Часть 2 (1/1)

Сны снились… странные. Вязкие и тревожащие. Будто могут сниться сны во снах, или в трипе. Во сне Савелий, в основном, искал дверь. О том, что там было еще, жаркое душное и стыдное, думать и вспоминать не хотелось. Когда Савелий проснулся, первым делом вымел эту хуйню из головы. Ничего не было! Вообще ничего: ни сна, ни того, что было до. Он скатился с дивана, заорал хрипло:— Нахуй с пляжа! Как ни странно, его запрос поняли и выполнили. Диван исчез. Савелий ринулся искать дверь. Еще ни разу в жизни спросонья он не был так резв. Он опять облазил всю комнату, тщательно обстучал все стены, почти облизал пол и ничего не нашел. Трусы высохли, царапали чувствительную кожу и раздражали. Все раздражало и бесило. Савелий со злости саданул в стену ногой. Нога провалилась во что-то мягкое и пружинящее, и ее отбросило назад. Сава кинулся в стену всем телом, отлетел и упал на пол, ставший мягким, как пуховая перина.— Да что за нахуй-то? Теперь и убиться нельзя, что ли? — Савелий почти плакал. Ему почудилось, что где-то вдалеке звучит тихий смех.— Суки! Помыться хоть дайте! — Савелий с омерзением отлепил от тела заебавшие трусы.В углу комнаты тут же материализовалась душевая кабинка, ровно такая как была у него на хате. Савелий хмыкнул. Там даже шампунь его стоял. Тот, что Диляра на 23 февраля подарила. И на стеклянной двери сбоку трещина была — Ильдар по пьяни кун-фу панду изображал… Пока Савелий мылся, трусы исчезли. И вообще, стоило ему вышагнуть из кабинки, как та растаяла, оставив в воздухе только клубы пара. Савелий почему-то почувствовал себя Адамом, заржал, с удивлением ловя в собственном смехе истерические нотки. Следующие несколько часов Савелий пытался выбить себе у этого чертового места одежду. Нормальную. А не то, что ему подсовывали. Что, он так много просил, блядь? Обычные боксеры, джинсы, футболку, носки. Но, нет. Очевидно, для Хранителя или кто там был завхозом, этот квест был слишком прост. Вместо простых боксеров на него сыпались трусы самых изощренных фасонов и расцветок. Преимущественно шелковые. Некоторые с кружевами. Парочка даже со шнуровкой на заднице. С джинсами вообще случилась беда. Здесь такого слова просто не знали и предлагали исключительно брюки, которые облепляли жопу так, что нагнуться было страшно. Не то, чтобы Савелий собирался тут нагибаться, но…Футболку себе вытребовать он тоже не смог. Остановился, выдохшись, на рубашке, тоже, сука, шелковой, но хотя бы однотонной. “Цвета слоновой кости”, как сказала бы, оттопырив пальчик, Диляра. В ужасе посмотрел на запонки и просто закатал рукава.Носки предлагались исключительно на подтяжках, и Савелий предпочел остаться босиком. Да ну нахуй! Так над собой издеваться он не позволит!Пока приводил себя в порядок, Савелий жутко проголодался. Приуныл, представив, как может выкобениваться это место с едой, но к его удивлению все прошло гладко. Он сформулировал запрос как можно проще, прошептал утомленно:— Я есть хочу. И тут же в комнате возник стол, уставленный всякой снедью. Стула не было. Подумав, Савелий снял со стола блюдо с фаршированными яйцами, второе с блинами, и уселся прямо на пол. Было вкусно. А хрень из кувшина еще и нехило опьяняла.— Поели, попили, пора и … — Савелий лениво погладил живот. Глаза слипались. Он выпил еще, чтобы перебороть сонливость. Жидкость в кувшине не заканчивалась, пряная, вкусно пахнущая ягодами. Савелий с сожалением отставил кружку и растянулся на полу. Ему было так хорошо и спокойно после еды, что он на пару мгновений даже забыл, где находится. — Сейчас бы сигаретку… Две. И чашечку кофе. И поебаться. В этой послеобеденной неге ему вспомнилась Диляра, ее нежные руки, тихий шепот на ухо. Диляра обожала трахаться. Также, как и он сам.Через пару долгих мгновений до Савелия дошло, что именно он сказал. Произнес вслух. Попросил. Он сел, панически озираясь по сторонам. Но ничего страшного не случилось, кроме того, что на пол перед ним плюхнулись две сигареты с зажигалкой, а чашка плавала перед носом, раздражая запахом кофе, пока он не поймал ее в руки. Савелий выдохнул. После кофе и первой сигареты он расслабился, после второй стало совсем хорошо. А потом…Савелий не сразу заметил его появление, он наслаждался последней затяжкой, медленно выдыхая дым в воздух. Краем глаза лениво отметил в поле зрения чьи-то ноги в до блеска начищенных пижонских ботинках. Кажется, даже из кожи крокодила. Савелий видел однажды такие на шикарной витрине дорогущего бутика в Городе. Правда, в память врезались не сами ботинки, а ценник — он столько за полгода не зарабатывал.