Эпилог: год спустя (1/1)

Япония не помнил, как очутился за столом для переговоров в конференц-зале. На первый взгляд, тут были если и не все страны, спасшиеся год назад, то определённо большинство. Свободных мест не было, причём все сидели и… пировали. Небольшой стол ломился от яств и выпивки, блюда и напитки были, казалось, всех кухонь мира. Но Кику так и не смог вспомнить повод застолья, как ни старался. Оглядевшись, он увидел Англию, деловито спорящего о чем-то с Австрией, пытающегося встрять в разговор Пруссию, трясущихся под взглядом России итальянцев, утешающую их Бельгию, немного ревностно смотрящего на сестру Нидерланды, о чём-то шепчущегося с Грецией Китай, тихо и счастливо улыбающегося парня, так похожего на Америку,?— а кто это, кстати?.. —?мирно беседующих рядом Тайвань и Вьетнам… Тайвань и Вьетнам?! Кику постарался сохранить спокойствие. Он глянул за девчонок?— так и есть, дальше сидели все азиаты и ели, пили так же, как все остальные. Вот только ?остальные? их будто не замечали, даже Китай не взглянул на них ни разу, что было более чем странно. Конечно, после самого факта присутствия здесь этих стран… Корея увидел, что Хонда смотрит на него, и радостно замахал рукой?— широкий рукав начал развеваться, словно белый флаг Феличиано. После этого и остальные азиаты заметили японца и тоже приветственно кивнули. Шокированный Япония повторил жест, словно марионетка. Между тем застолье продолжалось, а всю азиатскую братию по-прежнему игнорировали. —?Прошу прощения, если лезу не в своё дело, но не расскажете ли,?— решил спросить у Тайваня японец,?— как вам всем удалось выжить тогда, год назад?.. Девушка удивлённо улыбнулась: —?Так мы и не выжили! —?Ка-как?! —?Япония чуть не поперхнулся. —?Ох, извините меня, но… Почему же вы здесь? Почему я вас вижу? —?Хм-м… —?загадочно протянула Тайвань. —?Потому что хочешь видеть. Такой ответ заставил японца, давно переставшего верить в потусторонние силы, заключить, что у него начались галлюцинации. Это его отнюдь не обрадовало, да ещё и запутало: страны выглядели настолько реальными, что нисколько не отличались от живых. —?При всём моём уважении, этого не может быть,?— сказал Япония. —?Недоверие придумали корейцы! —?тут же встрял Ён-Су. ?Они слишком реальны, чтобы быть миражом… Но ведь я своими глазами видел, как они…? Вдруг Тайвань привстала и крепко обняла Японию. —?Ч-ч-ч-что?!.. —?мгновенно покраснел тот. —?Не-не-нельзя же так, при всех!.. —?Мы тебя прощаем,?— прозвучал у самого уха её высокий ласковый голос. —?Эй-эй, я тоже хочу простить Японию! —?Корея подскочил и обнял их обоих. Смутившийся японец в панике хотел отстранить их, но не тут-то было: подошли Вьетнам, Таиланд и остальные азиаты, Кику даже уже не видел кто, и стали душить его в объятиях. Они настолько сильно сжали его, что правое плечо пронзила внезапная ноющая боль. В глазах потемнело, хотя набежавшие азиаты и так уже заслонили собой свет. Япония ещё раз попытался вырваться из этого плотного кольца, и вслед за попыткой последовала новая вспышка боли. Кику судорожно вдохнул, зажмурился, потом распахнул веки и… понял, что проснулся. Плечо нещадно саднило. Сустав, словно живой, ныл и стонал так, что нельзя было двинуть рукой. Весной и осенью такие обострения случались: прошлогодняя травма сделала плечо чувствительным к погоде. А погода менялась, приближалось лето. Здесь, в Греции, оно, как всегда, обещало быть сухим и очень тёплым. Кику повернулся в кровати и, к безмерному своему удивлению, обнаружил рядом с собой пустующую половину постели. Немало обеспокоенный этим, он наспех оделся, игнорируя боль, и вышел во двор. Хозяина небольшого двухэтажного дома не было и там. Оставалось лишь одно место, где Япония мог бы его найти, и Кику направился к древнегреческим развалинам. Придя на место, японец, как и ожидалось, увидел Геракла. На плече у него спал маленький рыже-белый кот. Греция стоял не у самих развалин, а чуть в стороне, где виднелся большой, в два человеческих роста, деревянный крест. Грек рассеянно глядел на него, хотя, может быть, просто в небо?— со спины Японии было плохо видно. Кику остановился в трёх шагах от Геракла. —?Вы сегодня проснулись раньше меня, Греция-сан. Это необычно,?— ненавязчиво сообщил о своём присутствии японец. Грек развернулся и пустым взглядом посмотрел на Кику. —?Прости, что ушёл не предупредив, Япония… Не хотел будить тебя… Я думал, что вернусь раньше, но… —?он отвернулся,?— не смог… —?Ничего страшного,?— заверил Хонда. —?Мы никогда с ним не ладили, вечно ругались и проклинали друг друга… —?сказал Греция словно самому себе. Япония притих, потому как сразу понял, кого имеет в виду грек. —?Он был единственным человеком, способным разозлить меня… А ещё я ревновал тебя к нему. Японец, почувствовав себя не в своей тарелке, отвёл глаза. Услышанное немного льстило, но всё равно к подобного рода откровениям он готов не был. А Греция печально продолжал: —?И вот уже год я наконец-то не слышу этих раздражающих турецких возгласов… Уже год я ни с кем не ссорюсь, не спорю и тем более не дерусь… Стало так мирно, тихо… Но всё чаще у меня появляется странное чувство. Как будто чего-то не хватает, как будто мне скучно… —?грек повернулся к японцу. —?Не пойми неправильно… Мне очень хорошо с тобой, Япония… Очень спокойно и радостно… —?котёнок на его плече согласно мяукнул. —?Просто я до сих пор не могу привыкнуть… к мысли, что всё-таки никогда… больше не увижу его… Грек затих, и оба они, не сговариваясь, посмотрели на крест. Молчали долго, и не угадать?— одни ли мысли были у них в голове или каждый думал о своём. —?Я бы тоже хотел навестить кое-кого. Вы не против, Греция-сан? —?наконец нарушил тишину Кику. —?Конечно, Япония… —?грек кивнул. —?Счастливо тебе. —?Спасибо. Я скоро вернусь,?— японец улыбнулся, развернулся и, сопровождаемый долгим взглядом Геракла, пошёл прочь от руин. На восток. Шагал Кику уверенно, дорога была ему известна. Она заняла меньше времени, чем он рассчитывал. Едва минуло десять утра, когда он подошёл к маленькому храму на юго-востоке Китая?— страны, с которой связаны все его детские воспоминания. Раньше Яо часто водил его к этому храму. Китаец останавливался у ступеней и подолгу молчал, соединив ладони в молитвенном жесте. Маленький Япония ещё не вполне понимал, что ему следует делать и почему они никогда не заходят внутрь. Но он не задавал вопросов, лишь тихо наблюдал за Китаем и слушал, как лёгкий ветерок шуршит бамбуковыми листьями. С тех времён храм почти не изменился. Он по-прежнему почему-то не был огорожен, маленький подход в виде неширокой каменной дорожки вёл к ступеням через символические ворота. В них Япония узнал тории?— атрибуты синтоистских храмов, сооружения из деревянных стоек и двух соединяющих их горизонтальных перекладин. Столбы были окрашены в алый, а к верхним ещё и были прикреплены ветряные колокольчики, записки с китайскими иероглифами и прочая, прочая, что, в общем, всегда казалось японцу явно излишним и бессмысленным. Единственное, что было ново в этой картине?— флаги, расположенные по бокам ступеней. Каждый следующий флаг был короче предыдущего на высоту своей ступеньки, отчего все они становились одного уровня. Но белый флаг с красно-синим кругом посередине, находившийся на верхней ступени, был всё же почему-то повыше остальных. Все владельцы флагов были Японии хорошо знакомы. До дрожи. И Кику вспоминает, как в тот страшный день их бездыханные тела падают один за другим, окрашивая своей кровью его когда-то белоснежную одежду… Как зловеще скрипят механизмы на двери, с трудом её распахивая… Как он выходит в большой зал и видит напротив себя ещё троих выживших… Как слышит словно сквозь вату голос Китая… ?