, есть всего несколько вещей неизменных ни в каком мире. Это слишком большое сердце Тэхёна, цикличность жизней в каком-то там колесе мирозданья и ворчание Юнги со скрещенными на груди руками. И сейчас Хосок лицезрел именно его, хоть и слегка возмущённого, но внимательно разглядывающего перед собой Чона, обводя взглядом с ног до головы, и, если бы Хосок не отвернулся снова, то он бы заметил как этот взгляд остановился сначала на его глазах, а затем соскользнул на губы.
А ты уверен, что ты гей из-за Чимина? — пронеслось столь непрошенными мыслями в голове Мина, легко встряхнувшей головой, оставшись не озвученными убранной таким образом чёлкой с глаз.
— Сказать кое-что хотел, — Хосок не написал, что пил пол ночи с Вонхо, и сам уже забыл, опьянев в который раз, не то от вида степей и скал, не то от цветов, не то от человека, которого ждал. Язык предательски выдал, произнеся слова не тихо и не громко, а скорее более волнительно и чуть заплетаясь, прямо как венок в рыжих волосах.
Уловив не самую трезвую речь младшего, Юнги продолжал молча разглядывать цветы на голове парня, топя смешок о бармене. Похоже, у Вонхо традиция — пришёл к нему с проблемой, уйдёшь пьяным. Решится она, проблема эта, или нет — неважно. И пускай не в алкоголе решение, сам Вонхо просто такой человек, по другому он не умеет поддерживать. Не знает как, его самого тоже, никто не поддержал.
А Хосок всё молчит, смотрит куда-то вперёд, на море вдали, что виднеется за обрывами скал, да на небо, предательски ясное сегодня. Небу бы перенять настроение Юнги, хмуриться и думать, думать, думать…
Такой солнечный… его кожа, слишком отличается… истинное дитя солнца и цветов…
— Юнги, — вновь подал голос младший, не представляя о мыслях парня. — А я ведь тоже гей. Ну, или как правильно сказать? Может и не гей… Но я люблю одного парня…
— Погоди, погоди… — Мин резко схватил за плечи Хосока, разворачивая того лицом к себе. — У нас что? Месяц как его там, на большой земле называют? Прайда? Все резко решили признаться что проблемы с ориентацией? Ты то куда?
Юнги ожидал увидеть глупую пьяную улыбку. Или наоборот, серьёзное лицо, может даже мучительное, пытаясь вспомнить как сам признавался всё тому же Вонхо. Какое угодно лицо, но не такое.
Лёгкий ветер всё продолжал пускать золотистые косые волны по лугу, обнимая собой крепость позади них. Он всё норовил собрать букет из сорванных цветов, чтобы вручить небу в знак своей такой неправильной для здешних мест любви, да только срывал лепестки, унося их вихрями наверх. Был бы сильный, он бы может и цветы с корнями выдрал, но слезу со смуглой щеки точно не унёс бы. Как и с бледной. Юнги и не почувствовал, как стоило взглянуть в тёмные глаза напротив, по щеке что-то пробежало. Тихонько, не спеша но точно вниз, как если бы они прыгнули сейчас с этих скал. Вслед за теми, кто непрошенными гостями в отражении глаз…
У Юнги глаза более светлые. Не такие яркие как у Тэхёна или Чимина, Намджуна или Джина, они как очень крепкий чай. Бокал чая с ромашками на дне, в его взгляде всегда спокойствие напротив буйной душе, метающийся глубоко внутри. Что там было о розах? Юнги не они, он как полевой цветок для Хосока. Редкий для других мест, дикий, такой не садят в домашних садах. Такой стойкий против степных ветров и такой хрупкий одновременно. И н знаешь, что же с ним делать?
— Пока я сидел там… — Хосок чуть отвернул голову в сторону, продолжив говорить, игнорируя риторический вопрос вместе с мимо проходящими густыми серыми облаками, что заслонили собой солнце. — Всё думал о вас всех. О Тэхёне, о том, что стало происходить в последнее время.
Его голос звучал более низко, чем обычно, так аккуратно и непривычно покрывая мурашками спину Юнги собой, как если бы его дождь окутал одеялом. Мину это одеяло было необходимо уже много лет.
— А потом, когда думал что так и умру там, ничего и некому не сказав… — в тени от туч рыжие волосы всё так же пылают ярким огнём, испепеляя сердце внутри. — Я…
У Хосока не глаза чёрные и уж тем более не душа, они просто слишком много черноты видели, вот и впитали в себя её, даря людям, близким его сердцу, яркие краски и эмоции. Такого яркого человека, в обратную сторону бледному и серому Юнги.
1951-й год
— Даль, подожди! — Сан не успел прибежать за другом и тот уже отплывал. — Я хотел сказать кое-что важное!
— Давай потом! — послышалось с рыбацкой лодки. — Когда вернусь, тогда и скажещь! успеешь ещё!
Не успел сказать, услышав вместо этого другую новость, и так и не зажёг фонарь для своего рыбака…
2020-й год
— Я испугался, что так и не успел сказать тебе, что люблю тебя! — Хосок дышал спокойно. Он не кричал, не был похож на рыбу, выброшенную на берег. Только один глаз слезился, как и Юнги. И у обоих левый. Прямо с той же стороны, где и сердце…
Облака, что кораблями пронеслись по небу, уплыли в даль, в поисках своих причалов на невидимый свет всё же зажёгшегося маяка, выпустив солнечный свет обратно озарять перед закатом поля. Даже ветер притих, вслушиваясь в дыхание и в то, как шуршит одежда, захваченная в кулак Хосокм, притянувшего Юнги к себе.