Тело, взрощенное в уличных потасовках на Районе, среагировало раньше, чем Савелий успел что-либо сообразить. Тело орало “Спасайся!”, тело заставило его резво отползти в угол. И уже оттуда, настороженно глядя на пришедшего, он просипел резко севшим голосом:— Я пошутил! Я ничего не хочу! Изыди, блядь! В памяти мгновенно всплыло то, что эта скотина с ним вчера вытворяла, то, что Савелий пытался стереть из мыслей. Тут же зачесались ребра, засосало под ложечкой, по спине потекли капли холодного пота. Его вообще разом бросило и в жар, и в холод. Чертова психосоматика. — Зато я хочу. И, кажется, я запретил тебе выражаться, — голос звучал до отвращения уверенно. Ботинки сияли перед глазами. Савелию понадобилось почти минута, чтобы заставить себя поднять голову и посмотреть этому гаду в лицо. Было жутко стыдно. И — уже стояло… Последнее обстоятельство он осмысливать не желал. Прошипел, сжав кулаки:— Да какого вообще ху…Договорить не успел — его оглушила пощечина, такая, что слезы на глазах выступили. Савелий неверяще приложил ладонь к горящей щеке, отнял и прижал к губам. Рассматривал потом пальцы с тупым удивлением, ощущая солоноватый вкус крови во рту.— В следующий раз будет хуже. Следи за языком.Савелий рванулся вперед. Но все, что он смог сделать во внезапно ставшем вязком как кисель воздухе, это ткнуться лицом в пах стоящему над ним Якову Петровичу. Тот ухватил его за волосы, не больно, но крепко, заставив запрокинуть голову и посмотреть на себя, со светской улыбкой совершенно мирным тоном спросил:— Какие пожелания сегодня, сердце мое? — Домой! — Савелий надсадно прохрипел. Говорить тоже было жутко трудно, словно он забыл как это делается.— Вряд ли. Здесь все в твоих руках. Раз еще тут, значит, домой не так уж и хочешь.Савелий выкрутился из жесткой хватки, отполз подальше, шепча:— Чтоб ты сдох, сука! — этого ему сейчас действительно хотелось, всем сердцем.— От сердца желаешь, — Яков Петрович как-то даже погрустнел. А может, намеренно напустил в голос сожаления, специально для Савелия. Чувствовалась в нем какая-то театральность. — Только вот сердце твое...— Сдохни! — Савелий упрямо повторил, впрочем без всякой надежды. Чтобы это место да его слушалось...***Легкий взмах руки, щелчок ухоженных пальцев, и Савелий уже лежал спиной на столе, снова в чем мать родила, умудрившись до звона в ушах приложиться затылком о полированную столешницу. Мебель здесь была на редкость массивной и прочной, и явно недружелюбно к нему настроенной.— И поебаться… — Яков Петрович медленно подошел, навис сверху, глядя в лицо подчеркнуто заботливым взглядом.Савелий замотал головой. Поджилки тряслись от мерзенького страха, но самое отвратительное, что еще и от предвкушения.— Не надо! — с губ сорвался полузадушенный шепот. Поднять руку, чтобы заслониться или оттолкнуть не вышло. — Конечно, надо. Ты же хочешь. Яков Петрович внимательно рассматривал его тело, медленно скользил взглядом, и Савелий плавился уже только от того, как на него смотрят. Никогда подобного за собой не замечал, а тут вдруг вылезло.— Да, Сава. Ты много о себе не знаешь. Я покажу, — Яков Петрович словно мысли читал. — Я, собственно, тут для этого. Савелий содрогнулся в ужасе, представив на секунду, что этот мудак действительно может читать мысли, способен вызнать всю его подноготную, проникнуть взглядом в самые дальние уголки души.— Не читаю, не переживай. Я просто вижу. Это не сложно. Как минимум с тобой… Улыбка у Якова Петровича была такой многообещающей, что Савелий ощутил себя бабочкой, насаженной на иглу его взгляда, очередным беспомощным экземпляром богатой коллекции чокнутого энтомолога-вивисектора. А этот гад еще и облизнулся быстрым неуловимым, каким-то змеиным движением. — У тебя, знаешь ли, прекрасное воображение. Нам нравится. Бархатный голос Якова Петровича обволакивал, занявшие почти всю радужку зрачки притягивали взгляд. Савелий тонул в этих глазах, видел только их.