Первый день весны (1/1)

Мэй стояла у края обрыва и заворожённо смотрела вниз, где тренировались два сильнейших синоби клана. Кувырок?— свист железа, хруст снега, вдох, рывок вперёд. Такао неуклюже рухнул на спину, резко перекатился и вскочил сбоку от Кадзу, не давая себя атаковать. Ловкость против магии, обе возведены в абсолют, отточены до звенящего совершенства. Нет лучшего среди равных.Кадзу увернулся от огненной сферы, сделал выпад вперёд. Мэй вдохнула глубже обычного, стиснула пальцы под широкими рукавами кимоно, поймала острый едкий взгляд Сатоши, который стоял слева от неё.—?Боишься? —?ниндзя с ухмылкой на тонких губах кивнул в сторону дерущихся.—?Нет. Я знаю, что они друг друга не заденут,?— холодно ответила Мэй, продолжая следить за ходом боя.Кадзу пружинящим шагом подкрался к Такао, одновременно приставляя к горлу дзёнина тупой стороной кинжал. Маг ломанно ухмыльнулся: тонкие пальцы практически до конца сложены в смертоносном жесте. Одно движение, и в спину Кадзу воткнётся молния, пронзая сердце.—?И ты здесь, лисица? —?к Мэй подошёл, хитро улыбаясь, Чонган.—?Дедушка Чонган,?— она вежливо, тепло улыбнулась, легко поклонилась. —?Да, пришла посмотреть. Снова. —?Теперь кицунэ улыбалась чуть смущённо.—?Правильно,?— старый целитель удовлетворённо кивнул,?— полезно на них поглядеть. В этот раз вот уж зачастили драться,?— он хрипло усмехнулся. —?Небось битва с кланом так повлияла, уж больно энергичными стали.Мэй снова обернулась к обрыву: синоби поклонились друг другу, крепко пожали руки и, о чём-то весело переговариваясь, направились к тропинке, которая ведёт наверх. Жители деревушки, не пропускающие ни одной тренировки двух лучших воинов, уважительно улыбались, получая сдержанные улыбки благодарности в ответ.Синоби подошли ближе. Взгляды Мэй и Кадзу столкнулись, кицунэ сжала губы от скрытой тревоги?— в глазах тепло улыбающегося ей ниндзя сверкнуло что-то слишком тёмное, чего она ещё ни разу до этого не видела.Он быстро спрятал стальные отблески, но уже понял, что она всё увидела.Его дом приносит привычное согревающее спокойствие, ограждая от последнего зимнего холода и затухающего февральского ветра.—?Знаешь,?— кицунэ аккуратно прижимает прохладную ткань к покрасневшей ссадине на скуле ниндзя,?— кажется, я помню каждое начало весны в своей жизни.Она сидит у него на коленях, в белом нагадзюбане, со свежим мартовским ветром, запутавшимся в длинных волосах. Она размазала розоватый румянец по белым щекам, когда они шли днём по тропинке от обрыва, звуча хрустящим мокрым снегом и длинными сложными предложениями, которые вполне можно было заменить словами ?люблю тебя?. Мэй весь день не может унять противно свербящую в груди тревогу от того взгляда, будто она увидела что-то принадлежащее ей, словно когда-то давно из неё вырвали кусок боли, а теперь он врастает обратно.—?Почему так?Кадзу не любит начало весны?— с ним приходит прелая горечь, оттаивает и бурлит в груди, потому что он ярче всего помнит первую весну после Аоговара, когда Чонган качал головой и говорил дзёнину, что этот замкнутый черноволосый паренёк никогда не испугается смерти. Не бояться её тому, кто испил эту смерть до дна, практически захлебнулся в ней, почернел глазами и душой, увидел ад, обрушившийся на землю и взметнувший небо пепла. Синоби позвал Такао на тренировку, чтобы выплеснуть разъедающую ярость, но сейчас, видя перед собой сверкающие глаза Мэй, слушая ласковый завораживающий голос, Кадзу понял: это не ярость.Это густая холодная тоска.И её можно только выпустить наружу через тяжёлые слова.—?Потому что…Мэй цепляет взглядом скользящую печаль в глазах, осекается, мягко обхватывает ладонями лицо синоби и с тёплым спокойствием спрашивает:—?Что случилось?—?Пожалуйста, рассказывай. Хочется слышать твой голос, хорошая,?— он вымученно-печально улыбается уголком губ.Кицунэ мягко проводит ребром ладони по его скуле и лбу, запускает тонкие пальцы в чёрные волосы, спадающие на плечи, наклоняется ближе, осторожно касается губами переносицы, будто боясь разбудить, второй рукой легко обнимает за шею. Кадзу обнимает её за талию, прикрывает глаза, позволяет тёплому чувству накрыть его с головой, медленно растворяя тягучий холод. Он не знает, как ей это удаётся, и вряд ли когда-то поймёт, поэтому просто склоняет голову и отдаёт свою больную душу в её тонкие сильные руки.