Япония!?… —?Япония?! —?голос… слишком настоящий. Кику открывает глаза, и реальность отделяется от воспоминаний. Повернувшись, японец видит только что подошедшего и крайне удивлённого Китая. —?Доброе утро,?— слегка кланяется Япония. —?Что ты… Зачем ты тут, ару?! —?взволнованному Яо не до приветствий. Он не видел младшего брата уже несколько месяцев, и теперь ему сложно было совладать с эмоциями и подобрать правильные слова. —?Прошу прощения за неудобства. Я уже ухожу,?— японец развернулся и направился в сторону от храма. —?Стой! Я не это имел в виду, ару! —?Китай сделал пару быстрых шагов в попытке догнать Японию, но тут же отказался от этой идеи. Кику уже слишком далеко, вот-вот скроется за толстыми стеблями бамбука… —?Почему ты здесь, именно сегодня, ару?! Китай не надеялся, что Япония ответит. Но тот остановился и вполоборота посмотрел на Яо. —?Я считаю своим долгом почтить память моих братьев и сестер. Глаза Китая расширились от ещё большего удивления, а японец едва заметно улыбнулся: —?Виноват, но мне действительно нужно идти. Меня… ждут. Удачного дня. И он скрылся в зелёных зарослях, оставив потрясенного Яо в одиночестве. —?Япония… —?прошептали губы Китая и растянулись в тёплой улыбке. Ван Яо поднялся по ступеням и осторожно дотронулся пальцами до флага Кореи. —?Ты наконец понял, ару… —?глаза его против желания наполнились влагой,?— что мы… семья… Чистая, словно горный хрусталь, слеза скатилась по его щеке и капнула с подбородка на землю. Затем вторая… Третья… Яо спохватился и наспех утёрся широким рукавом красного китайского кимоно, однако вскоре глаза опять застилали горячие слёзы. Китай пытался убедить себя, что уж теперь-то, когда Япония признал их родство, всё вновь должно встать на свои места. Ведь произнесены наконец такие долгожданные слова… Казалось, Яо жил, чтобы услышать их. Он думал, что когда Япония скажет это, Яо станет самым счастливым на земле. Но на самом деле это стало лишь слабым утешением, этакой компенсацией за пережитое горе. Эти слова, как и любые другие, не могли ни вернуть ушедших, ни заглушить боль потери. Но всё же они были такими желанными, что боль эта смешалась с облегчением и стала какой-то даже мазохистской. Если бы не эти смерти, Кику никогда б и не признал их родство, Китай прекрасно понимал это. Но всё же… какой ценой, какой ценой?!.. И вроде бы смирился уже, и до сих пор не может поверить, что не вернуть уже его братишек и сестрёнок, не вернуть, не вернуть… И ведь главное?— убедить самого себя, что всё как прежде. Что всё хорошо. —?Сентиментальный же я стал, ару… —?усмехнулся Китай и промакнул лицо вновь. Он простоял там ещё несколько минут, прикрыв веки и молясь, и лишь потом обернулся, чтобы… увидеть Россию?! —?Ай-йя-а! —?Китай едва не подпрыгнул от неожиданности. —?Ты чего подкрадываешься сзади, ару?! Напугал до смерти! —?Прости, Китай. Кстати, с добрым утром,?— мило улыбнулся Россия, стоя у подножия храма. —?Ладно, ты-то что тут забыл, ару? —?Яо сменил гнев на милость и спустился к Ивану, тут же став на полторы головы ниже его. —?Я… я хотел проведать сестренок, ну и… по дороге… решил зайти к тебе… —?в его голосе промелькнули нотки грусти. Своим визитом Иван, очевидно, просто хотел отсрочить неизбежное. Ведь заглядывать к Китаю ему явно было не по пути. —?Вот, это тебе,?— русский протянул Яо три аккуратных свежесорванных подсолнуха. Только сейчас Китай заметил, что в другой ладони Россия держит ещё не меньше десяти штук солнечных цветов. Яо поражённо выдохнул и принял подарок из рук Ивана. Венчики были совсем ещё небольшими, с тоненькими лепесточками, а в сердцевине цветка не было и намёка на семечки. Ранние подсолнухи больше напоминали огромные ромашки, но не бархатно-белые, а нежно-жёлтые, словно только что вылупившийся цыплёнок. Китай поднял глаза на Ивана и наткнулся на его пристальный, слегка встревоженный взгляд. Тут же у него возникло желание спрятаться за подаренными цветами, щёки горели не то от недавних слёз, не то от смущения. Так бы Яо и сделал, но Россия юркнул рукой за букетик и приподнял лицо Китая за подбородок. —?Эй, что ты дела… —?Ты плакал?.. Китаец осёкся. И, через секунду придя в себя, попытался отвернуться: —?Дурак, что ли?! Конечно, нет, ару! Вырваться или же посмотреть в глаза неожиданно проницательному Ивану?— без разницы, и то, и то невыполнимо. А русский уже всё понял, отпустил подбородок Яо, взамен схватив его рукав. Взгляд китайца упал на ткань в руке России. Нет, не спонтанно он удержал его именно за эту часть кимоно?— рукав был всё ещё влажный от слёз. Китай вздохнул: —?Ладно-ладно, раскусил, ару… —?Хе-хе,?— Брагинский довольно улыбнулся. —?Я всегда могу понять, врёт Китай или нет! —?Тебе просто повезло сегодня, ару… —?проворчал Китай. —…А вот Китай никогда не может определить, правду ли я говорю,?— победно закончил Иван и ухмыльнулся. —?Что?! Да я тебя насквозь вижу, ару! А если чего и не понимаю?— так это потому, что ты странный, ару! —?надулся Яо. —?Проверим? —?с готовностью откликнулся русский. Для него это было внезапно начавшейся забавной игрой. —?Хоть сейчас, ару! —?Китаю уступать России не хотелось. —?На самом деле подсолнухи?— это не самые мои любимые цветы,?— заявил Россия, и прозвучало это настолько искренне, что китаец воскликнул: —?Да?! Ничего себе, ару… Но я всегда думал… —?Это ложь,?— прервал его Иван, по-прежнему улыбаясь. Яо удивлённо моргнул пару раз, и только потом возмутился: —?Невероятно! Врёт и не краснеет, ару! Нельзя же так! Хоть бы глаза отвёл, что ли, ару, как иначе я узнаю, что ты обманываешь?! —?А ещё я никогда никого не ненавидел… —?продолжал русский, возведя глаза к небу. —?Вот уж в это точно никогда не поверю, ару… —?пробубнил себе под нос Яо, надеясь, что Иван этого не слышит. Он, казалось, и правда не слышал: —?Я думал, все вокруг?— мои друзья… И если бы не рулетка… Я бы никогда не понял, насколько я ошибался… —?Россия говорил своим обычным негромким, мягким голосом, сбивая с толку Китая. Может ли наигранная боль звучать… так естественно? —?А ещё… я так и не сказал сестрёнкам, как я люблю их… А теперь… А теперь я один,?— он снова посмотрел в глаза Китаю. —?Представляешь, Яо, один. Совсем один. Веришь? Китай вздрогнул. По имени. Он обратился к нему по имени… —?Не верю, ару. Россия едва слышно вздохнул и посмотрел за спину Яо. Его взгляд начал рассеянно бродить по резной крыше храма. —?Не верю, ару,?— твёрдо повторил Китай. —?Ты не один. И никогда больше не будешь один, ару! Мы все с тобой, все, кто выжил… И я в первую очередь, ару. Взгляд России застыл в одной точке, казалось, он внимал словам Яо каждой клеточкой тела. Китай продолжил: —?Если тебе вдруг станет как-то… грустно и одиноко, ару… ты… зови меня, ару. А то мне тут, знаешь ли, тоже скучно одному, ару! —?Яо попытался засмеяться, но вышло не особо весело. Китаец подождал, не отреагирует ли Россия, но тот по-прежнему молчал, смотря за спину Китаю. И Яо вновь заговорил:?— Ты… слышишь меня, ару?.. Эй?.. Ив… Иван… Пришла очередь России вздрогнуть. Он взглянул на китайца, да так осмысленно, что не приходилось сомневаться в том, что он всё слышал. И вдруг улыбнулся. Настолько счастливо и искренне улыбнулся, что казалось, будто это не он только что уверял Яо в собственном одиночестве. И как была эта улыбка похожа на его повседневную, ту, что почти никогда не сходила с лица. Как похожа… но другая. Естественней, спокойней, уверенней… Не привычный детский восторг, а истинное счастье. —?