Глава 3 (1/1)

Как в бреду, Антонио метался по холодной постели. Он кутался во все, что только было можно, но дрожь все равно пробирала его. Даже дыхание не могло согреть мерзнущие пальцы, как и печь, на растопку которой не хватало денег. Либо дрова, либо еда. С чем он может продержаться дольше? Еще плюсом ко всему была бессонница. Он совершенно не мог спать, уже боясь закрывать глаза.Из раза в раз с тех самых пор, как он практически волей случая попал на концерт Моцарта и услышал свою музыку на выступлении капельмейстера, кошмары не оставляли его. Осознание того, что его просто использовали, поломало крылья. Некритично. Они еще пытались поднять его к тем горизонтам, которые он покорял так спокойно, но все же не так успешно, как раньше.Все наслаивалось одно на другое, и последние упавшие в его чашу событий капли, смешавшись со всем, породили нечто, что не давало спокойно спать.Сальери мучился. Усталость и так не вовремя начавшая его захватывать простуда, предательство?— все это создало страшное существо. Он даже не мог считать это человеком, хотя фигура и голос напоминали о Моцарте. Даже глаза были его, но смотрели они насмешливо, с интересом и наслаждением наблюдая за страданиями Антонио. Сальери это ранило, как ножом по сердцу, и при этом пугало, особенно улыбка. Улыбка, совершенно неестественно кривившая обведенные бордовым губы и оголявшая острые зубы.Первое время мужчина, засыпая, старался найти в этом хоть что-то от его Моцарта, что был с ним, что вечерами рассказывал о своем дне, а потом засыпал под тонким одеялом, слушая звенящую музыку старого клавесина. Но существо было скрыто под нелепыми тряпками с яркими пятнами и огромным количеством косметики, которая выбеливала лицо Вольфганга, рисуя вокруг одного глаза черную четырехконечную звезду, превращая его в клоуна.—?Антонио, ты не рад мне? —?звучал в его голове голос Моцарта, когда тот свойственным только ему движением тянул руку в сторону Сальери.Руку с длинными острыми ногтями, которые однажды почти впиваются в шею мужчины, и тогда, вздрогнув, он просыпается.Сальери жадно глотает воздух, ощущая, насколько он холодный из-за отсутствия возможности хоть как-то прогреть комнату, но именно это отрезвляет. Все постепенно встает на свои места, мужчина окончательно осознает, что сейчас находится в реальности, а не во сне, но все же, для успокоения, нащупывает под подушкой рукоять ножа. Это приводит его в чувство, и, пошатываясь, Антонио идет к уже который день молчащему клавесину.Сейчас инструмент звучит еще хуже, чем раньше, но мужчина не в состоянии это исправить. Он извлекает хоть какие-то ноты из клавесина, стараясь изгнать летающие в воздухе тревогу и страх, и ему кажется, что это удается. Он слышит, как выбиваются ноты: они выскакивают из обычно красиво бегущего ряда, врезаясь в лоб, в потолок, и улетают куда-то дальше нести свою разрушительную дисгармонию, и только Сальери рад слышать хотя бы ее.Его глаза снова начинают слипаться, уже не так колет холод, но мужчина готов бороться до последнего, чтобы вновь не погружаться в кошмары и не видеть этого клоуна. Он готов, но организм не может выдержать еще более долгого бодрствования, и пальцы уже не попадают по нужным клавишам, а самого Сальери ведет куда-то в сторону.Он ощущает этот странный полет, хотя и пытается зацепиться за клавиши, что тут же выдают тревожный звук, и проваливается в темноту.Как на повторе, перед его глазами проносятся знакомые кадры, лица. Вот он стоит возле здания оперы, раздумывая, стоит ли ему отдать часть денег, что он приберег для починки клавесина, на билет, но одно только имя ?Вольфганг Моцарт?, донесшееся до Антонио стороны заходящих в здание дам, решает его дилемму.