—?Я слишком мало знаю о тебе. Ты столько раз помогал и поддерживал…Ниндзя с усилием давит улыбку: Знала бы ты, прекрасная, сколько раз меня спасала.—?…И я тоже хочу помочь. Очень. Не обижайся на меня за мою самоуверенность, но твоя печаль мне видна слишком сильно. Я заметила ещё днём?— тебе плохо. Что тебя тревожит? —?Мэй скользящим движением проводит под припухшей ссадиной на скуле.Кадзу на мгновение прижимается к её хрупкому плечу, вдыхая тонкий запах с женской кожи, как будто это даст ему сил рассказать о тех временах, когда дышать было немного легче, чем просыпаться по утрам, чуть сильнее сжимает руки на её талии и снова смотрит в бесконечные глаза кицунэ.—?Помню первую весну здесь. Думал постоянно, почему я один не умер. Хотел умереть, очень. Потому что так жить невозможно, а приходилось. Каждый раз вспоминаю, как ночами снилось, что кровью истекаю.Мэй прикусывает губу, сочувствие напополам с ужасом вспыхивает в глазах. Кажется, она понимает его слишком хорошо. Кицунэ не знает, почему ей это так знакомо?— может, она ещё и чужие души читать умеет?—?Весь мир расцветал и радовался, а я хотел, чтобы всё в прах обратилось. —?Кадзу горько, ядовито ухмыляется побледневшими губами, смотрит куда-то сквозь время суженными зрачками. —?Не могу. Больно. Без тебя бы, наверное, с ума сошёл этой весной.Кицунэ порывисто прижимается к нему, прячет осколки боли во взгляде, утыкается носом в макушку, пахнущую горечью и лесом, обнимает руками за шею. Синоби медленно вздыхает, сжимает зубы, потому что старые тени демонов лязгают клыками где-то неподалёку, но не могут подобраться ближе?— Мэй гораздо более сильный маг, чем сама о себе думает, просто она пока этого не осознаёт.—?Я не знаю, что тебе сказать,?— гейша практически шепчет,?— но я хотя бы могу быть с тобой сейчас. И в любую другую весну, пока у тебя не перестанет болеть. Чтобы тебе стало легче…—?Я знаю, Мэй. Спасибо. —?Кадзу прислоняется лбом к её плечу, не в силах больше сегодня втыкать в себя иглы со старой кровью из собственного прошлого, отстранённо наблюдает за слабо плещущейся тоской, оседающей тихо внизу груди.Ему не достучаться до своей судьбы, чтобы спросить, за какие подвиги он встретил эту хрупкую-сильную гейшу с иллюзиями в руках, потому что он не верил и никогда не поверит в судьбу?— глубоко внутри зажата уверенность в том, что каждый сам строит свою дорогу, тем более воин, для которого один лишний шаг может привести к смерти. Ему не легче от мыслей, что им управляет кто-то свыше, он упрямый, слишком упрямый, потому что по-другому было не выжить в тёмном жгучем холоде, который пробрался в тело ребёнка, потому что иначе он бы не выгрызал себя каждый раз из когтистых чёрных лап.Потому что только за своё упрямство он мог встретиться с ней, хотя бы раз в жизни дать спасти себя, а потом давать это делать каждый раз?— Кадзу не может объяснить, почему так щемяще-тепло в груди, когда она засыпает рядом после тяжёлого дня и долгих разговоров, кладя голову ему на плечо, когда приходит к нему со своим холодным отчаянием или скользкой грустью. Когда даёт спасти себя, идёт за ним следом не потому, что боится обидеть расспросами, а потому что отчего-то верит ему даже больше, чем самой себе. Когда сидит у него сейчас на коленях, расчёсывая тонкими пальцами его чёрные длинные волосы, уговаривает, что всё обязательно пройдёт, станет легче, и он никогда больше не останется один на один со своей неудавшейся смертью.Кадзу о чём-то тихо спрашивает и медленно целует, надеясь отдать ей хотя бы половину благодарности, потому что Мэй всё равно заслуживает гораздо больше, чем синоби может ей дать. Кицунэ улыбается, крепко прижимается к нему, слушая ровное биение тугого сердца, машинально водит пальцами по сильному плечу, мысленно заговаривает знакомую липкую горечь в душе Кадзу. Ниндзя обнимает её в ответ?— так и не знает, что нужно говорить в такие моменты и нужно ли вообще, когда и без того всё понятно, даже слишком, и если бы хоть два года назад ему сказали, что в первый день весны он не будет снова умирать, отдавая себя на съедение старым демонам, он бы постарался без боли смотреть на распускающееся лазурью небо.Он бы очень постарался полюбить весну.