Тогда я могу остаться сегодня у тебя, правда? Правда? —?Россия, чувствуя, что ему не откажут, зажмурился от удовольствия. У Яо вырвался нечленораздельный поток возмущённых звуков, прежде чем он, смутившись, недовольно отвёл глаза и пошёл на компромисс: —?Н-но только сегодня, ару!.. —?А-ха! —?Иван внезапно перехватил его под пояс и приподнял над землёй. Китай что-то протестующе закричал, но русский внимания не обратил и закружил лёгкое тело Яо, закружил в сумбурном вихре из недовольных возгласов, смеха и лепестков подсолнухов. —?Ну хватит уже дурачиться, пусти меня, ару! —?Россия нехотя повиновался и вопросительно посмотрел в глаза китайцу, мол, что-то не так? Тот фыркнул и, отведя взгляд, смущённо пояснил:?— Ц-цветы же сломаешь, ару… Иван спохватился и тут же проверил, все ли подсолнухи в его левой руке целы и, удостоверившись, что это так, облегчённо выдохнул. Потом взглянул на них снова, уже более спокойно и с толикой грусти. Платиновая челка чуть шевельнулась, будто хотела отбросить на глаза как можно больше тени. —?Жди меня к вечеру, Китай,?— голос России прозвучал несколько ниже, чем обычно. И тише. Стараясь не встречаться с Яо глазами, он обогнул его и быстрыми шагами пошёл на запад, туда, где совсем недавно скрылся Япония. Китай словно хотел сказать что-то, но с его удивлённо приоткрытых губ так и не сорвалось ни слова. Он просто обернулся и молча проводил взглядом уходящего Ивана. Россия же не обернулся ни разу. Он знал: если обернётся, уже не сможет заставить себя уйти. А ему надо было, надо. Надо их проведать. И пока он шёл к своим западным границам, он ни разу не остановился. Надо проверить… Как там они… И даже ни разу не замедлил шага. Не посмотрел назад. Потому что нельзя медлить, нельзя давать слабину. Надо проведать их… Ведь больше… некому… Прошло не так много времени, прежде чем он очутился там. Но лишь потому, что он спешил. Он шёл очень быстро. Ведь у них больше… никого… никого, кроме него, нет… Потому и находилась эта небольшая огороженная площадочка с памятниками на его территории. У самых границ, но у него. Ведь, по большому счету, кроме России, никому это не было нужно. Эти пять стоящих в ряд невзрачных монументов не волновали никого, кроме Ивана. Он начал по привычке справа. Почему именно с этой стороны, Россия никогда не задумывался, а ведь низкие некрашеные ворота в виде решётки с небольшими завитками?— вход на эту огороженную территорию?— были расположены ровно посередине заборчика. Хотя, если при входе смотреть прямо перед собой, взгляд всё равно не упрётся в какой-то центральный памятник. Они были расположены несимметрично, отчасти поэтому середина пустовала, словно напоминая: среди них нет ?центральных? и ?боковых?. Но и того, что все тут равны, тоже сказать было нельзя. Скорее эти памятники просто не были по-настоящему связаны в какую-то целостную и гармоничную систему. Как и люди, которым они были поставлены. Точкой пересечения их судеб, тем единым и единственным целым, в которое они сливались, до сих пор оставалось лишь сердце Ивана. Он подошёл к крайней плите. Это были именно плиты, с небольшими надгробиями с чёрно-белыми фотографиями и парой прощальных строк. На первой справа фотографии была красивая девушка с неброским бантом на волосах. Суровое выражение лица придавало ей воинственный вид, но красоты ничуть не отнимало, скорее наоборот?— это было её изюминкой. На любителя, конечно. Но всё же. Под сдавленный вздох на плиту легла первая пара подсолнухов. Рядом, всего в десятке сантиметров начинался следующий памятник. Фотография на нём тоже запечатлела девушку. Волосы её были светлыми, коротко подстриженными, с незамысловатым ободком. Да и само лицо было простоватым, даже наивным. Создавалось ощущение, будто она вот-вот начнёт извиняться за что-то, а большие глаза мигом наполнятся слезами. Вполне возможно, кадр был пойман как раз за секунду до этого. Вторая пара цветов солнца опустилась на полированный гранит, сопровождаемая тихим заверением: —?Я всё простил, сестра… Всё… Третий монумент был гораздо дальше от этих двух. России пришлось сделать пару шагов, прежде чем приблизиться к нему. Можно было заметить, что четвёртый памятник стоял довольно близко к третьему, словно хотел боязливо спрятаться за его спиной. Хотя расстояние между ними было побольше, чем между первыми двумя. На третьей фотографии?— коротко стриженый парень в очках, с умным, чуть вытянутым лицом. На первый взгляд он производил впечатление примерного студента или, может, ведущего программиста. На четвёртом фото?— запуганный мальчик лет пятнадцати. На его лице невероятным образом сочетаются острое желание ни от кого не зависеть и страх возможного претворения этого желания в жизнь. Страх оказаться перед бессмысленным выбором: остаться никому не нужным, брошенным, лишенным защиты и дома или попасть в зависимость от других ещё больше. На глазах у парня слёзы отчаяния и обиды. Плечи его на фотографии смазаны, контуры видны не чётко: мальчишку, очевидно, сильно трясло. Ещё четыре подсолнуха были возложены в полнейшей тишине почти одновременно. Через полминуты густой воздух разрезает скорбно-задумчивое: —?Интересно… Ты дрожал даже во сне?.. Хотя Ивану это совсем даже и не интересно. Уже. Потому что теперь всё это потеряло смысл. Вот так, резко, за один день. Всего за один страшный день год тому назад. Ещё шаг влево?— там последняя плита. Она не такая, как остальные. Она в два раза шире. Посередине надгробия?— совместное фото двух парней. Хотя сразу так и не определишь, что это парни?— оба весьма миловидны, волосы до плеч. Тот, что с волосами посветлее, бесцеремонно приобнял другого за шею одной рукой, а другой пытается показать в объектив руку с оттопыренными указательным и средним пальцами в форме знака победы. Второй не особо сопротивляется, видимо, уже свыкся с выходками друга. Оба выглядят счастливыми и улыбаются, и в какой-то момент России даже кажется, что он слышит их весёлый смех… Но лишь на миг. Иван тихо вздохнул и задумчиво посмотрел на оставшиеся подсолнухи. Четыре. Взгляд снова приковался к фотографии. —?Ты… Ты бы хотел этого, да, Литва?.. И на холодном камне пара подсолнухов находит последний приют. Одна пара подсолнухов на двоих?— но уж эти двое смогут поделить её. Сжимая в похолодевшей ладони оставшиеся цветы, Россия спиной отошёл от памятников на несколько шагов. Теперь он видел их все разом. Теперь его чувства?— а их так много, и все такие разные?— стремились вырваться из груди, и их векторы принимали диаметрально противоположные направления, и этот ёжик внутри с каждым вдохом становился всё больше. Теперь становилось ясно: время не лечит, оно лишь дразнит, пытаясь казаться панацеей. Даже сейчас, через год, боль всё ещё здесь. Даже сейчас… Сейчас… Мелкая, незаметная до этого Ванина дрожь переросла в лихорадочную. Сейчас? Да, сейчас. И он заплакал. Тихо, давя в себе всхлипы, словно боялся, что услышат, хотя никто не мог, потому что никого на километры вокруг и не было. Совсем. Никого-никого. Лишь Россия и его боль?