Сальери не глядя протягивает деньги на входе. Он прекрасно знает, что потом будет себя корить за это, но желание коснуться того, к чему его до этого не подпускали, было выше всего. Антонио за все время так ни разу и не услышал ни одного произведения самого Моцарта, хотя и спрашивал его об этом. Тот каждый раз отвечал ?позже?, и Сальери терпеливо ждал до следующего такого разговора, пока не перестал интересоваться. Он перестал спрашивать, но любопытство никуда не уходило, и теперь Сальери решил сам его удовлетворить.Он ловил на себе косые взгляды других зрителей еще у входа. Конечно, кто пойдет в оперу в старой обуви, давно потрепаном кафтане, который уже весь был перешит, на котором была потеряна пара пуговиц, и в совсем не подходящем камзоле с пожелтевшей рубашкой, видневшихся под ним. Верх неопрятности для нынешней моды, но иного у Сальери не было.Внимание к своей персоне мужчина ощущал вплоть до момента, когда раздвинули занавес и на сцену вышел он?— Моцарт. Даже с самого дальнего ряда Сальери заметил, как хорошо тот выглядел, держался, и ощутил трепет. По сравнению с ним Антонио был таким непримечательным и неказистым. Никогда раньше он об этом не думал, и сейчас эта мысль врезалась в его голову стрелой, которой не суждено было продержаться долго.Моцарт поднимает руки, и от одного взмаха зал наполняет музыка. Такая необычайно знакомая, родная. Сальери может поклясться, что и без прослушивания всей композиции сможет ее записать, потому что не может не знать эту музыку. Музыку, что написал он сам.Антонио не верит своим ушам. Он судорожно хватает ртом воздух и обращается к соседу, что сидит рядом. Тот весь одет с иголочки, ухоженн, с бледным от пудры лицом и взглядом, что готов впитать все, на что он смотрит.—?Месье,?— шепотом Антонио привлекает к себе внимание, мигом разрушая весь тот флер очарованности происходящим, что витал вокруг соседа,?— чья это музыка сейчас исполняется?Недоумение на лице мужчины невозможно не заметить. Он брезгливо бросает на Сальери взгляд и отвечает:—?Какое невежество. Вы разве не знаете, на чей концерт пришли? Конечно же это все работа маэстро Моцарта!Антонио от этих слов сидит, как громом пораженный, и почти уже не слышит, что исполняет оркестр?— он будто погружается в воду. Неумолимо падает вниз в гулкой тишине и ощущает, как его плечи обвивают чужие руки, а голос, так сильно напоминающий Моцарта, шепчет:—?Музыка эта?— моя.Сальери чувствует, как шеи касается холодное дыхание, ощущает, как ногти царапают его камзол, словно пытаясь подобраться ближе к сердцу. А выбеленная и такая ледяная щека клоуна касается его скулы.—?Она моя,?— повторяет клоун, почти переходя на шипение, и Сальери начинает трясти, отчего окружающая его картина разрушается, осыпаясь в пыль, а стройный ряд музыки ломается. Ноты меняются местами, и образовавшаяся какофония разрывает его голову. Сальери не замечает, как начинает кричать, раздираемый то ли теми ногтями, то ли более глубокой болью, и ощущает новую встряску.Воздух ворвался в легкие, будто до этого Сальери не дышал, а рябь перед глазами начала превращаться в привычный деревянный потолок над головой. Чуть позже мужчина различил и темное пятно, что оставили на память соседи сверху, которые занимались то ли разделкой тушек, то ли медициной. От этого стало несколько спокойней, пока Антонио не заметил нависшего над ним Вольфганга. Тот вроде и хмурился, и в то же время был встревожен? Последнее удивило мужчину, а потом перед глазами пронесся образ клоуна.—?Уйди,?— прошептал Антонио, постепенно приходя в себя. Он все еще ощущал слабость, но не хотел, чтобы ее видели другие.Сальери попытался встать, только Моцарт удержал его, оставаясь сидеть на грязном полу и в кои-то веки не заботясь о чистоте своих одежд.—?Уйди! —?повторил Антонио как можно громче и постарался оттолкнуть от себя Вольфганга.