Письмо... (1/1)

POV Николай Зорькин.Я не знаю, когда она спала, спала ли вообще, не знаю сколько часов в ее сутках, я даже не знаю возможно ли в принципе сделать за месяц столько, сколько она сделала. Да с моей помощью, и все же… все же…Весь август Катька жила, как одержимая, на разрыв аорты, не позволяя себе отвлекаться даже на мгновение от поставленных целей. А целей у нее было всего три: помочь Андрею, закончить учебу и заработать как можно больше денег. Так вот, к тридцать первому августа, когда Катюха улетела в Мюнхен, она успела закончить второй курс, причем сдать все экзамены на пять. Это за месяц-то? Успела заработать кучу денег, успела… ой, лучше я об остальном чуть подробнее. Ладно?..Выяснить где ?мотает срок? Жданова Маргарита Рудольфовна было не сложно, сложно было найти кончики тех ниточек, за которые нужно было потянуть, чтобы облегчить ей отсидку. Да еще Андрей вмешался в Катькины планы?— попытался организовать матери побег, да провалил все дело. Нет, он, конечно не виноват, он же ничего не знал о том, что Пушкарева решила во что бы то ни стало осчастливить его, но помешал он нам здорово. Я уже договорился с начальником колонии, уже собирались встретиться и закрыть вопрос, и тут эта попытка побега. Естественно, что служивый труханул и дал отбой. Ох, Жданов, Жданов, и матери не помог, и самому пришлось бежать, и нам помешал, и Катюху сорвал с места. Ну, как же, маленький мальчик один, без присмотра на чужбине! Как же такое возможно? Катя тут же решила за ним последовать. Декабристка, твою мать! Хорошо еще, что в Европу, а не в Сибирь.Кончики ниточек я нашел, благо под любым начальником есть еще куча начальников помельче, потянул за них и все разрешилось. Я рад, что хоть эту тяжесть сумел снять с Катиных плеч, но мне очень было плохо из-за ее отъезда. Когда она была здесь, мы виделись каждый день, вместе играли на бирже, вместе обедали и ужинали, вместе шутили и смеялись, и грустили мы тоже вместе, а теперь я оставался один и у меня было чувство, что от меня отрезают здоровый кусок меня самого.—?Колька, ну не грусти. Я же не одна уезжаю.—?А с кем?—?С ноутбуком. Мы сможем общаться как и прежде?—?Дура ты, Фенька, какое ?как и прежде?? Я не буду тебя слышать, не буду тебя видеть. И это ты называешь, как и прежде?—?А что, мой самолет последний, и только в одну сторону? Я буду прилетать, ты можешь прилетать, мы обязательно будем видеться. Я тоже не смогу без тебя. Думаешь, что только тебе нужно со мной разговаривать и видеть меня? Нет, я тоже умею скучать. И я не дура! Понял?—?Понял, конечно! Ты не дура, ты сумасшедшая. Только сумасшедшая может так любить.—?В зеркало глянься. Мы оба с тобой психи, Коленька.—?Знаешь, я эту квартиру оставлю за собой. Во-первых, мне самому нужно место для работы и учебы, а дома с тишиной напряженка, сама знаешь. А во-вторых, я хочу, чтобы ты знала, что тебе всегда будет куда вернуться.—?А вот это правильно. Тем более, что мои цветы засохли бы в одиночестве…Где-то за пять дней до Катиного отлета меня на улице подкараулил дядя Валера, он молча сунул мне в руки конверт и ушел. Наверное, я не должен был читать это письмо, но я очень боялся, что он мог написать что-нибудь такое, что у Кати опять будет срыв. И я прочел.?Дорогая наша, любимая наша доченька,?— было написано почерком тети Лены,?— здравствуй! Нам с папой очень больно и страшно от того, что мы тебя потеряли. Мы понимаем тебя, деточка. Понимаем и не обижаемся. Да что там, не обижаемся?