— один на один; и воспоминания как главное её оружие, и слезы как главное доказательство её победы… Это была победа в битве, но не в войне. Иван проигрывал боли в эту минуту, чтобы суметь противостоять ей впредь. Слёзы обязательно когда-нибудь закончатся, а с ними уйдёт гнетущее чувство безысходности. И появятся силы. И будет новый день, будут новые возможности и шансы, будет новая жизнь и планы на неё, обязательно… Но для этого нужно проиграть боли. Хоть разочек. Плакать, кричать, бить всё вокруг, но не держать всё внутри, чтобы больше оно не отравляло горечью прошлого последующие дни. Не забыть, но успокоить. Успокоить и уложить спать, словно буйного ребёнка, в тишине и темноте вечной памяти. —?Простите, ребята. Наверное, я не сделал многого из того, что должен был… —?Россия вздохнул и посмотрел в небо. Его глаза всё ещё были влажными, но голос не дрогнул, хотя звучал совсем тихо. —?Слышите ли вы меня?.. Он закрыл веки и, казалось, прислушался к чему-то. Не шевелясь, он стоял так минуту, другую… Слышал ли он их? Иван слабо улыбнулся и открыл глаза. —?Пора. Он развернулся и вышел за ограду, слегка придержав калитку за собой. Шагов через семь он обернулся, но лишь на пару секунд, и вновь продолжил путь. На этот раз идти предстояло меньше, да и торопиться нужды не было. Его поступь стала ощутимо легче и свободнее, хотя нельзя было назвать её беззаботной. Всё-таки это не было обычной прогулкой, отнюдь не было. Прошло около часа?— и небо над головой затянули тучи. И если в России из таких светло-серых туч весной с успехом мог пойти мелкий снег, то тут из них капал дождь. Хотя дождь?— это сильно сказано. То было скорее мелкой моросью, сопровождаемой редкими, но противно-влажными порывами ветра. Сказывалась близость океана. Россия плотнее закутался в свой бежевый шарф. Иван не очень любил его, хотя он был теплее того розового, что подарила в детстве Украина. Того, что остался на Америке глубоко под землёй год назад. Вскоре Брагинский остановился у небольшого особняка. Он был обнесён забором, но не для защиты, а скорее для виду: изгородь явно была декоративной, а на воротах не было замка. Всё это было весьма не похоже на владельца особняка, всегда такого подозрительного и опасающегося чрезмерного сближения с кем-либо. Россия не был здесь довольно давно?— по человеческим меркам, разумеется. Но в нём здесь и не нуждались так сильно, как, к примеру, там, в далеком Китае. Хозяин дома больше не был один, Иван слышал о том, что Канада с радостью откликнулся на предложение Артура переехать к нему, несмотря на вечные английские дожди. Надо думать, Мэтью тяжеловато пришлось бы одному в том огромном особняке, который раньше он делил с Альфредом. Опустевший дом часто перестаёт казаться родным. Потому не возникало вопросов относительно того, где поставить памятники Америке и Франции. Где, как не у Мэтью с Артуром? Один лишился воспитателя, другой?— воспитанника. Один?— названого брата, другой?— заклятого друга. И теперь они поддерживали друг друга как могли, хотя раньше почти не общались; общее горе объединило их. Дождь потихоньку закончился, хотя тучи расходиться не собирались. Россия решился толкнуть ворота?— те с тихим скрипом поддались, приглашая незваного гостя войти. Пройдя по каменной дорожке к крыльцу, он позвонил в дверь, и та открылась почти сразу же. На пороге возник Англия, сверх меры удивлённый появлением Ивана: —?Россия?! Ты чего тут… ?…забыл?!!??— проглотил Артур окончание фразы и без лишних слов пропустил русского внутрь. Он оглядел Россию с головы до ног, отметив про себя, что с намокшими волосами тот выглядит весьма необычно. А ещё Англия заметил, что?— с каких это пор? —?может относительно спокойно находиться с Иваном наедине в замкнутом пространстве. От пристального взгляда России холодок по спине, конечно, пробежал, но не было никакого панического страха. Русский тоже разглядывал Артура. Одет тот был по-домашнему, но не без английской нотки: тёплый безрукавный свитер в тёмно-зеленую клеточку поверх белой рубашки, идеально отглаженные бежевые брюки, коричневые ботинки из натуральной кожи. —?Я… извини, что без предупреждения,?— Россия не знал, с чего начать, поэтому сразу заговорил о сути. —?Я пришёл навестить их. Взгляд Англии скользнул по цветам в руке русского. Не прозвучало никаких глупых вопросов типа ?Кого ?их“??, Артур сразу понял, о ком речь. —?Да, конечно… Мы с Канадой тоже собирались сходить сегодня, но он, наверное, ещё спит,?— Англия оглянулся на лестницу, ведущую на второй этаж. И, опережая вопрос России, пояснил:?— Вчера мы засиделись с ним допоздна. Камин, кресло-качалка, чашечка ?Эрл Грэй??— давно не было таких вечеров,?— признался Артур, и тут же спохватился, испугавшись своей разговорчивости:?— З-забудь, не бери в голову! Я сейчас схожу за ним… —?Нет необходимости,?— Иван смотрел на лестницу за спиной Англии и, похоже, не придал значения его необычному поведению. Артур поначалу не понял, почему Россия отказывается, но через секунду услышал сзади робкий голос: —?Англия? Кто-то пришёл?.. Англия повернулся и, усмехнувшись, констатировал: —?Лёгок на помине. По лестнице спускался Мэтью, одной рукой он обнимал небольшого белого медвежонка, а другой сонно тёр глаза. Он был ещё в пижаме с рисунком из маленьких кленовых листочков, в пушистых тапочках, без очков, и выглядел настолько очаровательно, что Россия не смог сдержать улыбку. Канадец, увидев это, покраснел и стыдливо опустил глаза. Удивительно, но сделаться прозрачным у него так и не получилось. Англия пошёл куда-то вглубь дома, и, проходя мимо Мэтью, коротко сказал ему: —?Собирайся. Канада кивнул и, прежде чем тоже уйти в какую-то комнату, вновь взглянул на Ивана и обменялся с ним тёплой улыбкой. В улыбках их была какая-то недосказанность, тем не менее, они поняли друг друга без слов. Ждать России пришлось недолго. Вскоре перед ним предстали два джентльмена в чёрных костюмах, каждый?— с заранее приготовленным плотным букетом тёмно-красных, почти бордовых роз. Канада помимо букета держал в руке зонты?— тоже чёрные?— на случай дождя. Пошли через задний двор, по свежей сырой траве. Капать совсем перестало, а облака даже как будто собирались рассеиваться. Трое пересекли лужайку довольно быстро, завернули за живую изгородь… и вот они, памятники. Прямо за ней. Забор из растений нес в себе функцию прежде всего не украшения, а некой ширмы, так милосердно и понимающе прячущей могильные плиты от глаз тех, кому больно их видеть. Они остановились перед надгробиями. Россия тянуть время не стал и присел у первого памятника, кладя рядом подсолнух и шепча одними губами: —?Ну вот. Считай, я почтил его память за тебя, Литва. Вы ведь были… в хороших отношениях. Он оглянул надгробие. Ни фотографии, ни годов жизни, только надпись на английском: ?Альфред Ф. Джонс?, и чуть ниже: ?R.I.P?. Словно бы обычный человек, а не страна. А, может, он и был всего лишь человеком?.. Иван повернулся ко второму памятнику. Аналогично: ?Франциск Бонфуа?. Впрочем, всё верно. Бывало ли хоть раз такое, чтобы кто-то хоронил страны? Россия кладёт второй цветок и поднимается. —?Ну что ж, ещё увидимся,?— обращается он к Англии и Канаде, хотя кажется, что к Америке и Франции тоже. —?Спасибо. Артур чувствует, что нужно что-то ответить, а когда находится, Россия уже собирается скрыться за изгородью. —?Эй! —?Россия обернулся на оклик Артура, и тот бросил ему зонт. —?Возьми, вдруг дождь… ну… и… в общем… Это тебе спасибо, что пришёл. Тут даже Брагинский замечает, что в Англии произошли разительные перемены, и приоткрывает рот от удивления. Канада довольно улыбается, глядя на Артура, а тот старательно отводит глаза, делая вид, что это не он благодарил только что. И даже Богу, наверное, не известно, каких усилий стоит англичанину не отказаться сейчас от своих слов. Когда Иван, наконец, уходит, Англия позволяет себе немного расслабиться. В обществе тихого канадца он чувствует себя гораздо комфортнее. —?