Так вот оно как. Когда не ты целуешь кого-то, а тебя. Никто не толкает в грудь и не сопротивляется, стараясь как можно плотнее сомкнуть губы, сбегая от поцелуя. И не ударов следом, ни криков с возмущением и ругательствами, ни замирания сердца. А оно в тот момент точно замирало? Потому что сейчас бьётся. Бьётся так громко, что эхом отдаётся из чужой груди напротив и пульсом доходит до самых дальних берегов к спокойному морю.
В этот раз твои губы распахивают, не оставляя даже сил на то, чтобы избежать их столкновения. Хосок Юнги почти вжимает к себе в грудь, обнимая одной рукой за шею, пока вторая нашла своё место на щеке, подушечками пальцев касаясь бордовых волос за ухом. Мин глаза так широко не открывал никогда в своей жизни как сейчас, но смотрит лишь на чёрные ресницы. Слезы больше не видно, у Хосока глаза закрыты, а сам он продолжает целовать, не чувствуя сопротивления.
И всё же, на мгновение отпускает, губы, но не самого Юнги, продолжая стоять так же близко и прикасаясь своим лбом к его. Венок на голове немного скосился в сторону, а у Юнги пальцы дрожат, но он всё же прикладывает свою ладонь к руке Хосока на собственной щеке, а вторую, чтобы убедиться, прикладывает к груди напротив. Не только одно сердце сейчас из груди выпрыгнет. Их двое. Двое…
Губы Хосока не пухлые и не мягкие. Они обветренные и немного обкусаны. Только Юнги не смотрит на них. Он их чувствует на своих губах, когда сам подаётся вперёд, обхватывая за шею Хосока обеими руками и путаясь пальцами в его волосах, не обращая внимания на венок. Сам раскрывает свои губы, сам целует, закрывая глаза. И совсем не от страха ослепнуть, сколько чтобы чувствовать больше. Чувствовать, как прижимают к себе в ответ, как им двоим не вздохнуть воздуха, и как степь укрывает их за колосьями. Для кого-то поцелуй, как спасательный круг. Для кого-то — ответ на многие вопросы. А для кого-то и вообще ничего не значит. Для Юнги и Хосока поцелуй это сплетение собственных языков. Робкое, как дрожь колосков пшеницы, нежное, как ласки морем берега во время штиля. Младший смелеет, медленно оседая на землею и утягивая Юнги с собой, сажая к себе на ноги. Мин над ним сейчас, как солнце. Широкие ладони обхватывают загорелое лицо, и старший пользуется тем, что сидит сверху, напирая сильнее, пока Чон вовсе не касается лопатками земли. Венок из цветов слетает, падая где-то рядом, а они перекатываются, и теперь уже Хосок нависает над Юнги, практически подминая парня под себя. Костяшки пальцев проходятся по бледной скуле, смазывая след слезы.
— Подожди, — с тяжёлым дыханием, как после ныряния, младший отстраняется выпрямляясь на руках. — Прости. я… мне говорили, что тебе нравится Ч…
— Плевать что тебе говорили, — Юнги снова подаётся ему навстречу, теперь уже наверх, возвращая обратно к себе раскрасневшиеся губы. Отчего-то их совсем не хочется отпускать. Для него мир не просто заиграл яркими красками и взрывами салютов, он не тонет и не падает, не дышит и не живёт. Юнги просто есть. Здесь и сейчас. Целуется, снова и снова, с Хосоком. С тем самым, за которым наблюдал так часто ещё в школе, совсем не замечая, что это за ним наблюдают. Что на него одного смотрят. А сейчас чувствует. Посреди степи с пшеницей и яркими цветами, вблизи с древней крепостью, пока внизу море шепчет…
Они сидят, смотря на чистую синеву неба, спиной к друг другу, положив голову на плечо позади сидящего. У Юнги в волосах венок из ромашек, чьи лепестки такие же белые, как его кожа, с примесью нескольких маков, что расцвели теперь не просто в краске бордовых волос, но и в сердце никогда на самом деле не гасли. Они зиму пережидали.
В рыжих волосах снова покоился тот самый венок из разноцветных цветов. У них некому скидывать короны. Они оба из бедных семей, оставленные сами себе и целому миру, который для них океан пшеницы вокруг. В этих волнах можно сидеть хоть сколько. Воздуха им двоим точно хватит. Юнги отпустил мысли на время, пока в руках тлеет сигарета, а Хосок просто рад, что успел сказать.
— Я тебя люблю.
И в ответ услышать.
— Я тоже… кажется… люблю тебя. Я тебя люблю.
</p>
***</p>
Вечер наступает лёгкими сумерками, разнося одну весть вслед за другой. Сегодня сработала не одна камера, а пшеница только кажется высокой, далеко не от всех глаз скрывая поцелуй. Вслед за склонившемся солнцем, на горизонте спрятались новые тучи, что готовятся к чёрному морю. Старая цыганка, наблюдая за их приближением, тихо напевая песню себе под нос, начала собирать старые, покрытые пылью времён, вещи внутри своей скалы.
— Море волнуется раз…