— это ты, кровиночка наша родная, обижаться на нас должна. И мы с папой все примем, лишь бы ты была жива и была счастливой. Я только прошу тебя выслушать нас, а потом уж решай сама. Как ты решишь, так и будет.Я родила тебя, когда многие мои подруги уже бабушками стали, в сорок два года родила. Когда мы с папой уже и не надеялись и не думали. Я ведь даже на учет не вставала, пока ты не зашевелилась у меня внутри, думала, что это такой ранний климакс, вот и нет у меня женских дел. И знаешь, доченька, я ведь всю жизнь лечилась, на курорты ездила, по самым знаменитым врачам ходила, и ничего. А тут…Были мы с папой в отпуске, поехали по Золотому Кольцу, по монастырям всяким. Нет, не с целью вымолить себе ребеночка, куда уж, старая я стала, а просто с экскурсией. И вот приезжаем во Владимир, идем в Богородице-Рождественский монастырь, а там то ли праздник какой был, то ли еще что, не помню. Помню только, что людей очень много и нищенок на паперти тоже. Я одной нищенке деньги даю, а она меня хвать за руку и говорит:—?Ты меня одарила и я тебя одарю. Ты очень скоро понесешь.—?Что понесу? —?спросила я ее.А она засмеялась почти беззубым ртом и подмигнула мне как-то по-молодому и отвернулась к какому-то мужчине. Это уж потом я поняла, что она имела ввиду. Мы с твоим папой посмеялись над ее словами, да и забыли. Пока ты шевелиться не начала.И ведь что странно, пока я не знала о беременности, я и тяжести носила, и работала целыми днями, и ничего с тобой не случилось. А как только я встала на учет, так больница за больницей, угроза выкидыша, за угрозой выкидыша. Насилу и доносила тебя, Катенька.Родилась ты очень маленькой, всего-то два пятьсот, слабенькой, болезненной. И мы решили тебя окрестить сразу. Окрестили, Господи прости! Нарекли мы тебя, Катенька, Лидочкой. Но то ли вода в купели холодной была, то ли еще что, только ты заболела так, что мы с папой уже прощались с тобой. Врачи лишь руками разводили, шутка ли, воспаление легких у такой крохи. Все прогнозы были однозначными. Тогда папа забрал нас с тобой из больницы и сразу в деревню повез к своей тетке Любе, ты уж, наверно, ее и не помнишь.Катенька, прости ты нас с папой, но что нам было делать, кому верить, если его тетка на ноги тебя подняла? Что-то шептала, какие-то компрессы делала, какой-то отвар давала пить, и ты поправилась. И вот сидим мы как-то, беседуем с тетей Любой о тебе, тут она нам и заявляет:—?А не ваш это ребенок, вам только на время даден. В другорадь не везите ко мне, не смогу помочь.—?Тетя Люба, да что ты такое говоришь, как это не наш, а чей? —?папа, Катенька, даже закричал на тетку, хоть ты и спала.—?А Божья у вас девка. Бог дал?— Бог и заберет.—?Как это заберет? —?заплакала я. —?Мы столько ждали ребенка, я так тяжело ее носила, так тяжело рожала. И что? Теперь отдать ее Богу?—?Да типун тебе на язык, теть Люба. Запугаешь мне Ленку, у нее и молоко пропадет. Ты что за ерунду нам тут собираешь.—?Никакая это не ерунда. Я на воске Лидочку отливала, яйцом болезнь скатывала, потом в воде судьбу ее смотрела. Не ваша она?— Божья. Вот поглядишь, ей еще и трех лет не будет, а она уже лечить сможет. А к десяти годками Господь ее и призовет к себе.Тут папа твой как завоет, он же любит тебя, деточка, больше жизни, да в ноги тете Любе бух.—?Спаси,?— говорит. —?Я для тебя все, что хочешь сделаю. Спаси, Лидочка же и твоя кровь тоже!Вот тогда нам тетя Люба и сказала, что делать, чтобы ты жива осталась. Для начала перекрестить тебя нужно было, имя другое дать. А потом прятать от всех, и от Бога тоже, до двадцати лет прятать.