И тебе спасибо, Канада. Мэтью удивленно смотрит на Артура чуть ли не поверх очков. —?Мне?.. За что?.. —?За то, что был всегда рядом. Если бы не ты, я… —?англичанин судорожно вздохнул,?— я не знаю, что бы я с собой сделал… —?Не говорите так, пожалуйста!.. Вы справились бы и без меня. Я ведь вообще ничего… —?Нет. Ты сделал гораздо больше, чем думаешь. Знаешь, мне кажется, мы вообще не выбрались бы оттуда, если бы не ты… —?Ч-что вы, Англия… Вы преувеличиваете. —?Канада посмотрел в серое небо. —?Если кто и должен тут сказать ?спасибо?, то это я… Всё благодаря Вам… —?Не смеши, Канада,?— Артур горько усмехнулся. —?Я иногда вообще не понимаю, что я ещё тут делаю. Мою дурную голову должно было пробить,?— Канада вздрогнул,?— ещё на первом туре… А этот дурак Америка… —?Англия выдержал паузу, чтобы прийти в себя. —?Ладно… Прошлого не воротишь. —?И слава Богу,?— вырвалось у канадца. —?Ох… простите… Я имел в виду… Просто… не хочу даже думать о том, чтобы пережить всё это ещё раз… Извините, что перебил… Англия помолчал. —?Да нет, ты прав. Не воротишь, и слава Богу. Так или иначе, это теперь наша судьба. Жить. —?Теперь посмотрел в небо и Артур. —?А ведь как ни глянь?— выжили только те, кто действительно заслужил счастье, и те, кто не заслужил его совсем… —?Мы все заслужили своё счастье,?— тихо заверил канадец и посмотрел на Англию. —?И Вы в особенности,?— он затих, сомневаясь, надо ли продолжать, но англичанин молчал и, казалось, ждал. —?Просто… просто не бойтесь быть счастливым… Вы ведь умели это раньше, я чувствую. Англия содрогнулся от вспыхнувших перед глазами воспоминаний. Раньше?.. Вот он стоит в военной форме с ружьем наперевес, напротив?— такой же вооруженный Америка, совсем юный, ещё без очков, и оба они намокли от сильного дождя… Нет. Раньше. Вот он, измученный политическими дрязгами, приезжает к Америке, и тот тянется в объятия опекуна, едва доставая при этом Англии до пояса… Нет? Раньше. Вот он, довольный сверх меры, несёт крошку Америку на руках, только что этот малютка предпочёл его Франциску… Нет? Раньше? А что было раньше? Разве было что-то, что теперь стоит вспоминать? Англия закусил губу. …Неужели все его яркие воспоминания связаны с Америкой?.. Начиная с того момента, когда Артур впервые услышал о странном маленьком мальчике, с того момента, как завязалось соперничество за него между Англией и Францией… Между Англией и… Францией… Франция. Разве имеет Артур право даже думать о том, что не было в его жизни ничего красочного до того, как в ней появился Альфред? Ведь какое Англия получал моральное удовлетворение от потасовок с Франциском… И это было во все времена, не только до Америки. Никогда француз с англичанином не могли долго сосуществовать мирно, и постоянные их конфликты были для Артура нормальным явлением. Они давали ощущение стабильности и… какого-то едва уловимого, своеобразного… счастья? Англия был счастлив, пока имел возможность навалять Франции. Но никогда он не желал ему зла всерьез. Никогда. До последней секунды. И почему Артур не выслушал его тогда?.. Он не хотел, чтобы так вышло. Он торопил, потому что желал, чтобы всё побыстрее закончилось. И… и всё закончилось. Теперь ничего этого нет и уже никогда не будет. Теперь всё, что осталось?— отчаянные попытки начать жить по-новому, продираясь сквозь терновые кусты вины и безысходности, черпать силы из воздуха, ломать себя и терпеть всю эту боль, терпеть до умопомрачения… Что угодно, лишь бы помнить. Потому что всё, что осталось?— это память. Память и попытки жить и быть счастливым снова. Только это. Больше не будет ни ссор, ни криков, ни французской брани, ни раздражающей фамильярности. Больше никто не обзовёт Англию такими словами, каких и в природе не существует, никто не попытается ради спасения своей шкуры заставить Артура подписать брачный контракт, никто не придёт в гости лишь с одной целью: мешать любому занятию англичанина. Больше никто не кинется стаскивать с него одежду во время олимпийских игр просто потому, что ?не нужна одежда в этом священном месте?, и никто их не разнимет, беря на прицел с заявлением: ?Некоторых вещей я предпочёл бы не видеть?. Да, точно. Не разнимет. Потому что некому. Англия, углубившись в своё личное горе, и думать забыл о том, что кроме Америки и Франции ещё многие не вернулись из страшного подземелья… Вдруг вспомнилось, как он спрашивал шёпотом Германию о Швейцарии. И как тот так же тихо сообщил ему ещё и про Лихтенштейн… Раз уж так вышло, что Англия узнал об этом, почему он не должен сходить к их памятникам тоже? России ведь ничего не помешало прийти сюда… —?Знаешь, Мэтью,?— заговорил Артур, и Канада вздрогнул, то ли от того, что голос англичанина прозвучал слишком внезапно после долгой тишины, то ли от звука своего имени. —?Я, пожалуй, схожу к Австрии ненадолго. Канадец послушно кивнул и, покрывшись лёгким здоровым румянцем, спросил: —?Приготовить блинчиков к Вашему приходу?.. —?А-а… ну, если тебе не сложно,?— смутившись и запустив пятерню в волосы, ответил Артур. Готовил Уильямс не в пример лучше него, и это заставляло Англию чувствовать себя время от времени беспомощным. —?Ко-конечно не сложно! Возвращайтесь скорее… В итоге, даже спустя год замкнутый Артур не смог полностью привыкнуть к этому канадскому потоку дружелюбия и услужливости. А Канада так и не научился обращаться к англичанину на ?ты?. Когда Англия был уже на полпути к воротам, медвежонок скорбно проскулил что-то и прижался к ногам Канады, который остался стоять у могил. Оба смотрели вслед уходящему мужчине в черном смокинге. Не отрывая взгляд от его фигуры, канадец опустился на корточки рядом с медведем и легонько потрепал его по загривку: —?Всё в порядке, Кумадзиро. По-моему, он многое понял сейчас, так что всё будет хорошо… Медвежонок перевёл взгляд своих глазок-пуговок на хозяина и поинтересовался: —?Ты кто? Канада тоже опустил взгляд на белую мордочку питомца и в своём тихом голосе заключил столько тепла, сколько не может дать ни один самый большой и уютный камин: —?Канада я. Канада… А англичанин, скрывшийся уже в этот момент за воротами, вдруг обнаружил, что больше не мёрзнет на промозглом влажном ветре. Это внезапно появившееся душевное тепло согревало его всю дорогу вплоть до дома Германии. И даже в дверь позвонил он без особых раздумий над тем, что скажет, когда ему откроют. —?Англия? Добрый день, нечасто увидишь Вас здесь. Что привело Вас к порогу моег… этого дома? —?Д-да… Добрый день, Австрия… —?дверь открыли, естественно, внезапно. Отчего все слова мгновенно вылетели из головы. —?Я… Я… кхм, ну… Швейцария… и… сестра… Я тут подумал, и… решил, что мне стоит… Англия удивился бедности своего словарного запаса, а следом?— догадливости австрийца. —?Вот как… В таком случае, прошу войти. Нам на задний двор,?— Австрия оглянул Артура ещё раз внимательным взглядом, затем повернулся и направился внутрь дома. Британец, вытерев ботинки, поспешил за ним, очень скоро догнав и чуть не перегнав своего проводника, пришлось даже чуть сдерживать шаг. —?Насколько я понял, Вам известно о принятом Лихтенштейн решении… —?Англия кивнул. Австрия мельком глянул на него, не поворачивая головы. —?Откуда?.. —?Германия… —?Артур осёкся. Наверняка памятник Германии тоже здесь, а он, дурак, только с двумя наспех купленными букетами! —?Успел рассказать, значит?.. —?