Тот посмотрел на него холодно, так, что у Сальери мурашки побежали по телу, но с места не сдвинулся и не опустил рук, что все еще придерживали мужчину. Лишь уголок губ дрогнул.Антонио, терзаемый смутными подозрениями, попытался снова отстраниться от Вольфганга и рукой пошарил по полу. Каково же было его разочарование, когда он ничего не нашел, только память услужливо подкинула ему картину того, как он совсем недавно положил нож под подушку.—?Ты мне совсем не рад,?— будто насмехаясь, произнес Моцарт, и от этого мужчине стало еще противнее.—?Радоваться клоуну? Я совсем похож на безумца? —?Сальери почти рассмеялся. Он чувствовал, что действительно сходит с ума. —?Правда если учесть тот момент, что я с тобой разговариваю…—?Клоуну?! —?почти проревел Вольфганг. Его ноздри раздулись от возмущения, и он неожиданно поднялся на ноги, почти отталкивая Сальери. —?Отлично. Выходит, с тобой все хорошо, раз ты в состоянии сравнивать меня с клоунами.Антонио каким-то чудом не встретился головой с ножкой клавесина и наконец смог сесть на полу. Он поднял взгляд, смотря на свою галлюцинацию снизу вверх. Ему не нравилось, что в этот раз она настолько похожа на Моцарта и так долго находится рядом. Он чувствовал свое бессилие, в большей степени от того, что этот образ все еще продолжал бередить его душу, подпитывая надеждой те самые чувства, которые Сальери хотел забыть и о которых старался не думать. Именно они выбивали из-под его ног почву и швырялись нотами, неразборчиво вырванными из ровного полотна тонких линий. Чувства возмущенные, негодующие, потому что и он сам все еще никак не мог смириться со всем произошедшим.—?Я доверил вам, маэстро, две самые дорогие для меня вещи,?— тихо начал Антонио, понимая, что этот Моцарт, каким бы он ни был,?— он не уйдет. —?Доверил вам свою музыку, а вместе с тем и душу.Сальери буквально выдавливал из себя эти слова. Ему совсем не хотелось раскидываться подобными признаниями, особенно в присутствии этого человека или же клоуна. Он понимал?— все сказанное никак не заденет, только даст больше причин для гадких ухмылок, что будут появляться на раскрашенном лице. Потому мужчина специально уставился в одну точку на потолке?— темное пятно с окном?— и совсем не увидел, как выражение лица его собеседника меняется. Из надменного и гордого оно стало хмурым, и отчего-то и сам Моцарт отвел взгляд в сторону. Пошатываясь, он сделал шаг назад и задел валяющуюся на полу чернильницу, что тихо стуча откатилась куда-то, оставляя на полу черные капли от последних чернил.—?Что же вы не смеетесь, маэстро? —?спросил уставший от этого всего Сальери. —?Я, как и те многие, что были подле вас, говорю столь омерзительные слова. Это же все фарс и мишура, не так ли, маэстро? Один из множества ничтожных и глупых людей, что для вас ничего не значат и являются только ступеньками, не более того. Вы уже прошлись по мне, и что же? Хотите снова повторить?Неожиданная злоба захватила его, позволяя выплескиваться яду, что был в нем и травил все это время, заставляя его самого чувствовать себя ничтожным, мелким, раздавленным этим человеком. Ощущать себя игрушкой, что была нужна только на время, как жилетка, в которую можно выплакаться, как источник новой музыки, что позже будет греметь в здании оперы. Сальери крутило от боли, что разрывала изнутри. Впервые ему так хотелось ругаться с кем-то и даже кричать. Возмущенно, яростно и безнадежно, чтобы этот человек наконец захлебнулся своей победой над ним и ушел, и больше никогда не появлялся ни как галлюцинация, ни как гость. В этой квартирке уже точно никогда не будут рады таким гостям.Ему так хотелось, но он не в силах был так поступить.Сальери, оперевшись рукой о стул, поднялся на ноги, после чего прислонился к клавесину. На удивление, сейчас он чувствовал, что усталость вместе со слабостью не сломают его перед этим человеком.