Ну, перекрестить, это было нетрудно, метрику новую выправить тоже. Так ты стала Катенькой. Болеть ты больше не болела, до трех лет не болела, а потом…Как сейчас это помню, деточка. У меня заболела голова, очень сильно заболела. Ты подошла, положила свою ручку мне на голову, стала меня гладить по волосам. И через несколько минут боль затихла, ушла куда-то. Ты как ни в чем не бывало, побежала играть, а к вечеру ты слегла с температурой под сорок. Мы тебя в больницу, а там ничего не могут понять. Анализы хорошие, легкие чистые, а ты горишь. Что нам делать было, Катенька? Конечно, мы повезли тебя к тете Любе.Ох, она на нас и кричала, мол, я же говорила, чтобы вы не высовывали девочку, а вы? Мол, кто одевает так ту, которую от людей нужно спрятать? Мол, кто позволяет себя лечить ребенку, когда его от Бога нужно схоронить? И все в таком духе. Я тогда думала, что правильно тетя Люба на нас кричит, мы ведь, и правда, одевали тебя, как куколку. Ты такая красавица была, что не отвести глаз. Все люди на тебя оборачивались.Тогда тебя тетя Люба отходила, да нам строго-настрого велела, чтобы мы не разрешали тебе лечить, да чтобы красоту твою подальше припрятали. Сказала, что третьего раза не будет, доченька.Мы себя утешали, что это только до двадцати лет, а потом ты сможешь все наверстать, успеешь еще и накрасоваться и внуков нам родить. А оно видишь как вышло? Мы чуть не потеряли тебя именно из-за того, что старались уберечь.Не знаю, простишь ли ты нас, Катенька, когда-нибудь. Мы с папой слишком боялись тебя потерять, наверное поэтому и потеряли. Ждем твоего решения, Катенька. Каким бы оно не было, мы все примем.Крепко целуем тебя, доченька.Любящие тебя папа и мама?.Я решил отдать Катьке письмо, пусть сама решает, что с этим делать.—?Колька, какое средневековье, не могу поверить. Из-за какой-то бабки меня мучили всю мою жизнь. —?Катя отбросила письмо и нервно заходила по комнате.—?Знаешь что, а я тоже не знаю, как поступил бы на их месте. Может вообще увез бы своего ребенка на необитаемый остров до двадцати лет. Средневековье средневековьем, но ты посмотри сколько совпадений. Мне даже жутко.—?Коль, только не говори, что веришь во всю эту чушь.—?Тогда мне не стоит верить и в твои способности, Кать.—?Я не Кать.—?Хорошо, Фень. Средневековье, говоришь? А может ты мне объяснишь, как ты угадываешь какие позиции нужно продавать, а какие покупать. Только не говори, что ты в биржевых спекуляциях что-нибудь понимаешь, ни черта ты не понимаешь, просто знаешь и все. Так?—?Ну, так.—?И это не средневековье? Или то, что ты боль чужую чувствуешь, или то, что умела лечить, или…—?Все, хватит! Может ты где-то и прав.—?Позвонишь своим?—?Позвоню. Не хочется уезжать с камнем за душой. И укорачивать их век тоже не хочется.Катька, видно, и правда, позвонила, потому что через несколько дней ко мне подошла тетя Лена, обняла меня, поцеловала в щеку и отошла. Все это молча. Оно и понятно, мы же не разговаривали…***До тринадцатого сентября Катюха писала мне каждый день, иногда и по нескольку раз за день, если мы играли на бирже. И каждый вечер мы обязательно созванивались. Ни она, ни я не могли спокойно уснуть, если я не услышу все ее новости за день, а она мои. Я знал, что Катя нашла Андрея, знал, что ему очень плохо, знал я и то, что она ходит за ним по пятам, но все никак не решается заговорить.Тринадцатого звонка от нее не было, на мои она не отвечала, и я понял, что я у нее больше не один...