англичанин слишком мало знал Родериха, чтобы сказать наверняка, часто ли у него бывает такое скорбное лицо. Но сожаление в его голосе он слышал ясно. Жёлтая птичка, появившаяся из ниоткуда, целенаправленно опустилась на голову австрийцу, на что он лишь разочарованно цыкнул. Почти тут же по всему дому разнесся гневный вопль: —?Ты куда опять дел моих птах, тупой аристократ?!! Аристократ убито вздохнул. —?Тише, пожалуйста! Твой крик невыносим для моего тонкого слуха,?— известил он, не повышая голоса. Однако выглянувший из-за угла Пруссия явно всё расслышал. —?Не видишь, у нас гости… Вернее, не совсем у нас. Пруссак, чувствуя, что его обделяют вниманием, в два счета оказался перед ними и преградил дорогу. —?О, Англия! Как жизнь?! Зачем пришёл, давай, выкладывай, у Великого Меня мало времени, Он занят поисками своих лучших друзей! У англичанина лишь нервно дёрнулся уголок рта. —?Успокойся, я же сказал, он пришёл не к нам! —?терял терпение Родерих. —?И забери свою птицу, пока она окончательно не испортила мне прическу. —?Опять ты за своё, Прубёрд! —?недовольно сказал Гилберт, но пташку взял предельно осторожно. И тут же возмутился:?— И это не ?она?, он парень! Самый настоящий мужик! Почти как я, ке-се-се… —?засмеялся он в своей манере. —?Стой! А второй где?! —?Пьера я не видел,?— обречённо уронил голову на ладонь австриец, и тут же последовал выговор:?— Тебе следует лучше следить за своими питомцами, если уж взялся держать их! Я не собираюсь вновь переворачивать дом вверх дном из-за ?потерявшихся? птиц! —?Будто Великий Я нуждается в чьей-то помощи, тем более, в твоей! Сам справлюсь лучше, чем кто-либо другой! Да Я?— самый крутой хозяин на свете! И с этими словами пруссак с гордо поднятой головой, на которой довольно восседал Прубёрд, удалился на поиски французской птички. —?Наконец-то… —?тихо выдохнул Англия, которого выяснение отношений при посторонних частенько выводило из себя. Откуда ему было знать, что в своё время его разговоры с Францией и Америкой выглядели со стороны немногим лучше? И откуда было знать Австрии, что, зайдя за угол, Гилберт мягко, беззлобно усмехнулся: ?Гляди-ка, даже имя Пьера запомнил??.. В каком-то смысле счастливые в своём неведении, австриец и англичанин вышли наконец во двор. Здесь не было никаких попыток скрыть могильные плиты, надгробия стояли в ряд и выглядели очень ухоженными. К тихому стыду Англии, их было три. Но, подойдя поближе и рассмотрев фотографии в прислоненных к памятникам рамкам, Артур удивился так, как сегодня ещё не удивлялся. Третий памятник был вовсе не Германии. Видимо, он так удивлённо рассматривал портрет, что Австрия счёл нужным пояснить: —?Это Венгрия… —?и больше он не нашёл в себе сил сказать что-либо ещё. —?Ясно… Прости, я… я не знал, был ли кто-то ещё… Мне… нужно было сначала узнать… —?Не беспокойся по этому поводу,?— покачал головой Австрия. —?Всё в порядке. Молчание было тяжелым, с оттенком вины и разочарования. Долго терпеть Англия не смог и положил один букет с какими-то цветами?— он даже не понял толком, что это были за цветы,?— к портрету Швейцарии, второй?— к фотографии его сестры. Такие похожие и такие разные… Разве бывает так?.. Ему вновь вспомнились Канада с Америкой, и он углубился в размышления о странном юморе Судьбы. Они стояли там ещё несколько долгих минут. А после?— пробормотав друг другу что-то напоследок, просто распрощались. Англия побрёл к себе домой, а Австрия так и остался у надгробий. Склонился к одному из них и нерешительно взял в руки портрет… Сколько раз этот человек вытаскивал его из передряг? Сколько раз он видел его слёзы и его улыбки? Сколько раз слышал его смех?.. Таким видел Австрию только он. Таким настоящим. Но что-то сломалось между ними, ещё давно… И до сих пор они не могли перебороть себя, свою гордость, и вновь протянуть друг другу руки. Так и не смогли. Не успели. Ваш не успел. А у Родериха ещё есть время, но до сих пор есть и глупая, непонятная детская обида, и гордость, которая совсем не к месту, и бог весть откуда взявшаяся нерешительность… И ещё… ещё есть… —?Эй, тупой аристократишка, я ведь нашёл его! —?довольный голос с хрипотцой у самого уха, и чужие руки внезапно обвивают талию и сжимают с такой силой, что трудно дышать. Впрочем, чужие ли?.. —?Ну скажи, давай, признай, что Великий Я?— самый клёвый на этой планете! Или я тебя удушу так быстро, что даже пощады попросить не успеешь! И смех. Издевательский, но такой привычный. —?Да-да… —?действительно на последнем дыхании говорит Родерих, хотя бы чтобы пруссак просто ослабил хватку. И Гилберт действительно чуть разжимает кольцо рук. Но не до такой степени, чтобы Австрии стало комфортно. —?Скажи это,?— требует Пруссия. Молчание, пропитанное сомнением. —?Скажи,?— давит пруссак, в прямом и переносном смыслах. И гордость проигрывает. —?Ты?— самый крутой в мире, все тебя уважают и боятся, а я?— больше всех… —?Австрия искренне старается вложить в голос что-то кроме усталости и раздражения. Насколько нелепы и забавны из его уст эти проскальзывающие уличные словечки… Пруссия хочет слышать их ещё и ещё. Он не признаётся себе, но подсознательно считает это милым. Но, ещё раз, он никогда не признается себе в этом. Ведь это Австрия. Всего лишь Австрия. Ему не нужен какой-то Австрия, быть одному?— гораздо лучше. Да, одиночество?— это для крутых! А сбиваться в кучи?— для слабаков типа Родериха… —?Ке-се-се, больше чувства, слабак! —?захват опять крепчает, и пруссак начинает трясти австрийца. —?Эй, слышал меня, скупердяй?! Хоть на эмоциях-то не экономь! —?Пре… прекрати, болван! Гилберт! Оста… остановись, я сказал! —?и Родерих возмущённо начинает размахивать тем, что у него есть в руках, совсем забыв о ценности этого ?чего-то?. Пруссии, в общем-то, всё равно, машет австриец руками или нет. А вот портрет попадает в зону видимости. —?О! Чего это там у тебя?! —?после недолгой борьбы он вырывает-таки фотографию из рук Родериха. И тут же правая рука, удерживающая до этого Австрию, перестаёт сдавливать тому грудную клетку, словно невзначай оставшись при этом у австрийца на талии. Родерих не пытается вырваться. Знает: не получится. А ещё знает, что лицо пруссака сейчас стало серьёзным. Он чувствует это по его дыханию, ставшему ровным и глубоким. —?Всё ещё скучаешь по нему? —?усмехается Пруссия. Но эта усмешка?— скорее горькая, чем самодовольная. —?Это всё в прошлом… —?немного невпопад отвечает Родерих. Отвечает, наверное, на какой-то свой вопрос. —??Всё в прошлом?? Ха, значит, что-то всё-таки было?! —?победно заключает пруссак, заставляя Австрию чуть покраснеть и отвести взгляд. —?А ну, живо рассказал всё Великому Мне! И он оттянул пальцами правую щёку Родериха. Австрия мгновенно принял вид кота, на которого вылили ведро воды. Пожалуй, когда он в таком настроении, одного красноречивого взгляда хватит, чтобы самооценка человека упала до уровня седьмого круга Ада. И хорошо, что сейчас он стоит к Пруссии спиной. А пруссак вдруг прекращает своё занятие. —?Не, ну нафиг, там стопроцентно пошлота какая-нибудь! Ке-се-се, мне такое неинтересно,?— аргументирует свои действия он, хитро поглядывая на Родериха и издевательски ухмыляясь. —?Херр Байльшмидт!!! —?не заставляет себя долго ждать реакция возмущённого австрийца. В это восклицание он, казалось, вместил все эмоции, которые бушевали в его тонкой чувствительной душе… —?Хе-хе, довёл, довёл!.. —?приговаривает себе явно довольный Гилберт, дергая Австрию за прядочку. На поясе Родериха покоится теперь уже левая его рука. —?Интересно, что бы она сделала, если бы увидела нас сейчас?.. —?вдруг спросил он, прикрыв глаза, словно пытаясь представить себе реакцию Венгрии. —?