Антонио все же перевел взгляд на Вольфганга и обратил внимание на то, насколько тот побледнел. Его руки вцепились в края кафтана до побеления костяшек, и пальцы комкали жесткую ткань. Сальери смотрел на него свысока. Теперь он смотрел на него свысока, но не ощущал и капли торжества над этим человеком. Ему все еще было больно, и он совсем не знал, что с этим делать.—?Уходи,?— сквозь зубы процедил он,?— ты услышал все, что хотел. А теперь уходи.Он искренне надеялся, что теперь-то его оставят одного, но этого не случилось. Моцарт склонил набок голову, внимательно вглядываясь в лицо Сальери.И в этот миг Антонио увидел то, чего не ожидал. Легким туманом очертилась рядом с капельмейстером фигура клоуна, что с неподдельным интересом наблюдал за всей этой картиной. Он оскалился, приложил палец к губам, и, прежде чем он исчез, в голове Сальери прозвучал холодящий душу смех.Антонио не мог верить своим глазам, теперь он только больше в этом убеждился, но все же… Чтобы не упасть, мужчина вцепился руками в клавесин. Громкие, как звон тетивы, ноты разрывающей голову музыкой взвились в воздух, и Сальери увидел, как Моцарт, настоящий Моцарт, опустился перед ним на колени. В этот момент ком образовался у него в горле, все меньше позволяя дышать. Антонио ощутил, как задыхается. Осознание, что все те слова были сказаны настоящему Моцарту, ударило его, отчего-то добавив боли. Но разве он был неправ? Разве не должен был высказать все этому человеку? Мужчину мелко затрясло. Весь его мир, все проходящие мимо минуты сконцентрировались на одном только человеке, что теперь стоял на коленях в почти застывшей луже чернил, виновато опустив голову.Они оба молчали минуту-две, что показались частью вечности. Сальери отчетливо слышал свое прерывистое дыхание и ощущал, как бешено колотится сердце, и каким же громогласным показалось ему единственное слово, что прозвучало в этой комнате чуть позже.—?Прости,?— по-видимому, с огромным трудом для себя выдавил Моцарт.—?Прости,?— в ту же секунду сказал Сальери, и они оба вздрогнули, посмотрев друг на друга удивленно.Каждый не верил в то, что произнес другой.Антонио, не выдержав долгого взгляда Моцарта, в итоге отвернулся, старательно разглядывая весь тот беспорядок, что царил в темном углу комнаты. Его мысли сейчас путались, равно как и чувства. Как можно было отреагировать на слова Вольфганга? Он совсем не ожидал, что тот скажет что-то подобное. Моцарт никогда и ни за что не извинялся. Гордый, в чем-то очень настойчивый и не признававший чужих ошибок. Он мог врать, но сказанное сейчас звучало искренне?—?Я могу… —?начинает Вольфганг как-то неуверенно, со скачущей интонацией в голосе,?— остаться?Сальери прикрывает глаза, выдыхая медленно и ощущая, как к нему возвращается слабость. В такой ситуации стоит отказать, но он почему-то соглашается.—?Можешь. И встань уже из этой лужи,?— последняя фраза звучит довольно резко, но все равно Моцарт оказывается рядом и притягивает его к себе, обнимая, утыкаясь носом куда-то в плечо и выдыхая как-то облегченно, будто он все это время нес какой-то груз и только сейчас тот упал, наконец-то оставив его.В голове Сальери из далеких серых дней всплывает такая же картина, но тогда он растапливал печь, и мужчина слабо улыбается. Это вторые такие объятья за все прошедшее время. В них есть доля искренности, что так греет душу Антонио. Его слабость, снова встрепенувшаяся в так долго болевшем сердце.—?Ты дорог мне,?— произносит он тихим шепотом, осторожно касаясь руками чужой спины, что заметно вздрагивает.Моцарт что-то ему отвечает, но Сальери не удается разобрать ни слова прежде, чем он проваливается в беспамятство, а позже?— в такой приятный сон, но уже без кошмаров и этого страшного клоуна, что все это время не давал ему покоя.