Ненависть (1/1)
Джудас в толпу врезается острым плечом — Джудас маленький, юркий, Джудас сможет прорваться сквозь тесно стоящих людей, Джудас сможет…
…он отлетает назад, сбитый с ног, когда его грубо толкают в грудь, и смотрит на сомкнувшиеся спины, в кровь кусая губы.Джудас упрямый. Джудас пытается ещё раз — ему надо-надо-надо туда, надо увидеть, сказать, упасть на колени, надо…
Его отталкивают снова. Он морщится от боли в отбитых чьими-то локтями рёбрах, поднимаясь с пыльной земли. Вытягивается весь, пытаясь хоть что-то разглядеть поверх голов — безуспешно.Он ныряет в толпу снова — как в воду мутную, как в омут с головой, без надежды вдохнуть и выжить; проталкивается изо всех сил, бормочет-шепчет-кричит бесконечное ?пустите-пустите-пустите?, задыхается, когда его стискивают со всех сторон, и невольно от боли вскрикивает, когда рука, зажатая кем-то, выворачивается под неестественным углом. Кость трещит — вроде бы, не ломается, или ломается, плевать, на всё плевать, лишь бы прорваться, а там пусть хоть убьют, да он сам себя убьёт, дайте только…
Что-то — снова чей-то локоть? — бьёт в висок так, что в глазах темнеет и на миг кружится голова. Сильный удар под дых вышибает из лёгких воздух, кто-то больно наступает на ногу, и толпа, буквально перемолов его локтями и коленями, выплёвывает его наружу.Снова.
Снова не с той стороны.
Снова море людей отделяет его от…
Он всхлипывает зло, вытирая рукавом разбитый нос — кровь размазывая по острому некрасивому лицу. Только один человек — человек ли? — мог видеть в нём красоту, мог смотреть так, будто Джудас значит что-то, мог…
…он не может заставить себя выговорить, даже мысленно, это слово. Он его не заслуживает. Не после… того, что случилось.Того, что он сделал.Джудас вздрагивает всем телом, услышав крик по ту сторону толпы — отчаянный, полный боли и почти заглушённый свистом и воплями восторга — и снова рвётся вперёд; не пытается больше маневрировать и искать просветы, напролом движется, отчаянно пихаясь локтями и наступая на ноги, тараня людей упрямым лбом и слыша ругань над своей головой, теряясь в новой порции немилосердных тычков и негромко скуля от боли.Проигрышная тактика, он знает ведь прекрасно — знает, что слабее, что безнадёжно пытаться прорваться силой, что он не сможет; просто отчаяние застилает глаза, и в меркнущем разуме остаётся только н-е-о-б-х-о-д-и-м-о-с-т-ь.
Ему нужно быть там. Он обязан быть там. Он обязан успеть. Он…
Он снова падает на землю позади толпы, пытаясь не разреветься от боли и безысходности. Бьёт по земле кулаком, стесав кожу о какой-то камень, и рычит сквозь зубы, чтобы не взвыть.
Смотрит на равнодушные спины. Безнадёжно.Безнадёжно, безнадёжно, безнадёжно — а там, за спинами, крик, там боль и кровь, там…
Там тот, без кого Джудас жить не намерен. Он бьёт снова, заскулив от боли в руке; жмурится, чувствуя, как горячие слёзы обжигают всё-таки веки.Больно. В груди больно, под рёбрами, и рыдания душат до темноты перед глазами.Ему н-у-ж-н-о туда.Любой ценой.Мягкое ?не надо? в голове ему чудится, наверное — и заглушается тут же мрачной решимостью.
Они могут ему помешать, могут оттолкнуть, могут не пропустить — но бестелесного духа остановить не сможет никто. А Он — Джудас уверен — Он даже так сможет его увидеть. Услышать.Простить?..Джудас не надеется на это. Джудас знает только, что обязан попасть туда, к его ногам рухнуть, коснуться в последний раз, если только Он позволит.Значит, всего лишь нужно оказаться там. Только и всего.Всего лишь нужно умереть.Он разворачивается, делает пару заплетающихся шагов и срывается на прихрамывающий бег.Верёвку он, конечно, крадёт — чёртовы монеты Джудас швырнул Кайафе под ноги, и теперь у него нет ничего. Совсем ничего, кроме ненависти к себе, к предначертанному, к миру — ко всему на свете, кроме одного (не)человека.К Нему — только глупая, сжигающая любовь, рискующая выломать рёбра и бьющаяся сейчас внутри. Джудас эту любовь ненавидит тоже.
Оказывается, у него сломаны пальцы — он не помнит, где и когда. Оказывается, вязать петлю сломанными пальцами ужасно неудобно.Джудас упрямый. Джудас справляется.Кровь из носа всё ещё идёт; у него хитон окровавлен и голова кружится от боли и тоски. Он крики слышит даже отсюда — он просто надеется не опоздать, когда петля передавливает горло надёжнее любых рыданий.Люди шарахаются от непонятного им холода, когда он проходит их насквозь, всё ещё хромая и невольно всхлипывая. Несправедливо — тело осталось болтаться на ветке, а боль увязалась следом.
И любовь, конечно же, тоже. Она, выходит, не в глупом сердце гнездится — в самой душе разрослась, всё существо заполнила.Он не просил этого, он ничего этого не просил, было бы так легко и привычно и дальше ненавидеть весь мир, получая взамен ту же ненависть, не привыкать к ласковым рукам, не привыкать к теплу в зелёных глазах, не…
Он падает у основания креста, не рискуя поднять взгляд. Хрипит еле слышное ?прости?.— Отец, прости им… — вторит ему голос.
Джудас вздрагивает, не в силах даже разрыдаться — голос, родной голос, Его голос так слаб сейчас, так надломлен; Джудас ёжится в комок, не надеясь услышать в ответ хоть что-то. Джудас к любому проклятию готов, любому наказанию; Джудас заслужил его, Джудас…
— …а тебе прощаю я, — шепчет голос совсем близко. — Твоей вины нет. Всё было предрешено.— Ненавижу, — выдавливает Джудас. — Ненавижу этот план, ненавижу эту судьбу, ненавижу…
Над ухом смеются тихо, мягко и ласково, так п-р-и-в-ы-ч-н-о, что замирает что-то в груди. Джудас подаётся вперёд, не поднимая глаз; утыкается слепо в знакомое плечо — и всё-таки плачет беззвучно, когда чувствует на плечах такие знакомые ладони.
Лихорадочное ?ненавижу-ненавижу-ненавижу? сменяется тихим ?люблю?.