Тут даже думать нечего: пришла бы в ярость, и тебе не жить. Да и мне заодно тоже,?— сообщил уже более-менее успокоившийся австриец. —?И прекрати уже дёргать мой Мариацелль! —?Ха, тебя-то она никогда не трогала! —?с нотками обиды сказал Байльшмидт, проигнорировав просьбу. —?Все сковородки всегда в меня летели! —?Выскочкам всегда достаётся больше,?— резюмировал Австрия, но тут же поправился:?— Я хотел сказать, ты же ?крутой?, а, значит, не ?слабак?. Вот и терпи. —?Вот и… терпел… Гилберт тихо фыркнул и легко отстранился от Родериха. Тому сразу стало немного зябко. Пруссак подошёл и всучил ему фотографию, не глядя в глаза: —?На, своего ненаглядного. А я пойду… прогуляюсь… —?Куда? —?чуть обеспокоенно спросил Австрия. —?Ой, уж я?— не ты, не заблужусь! —?бросил он австрийцу и быстрыми шагами направился по тропинке через лес, на юг. По той дороге, по которой когда-то давно его брат шёл с войной к границам, как позже оказалось, совсем не вражеской страны. И всё-таки Гилберт немного заплутал, даже несмотря на то, что с ним не было Австрии. Хотя все шишки по-прежнему летели в Родериха. —?Не дай бог этот меломан заразил меня топографическим кретинизмом! —?тихо ругал его пруссак, проходя третий раз мимо одного и того же дерева. Но вдруг до ушей его донёсся плач. Едва различимый, но Гилберт, не утративший ещё острого слуха со времен войн, безошибочно взял нужное направление. По мере приближения к источнику звука становились слышны отдельные слова. Вернее, слово. ?Германия!..? —?Эй, кончай реветь, итальяшка! —?крикнул вышедший на маленькую полянку пруссак. Венециано, рыдающий над небольшим памятником, испуганно обернулся. —?Да я это, я, не боись! Италия попытался подняться, но ноги его почему-то не держали. Пруссия подошёл к нему вплотную и потрепал по голове. —?Не дрейфь, я пришёл не тебя есть, а его проведать… Пруссак присел на корточки и посмотрел на памятник. Феличиано не отрывал от его лица встревоженного взгляда. —?Вот уж не думал, что доведётся похоронить собственного младшего брата… —?произнёс он с такой болью в голосе, что даже слёзы показались излишни. Но они всё же заблестели в уголках его карминных глаз. Он зажмурился, чтобы их не скопилось ещё больше. —?Надо же, уже год… а я всё не привыкну. Не хватает мне тебя… мой братишка… Хотя ему,?— он хлопнул Венециано по спине, отчего тот издал испуганное ?Ве??,?— не хватает тебя, наверно, гораздо больше! Пруссия встал и взглянул на Италию. Феличиано был похож на маленького потерявшегося ребенка, и это отчего-то вызвало у пруссака тихую вспышку необоснованной злости. Но он ведь не может сорваться на маленького глупого Иту? Не может, не может… —?Что в тебе особенного, а, малыш Ита?.. —?спросил он, грустно улыбаясь. —?Раньше для Запада существовал только я. А потом вдруг появился ты, и… и в нашем доме больше не было ни дня, чтобы не прозвучало твоё имя! Он жаловался на тебя, ругал за несамостоятельность и бесполезность, потом начал хвастаться твоими успехами… А потом просто рассказывал про тебя, про твою страну и привычки. Как ты себя ведёшь, что любишь и чего боишься. Он говорил о тебе если и не постоянно, то очень часто. Будто ты был единственным ярким пятном в его жизни… Чёрт, да ты заразил его собой! Как?! Что он нашёл в тебе?! Он менялся на глазах, становился чутким и заботливым, и это?— мой Запад?! Скажи, что ты сделал? Как ты умудрился так… так повлиять на него?.. Феличиано заворожённо слушал его, слёзы потихоньку высыхали на его щеках, оставляя блестящие дорожки. И лишь на последних словах он встрепенулся. —?Я… Я был его другом! Самым-самым лучшим! Дружба всегда меняет людей! Когда я первый раз встретил его, он мне показался таким страшным, но со временем я понял, что он очень хороший человек! Наверное, Германия… Италия продолжал говорить ещё что-то, активно жестикулируя, голос его от волнения срывался, но он всё пытался доказать Пруссии что-то или просто излить душу… Гилберту было без разницы. Он понял, что его так раздражало, в самой глубине души. Он осмелился посмотреть на то, чего так старательно не замечал. На что закрывал глаза. Это никогда не было чем-то, что могло его касаться, но он всегда пристально следил за развитием отношений этих двоих. И что же он видел? Развитие было односторонним. —?Как ты сказал? ?Друзья??.. —?невесело усмехнулся Гилберт. —?А? Да, друзья! —?безмятежно улыбнулся Италия. Нет, он, конечно, был убеждён, что сбиваться в кучи?— это занятие слабаков. Но тут был другой случай. Все-таки это Запад, его единственный брат. У него были несколько другие ценности… —?А Япония, к примеру, тебе такой же друг, как Запад?.. —?еле сдерживаясь, спросил пруссак. —?Ну… да, ве!.. —?улыбнулся Феличиано. —?Но… Ты ведь говорил ему, что любишь его?! —?итальянец кивнул. —?Как это понимать?!! Так ты его любишь или он тебе друг?!! Вопрос поставил Венециано в тупик. —?Разве… Разве друзей нельзя любить? —?искренне изумился он. Пруссак хлопнул себя ладонью по лбу. —?Не знаю, может, для итальянцев и нормально спать голыми в кроватях друзей, целовать и обнимать их при встрече, вламываться к ним в душ без спросу, дарить цветы и всякие мелочи и признаваться в любви! Для итальянцев?— может, и да! Но для немцев?— нет!!! Италия удивленно хлопнул глазами. —?Но Германия… —?Он делал это, потому что считал тебя не просто другом, пойми уже, макаронная башка! Он водил тебя на свидания в рестораны в День Всех Влюблённых, дарил букеты красных роз?— а это, между прочим, для немцев символ чистой, как кровь, любви! —?однажды даже подарил кольцо, ты помнишь это?!! Я сам не видел, но мне рассказали, всё рассказали! Я в курсе всего! Я сам сначала не поверил! Чтобы Запад, который был помешан только на войнах, и вдруг!.. Чёрт, чёрт, чёрт! Да вы… Да ты один не понимал, что вы встречались!!! Гилберт наконец позволил себе перевести дух. —?В-встречались?.. Над поляной повисла многоминутная пауза. Шокированный Италия просто смотрел снизу вверх на тяжело дышащего старшего брата Германии и… не понимал. Не понимал, почему тот скомканно, еле слышно извиняется и, круто развернувшись, быстро уходит. Не понимал, что он сделал не так и чем разозлил Пруссию. Не понимал, как так получилось, что они с Германией встречались. Не понимал, как он мог не понять этого?.. Как? Вот уже пруссак скрылся из виду. Теперь их здесь только двое, как когда-то много лет назад. Именно на этой поляне они впервые встретились. Все страны единогласно поддержали предложение Японии поставить памятник здесь, на месте их первой встречи. Почему? Италия никогда не задумывался… Остальные действительно видели, насколько Германия дорожил им?.. Действительно понимали больше, чем сам Италия?.. Германия… был влюблён в него? Слишком раскрепощённый и слишком скованный, слишком беспечный и слишком серьёзный. Естественно, у них каждый день возникало недопонимание. Оно было взаимным, но итальянец просто не предавал этому большого значения. Немец же наоборот?— слишком беспокоился. Повседневное ?