Пролог (1/1)

Жил-был на свете прекрасный юноша. У него было все, о чем можно мечтать. Особняк в центре Лондона, знатная семья, молодость, власть, любовь самой красивой девушки на свете, уверенность в будущем. Но одна ночь изменила все. Пожар, разбушевавшийся темной ночью в доме юноши, отнял у него любовь, домашний очаг и надежды. И его прекрасное лицо. Горе, сделавшее его болезненно замкнутым диким отшельником, озлобленным на весь мир, побудило юношу сбежать в Америку от семьи и прежнего окружения, смотревшего на него с жалостью, которую он не мог вынести. Шли годы, юноша взрослел, не покидая Нью-Йоркского жилища, и никто уже не вспоминал о нем. Единственным свидетельством трагической ночи стало наполовину обезображенное шрамами лицо героя, скрывавшегося под старомодной маской из железа. Но чудовищными были не только ожоги — юноша превратился в зверя, неспособного на жалость и сострадание; милосердие, казалось, навсегда покинуло некогда добрую душу.Но этого Тодд Бротцман еще не знал. Он только-только вернулся домой, к отцу и медленно поправляющейся сестре, и с порога начал обдумывать, как сообщить о своем увольнении. Тодд прекрасно понимал, что его семья в долгах как в шелках, что денег едва хватает, что выздоравливающей Аманде все еще нужны лекарства и, если уж на то пошло, более разнообразная пища. Его отец, потерявший груз, скоро вынужден будет заложить последнее судно или отдать его в качестве уплаты своему кредитору, Морланду Джентли. Так что сейчас именно Тодд и его зарплата хирурга были очень необходимы Бротцманам. Но, хоть после неудачной операции прошел уже не один месяц, выкинуть мысли о собственной ошибке из головы у Тодда не получалось. Ему не раз говорили коллеги, что у каждого хирурга свое кладбище, что он был всего лишь ассистентом, что настоящего виновника уже уволили и сам Тодд ни в чем не виноват, что на его счету довольно много успешных операций. Но обманывать себя не получалось. Вина грызла Бротцмана постоянно, он стал рассеянным и усталым. Так что единственным верным решением, как это видел Тодд, было уйти по собственному желанию, не дожидаясь смерти еще одного пациента. После увольнения Тодду определенно стало легче на душе. Но тут же его окунуло в проблемы семьи. А главной проблемой были деньги. Возможно, думал Тодд, ему стоило бы работать частным медбратом или превратиться в доброго доктора в приютах для бедных. О возвращении в больницу и речи быть не могло.— И на что же мы будем жить? — воскликнула Аманда, когда Тодд, наконец, решился сообщить новость семье.—Но есть же много вариантов! Да и мы, в конце концов, не нищие. Можно распродать недвижимость, что-то еще, и покрыть теперешние долги, — начал Тодд, но отец его перебил.—Да, все это так, если бы груз, который мой корабль должен был доставить, не потерялся в северных водах. Я бы тогда с радостью оплатил долги и даже выкупил бы для тебя небольшую клинику, но сейчас… пойми, мы не можем себе позволить такие необдуманные поступки, — старый Бротцман, казалось, умолял сына.—И все же, я не могу. Поймите же вы, если бы от меня не зависели жизни людей, если бы я был грузчиком или продавцом, брокером или садовником, я бы продолжил работать, возможно, отдых помог бы справиться с усталостью. Но я же врач! Я не имею права оперировать, находясь в сомнениях.Аманда открыла было рот, чтобы возразить, но ее прервал звонок в дверь. Секретарь Морланда Джентли, больше похожий на телохранителя, был прислан за стариком Бротцманом. Плохие новости разлетаются на бирже со скоростью света, и Джентли хватило несколько минут, чтобы отправить секретаря к Бротцманам с требованьем оплатить долги. Старик был убедителен, но непреклонный секретарь не желал ничего слышать.—Вы отказываетесь предоставить гарантии оплаты долга. В таком случае, мистер Джентли требует вас к себе. Он хочет договориться с вами без посредников, — отрезал секретарь.Старику Бротцману пришлось согласиться, хотя это и нарушало все его планы и грозило потерей еще нескольких тысяч долларов.—Отец, я с тобой, — шепнул Тодд, проскальзывая в пальто. Он и сам не знал, зачем решился посетить кредитора отца. Возможно, чтобы хоть как-то загладить свою вину перед семьей.