я люблю тебя? Италии подчас вводило Германию в сильнейшее заблуждение. Он не думал об этом. Никак не думал, что Людвиг всё так воспримет. А если бы думал? Остановился бы?.. Прекратил бы принимать вместе с ним ванну или постоянно лезть обниматься и целоваться? Смог бы? Испугался бы?.. Конечно, Германия был пугающим. Он часто заставлял Италию тренироваться до потери пульса, кормил невкусными сосисками, злился по пустякам, за многое отчитывал Феличиано… Но всё же он был… хорошим. Просто хорошим. Он никогда не давал итальянца в обиду. Защищал. Мог-не мог, всё равно защищал. Всегда. Внезапно он напомнил Италии Священную Римскую Империю. Внешность, характер, чувства… всё это было таким смутно-знакомым. Но братик Франция говорил, что его больше не существует… Но как?! Ведь он обещал, что они обязательно увидятся. И Венециано ждал, всё это время ждал и ждёт до сих пор. Неужели такое важное обещание можно нарушить?! Нет, он не верит. Как не верит и в смерть Германии. А ведь он тоже говорил, что в первый раз пуля не попадется… Обещал… Обещал же! —?Ты же обещал! —?бессильно выкрикивает итальянец. —?Обещал, что я не останусь один, я помню, ты обещал, обещал, обещал!.. Плач ловит его в свои жаркие объятия. Италия обнимает надгробие, словно это?— живой Германия. Ему, наверное, впервые в жизни так больно… Там, внутри, в груди. Ноет и рвётся на части… И Феличиано знает: вряд ли это заживёт так просто. Он не думает об этом, а просто знает. Как знает теперь то, что и Германии он причинял боль. Какой же сильный должен был быть Германия, чтобы терпеть такое?! Это ведь невыносимо!.. —?Больно… Как больно!.. Мне теперь всё время будет так больно, Германия?.. —?распухшими от плача губами шепчет Италия. —?Я не хочу… Я не хочу, чтобы ты оставлял меня одного! Ты же обещал!.. —?Ты не один, придурок! Вздрогнув, Венециано поднимает голову… —?Вот дерьмо! Я тут ищу его везде, а он разлёгся и ревёт по своему картофельному солдафону! Поднимай свою задницу и тащи её домой! —?негодует старший брат, возвышаясь над Венециано. —?Братик… Романо… —?слабо улыбается Северный Италия. Едва найдя в себе силы подняться, он тут же утыкается носом в грудь брату и продолжает тихо плакать, не устраивая из этого спектакля. —?Ты чё ревёшь?! Эй, прекращай! Идиот, я кому ска… зал… —?Романо удивлённо затих, заметив, что плачет Феличиано сегодня как-то по-другому. Не как ребёнок… И что делать с таким Феличиано, Ловино не знает. —?Ну… ну всё, хватит!.. Хватит… эй, дурак… Романо чувствует себя не в своей тарелке и одновременно не может оттолкнуть брата, как обычно это делает. Отведя взгляд в сторону, он положил одну ладонь ему на голову, а другой неловко приобнял за плечи. Такие нежности для него новы… А всё потому, что в этот раз не хочется заплакать навзрыд вместе с Венециано. Почему-то. И неожиданно он оказался в роли утешителя. Романо уж и не помнил, когда это случалось последний раз… Мало-помалу всхлипы стихли, и Северный Италия неизбежно стал засыпать на руках у брата. Тот пытался растолкать его, аргументируя это тем, что не собирается в одиночку тащить его до дома. Но, по-видимому, на Феличиано свалилось сегодня слишком много, и он потратил душевных сил на это гораздо больше, чем рассчитывал. Попросту исчерпал себя. Безрезультатно попытавшись разбудить брата, Романо вздохнул и, ворча ругательства себе под нос, взвалил его себе на спину. Неудобно согнувшись, осторожно ступая, лишь бы только Венециано не упал, он благополучно дошёл-таки с ним до дома. Благо памятник и так находился на их территории, хоть и на окраине, идти пришлось не так много. Уложив Феличиано на кровать так бережно, как только у него получилось, Романо накинул на него лёгкое покрывало. Смысла в этом особого не было, но сам жест казался Ловино чем-то безмерно важным. Как будто слова, сказанные младшим братом сквозь слёзы, задели самые важные струнки его души. ?Спасибо, что ты есть…? Сам не зная почему, Романо ещё минут десять сидел на краешке кровати и просто смотрел на ?спящую красавицу?. И лишь потом, одёрнув себя, встал и направился… вон из дому. Засунув руки в карманы и потупив взор, он шёл вдоль земель, которые теперь принадлежали ему. Вдоль пресловутых ?плантаций томатов?. Солнце уже не палило, медленно катясь к горизонту. Теперь оно было оранжево-золотистым, озорным, теплым, радостным… Теперь оно напоминало Испанию. Ловино помотал головой, пытаясь отогнать навязчивую мысль. Но, как назло, одна мысль влекла за собой другую, и к концу пути в голове итальянца уже вился целый рой подобных ассоциаций. Всё вокруг напоминало ему бывшего босса, и он знал, что, когда он подойдёт непосредственно к памятнику, это ностальгическое чувство достигнет своего апогея. Мемориал находился в центре небольшого поля, окружённый томатными плантациями. Хоть они были низкими, памятник всё равно не выделялся, издали его вообще было не увидеть. Как и предполагал Романо, при взгляде на него внезапно вспыхнула в груди жгучая тоска. Ведь памятник был ничем другим, как… статуей самого Испании. Статуей сидящего на камне Испании, поющего и играющего на гитаре, блаженно прикрыв глаза. Памятник приковал к себе взгляд итальянца, и он даже не сразу заметил две фигуры чуть поотдаль. Приглядевшись, он узнал в них Бельгию и Нидерланды. Девушка промакнула слёзы платочком и им же помахала Романо, но брат потянул её за руку, как бы говоря: ?Не мешай ему?. Бельгия сопротивляться не стала, наоборот?— с готовностью схватила нидерландца под руку. Ловино мигом вспомнилось, что ходили слухи, что эти двое якобы собираются пожениться. Но мысль эта мгновенно вытеснилась воспоминаниями, стоило ему ближе подойти к скульптуре. Он исподлобья взглянул в лицо испанцу, и тут же отвёл взгляд. И хотя теперь можно было бесстыдно рассматривать его сколько угодно, Романо всё равно вряд ли привыкнет к этому когда-либо… Сможет привыкнуть к отсутствию опеки, защиты. Привыкнет оберегать младшего брата. Привыкнет распоряжаться в шутку завещанной ему территорией. Но долго смотреть в лицо Испании?— никогда. Стыдно. Слишком стыдно. Стыдно за то, что всегда злился и кричал на него ни за что, ругался с ним до последней минуты. Стыдно за то, что никогда не отплачивал ему ничем за заботу, а ведь Испания ухаживал за Ловино зачастую в ущерб себе. Стыдно за то, что ничему он так и не научился сам, и младший брат его по-прежнему умеет делать намного больше ленивого Романо. Стыдно за то, что ни разу так и не признался Испании, что этот тупой томатофил так нужен Романо, так нужен, как воздух нужен!.. Ни разу не сказал ему правду… Так и не поборол свои манеры и гордость… Стыдно. Чувство вины душит его изнутри, а осознание того, что упущенное время не вернуть, вызывает слёзы отчаяния, и они стекают по щекам, капают с подбородка на прохладную траву, прощально блеснув под лучами заходящего солнца. —?П-придурок Ис-спания… прос… прости меня за… всё… —?с трудом, еле слышно выдавливает из себя Южный Италия, и, опустившись на колени, прячет тихие рыдания в ладонях. Кто сейчас может видеть, насколько Романо изменился за прошедший год?.. Насколько повзрослел и сколько осмыслил?.. Оптимистичный, терпеливый и заботливый Испания стал для него поистине лучшим боссом, которого только можно было подобрать для Романо. Потому что он был не только боссом, но и покровителем, воспитателем, лучшим другом и… просто любящим человеком. Он не хотел заменить собой весь мир для Романо, лишь стремился вырастить любимого итальянца хорошим человеком. Делал для этого всё, убеждался, что его старания напрасны, но вновь и вновь отдавал всего себя на то, чтобы поменять Ловино к лучшему. Потому что не умел по-другому. Не мог оставить всё как есть. Потому что любил. И если в чём и не был прав Антонио, так это в своём убеждении, что ?Романо не изменить?. Ведь на самом деле любой человек может измениться. Просто многим, к сожалению, требуется очень сильный толчок для осознания… Учитесь ценить дорогих вам людей прежде, чем потеряете их. Берегите своих ближних. Пока это возможно.