— Кому “нам”? — у него еще нашлись силы спросить, сказать это вслух. — Тихо, не отвлекайся. Чувствуй.Савелий зажмурился. Просто не мог больше смотреть, не вывозил этого насмешливого словно губка впитывающего его эмоции взгляда. Пальцы трогали везде, касались снаружи и изнутри, мяли, гладили, растягивали без всякой осторожности, готовили основательно, но ласково. Когда его дернули, сдвигая к краю стола, заставляя раздвинуть ноги, он до боли и вкуса крови во рту прикусил щеку. Не кричал, не просил: “Быстрее, не тяни уже, блядь! Сука!” — хотя едва сдерживался. Но Яков Петрович не спешил, как будто у него было все время мира. Савелию очень хотелось его убить, потому что казалось, что если тот не возьмет его вот прямо сейчас, он просто взорвется от неутолимого, дикого, совершенно животного желания. Ощущать, как тебя заполняют, растягивая и подчиняя, было странно. Савелий на несколько секунд словно протрезвел от легкой саднящей боли и удивления, но решил, что обдумает все это потом. Когда Яков Петрович начал двигаться, все мысли из головы улетучились, и дальше Савелий видел только покачивающуюся под зажмуренными веками тьму, которая смотрела на него тысячей глаз, скалилась и звала с собой. Тьма колыхалась в такт движениям, засасывала, будто болото, огромным мягким ртом, и у Савелия вдруг всплыла в голове дурацкая сцена из какого-то американского сериала, где несчастную жертву затянуло во влагалище Богини.— Прекрати. Очень, знаешь ли, отвлекает! За подбородок ухватили горячие пальцы, в чуть запыхавшемся голосе слышался смешок. — Думай о хорошем, Сава. Обо мне, например. А лучше вообще не думай. Откройся! Губ коснулись мягкие губы, Савелий подался ближе, но прикосновение исчезло, будто и не было его, только толчки усилились и стали жестче. Кажется, потом Савелий все-таки кричал и даже умолял, нес всякую чушь вроде: “Больше-еще-глубже!” Желание накапливалось, вскипало в каждой клетке тела и грозило взорваться сверхновой — ничего подобного ему раньше ощущать не доводилось. Многое, оказывается, терял, и вообще сексом не умел заниматься, а ведь считал себя мастером. Чертов Яков Петрович его теперь и сам не трогал, и касаться себя не давал, сжав запястья. Трахал ритмично и уверенно, так, что на каждый толчок сладко поджимались пальцы на ногах, и узел внутри скручивался все сильнее. В оргазм Савелий сорвался, когда на стоящий колом и текущий член легла и жестко сжала горячая ладонь, а в ухо хрипло прошептали, приказывая:— Я хочу, чтобы ты кончил. Сейчас! ***Когда Савелий смог разлепить мокрые от невольных слез ресницы, рядом уже никого не было. На животе стыли капли своей и чужой спермы. “Хорошо, хоть не в рот”, — прошептал он, а потом запоздало клацнул зубами и зажал этот самый рот ладонью. Ничему его жизнь не учила.Едва Савелий скатился со стола, как тот исчез. Пол был мягким, биться об него головой было совершенно бессмысленным занятием, но Савелий все равно потратил на это пару минут. Душа требовала. Потом тело уже как-то почти привычно потребовало помыться и пожрать, и Савелий неожиданно быстро смог организовать себе душ и закуски. Пока мылся и ел, он размышлял об одном: почему и зачем чертов Яков Петрович сказал ему “откройся”? Думать об этом было куда удобнее, увлекательнее, а главное, спокойнее, чем о том, по какой такой причине ему, Савелию Котлову, ни разу в порочащих связях и даже мыслях не замеченному, дико понравилось ебаться с мужиком. Настолько, что он не прочь был бы повторить прямо сейчас. Или лучше все же завтра, когда задницу перестанет тянуть.Требовать одежду Савелий в этот раз не спешил, глубокомысленно рассудив, что нахуя, собственно? Здесь не было холодно, а в остальном… Избавляли его от тряпок в мгновение ока. Спать не хотелось. От раздумий начала болеть голова. А больше здесь делать было нечего. Савелий бродил, уже на автомате обстукивая и ощупывая пол и стены, но мысли раз за разом возвращались к тихому и требовательному “Откройся!” Яков Петрович, вроде как, даже не приказывал. Просил. Ему было очень нужно, чтобы он, Сава, открылся. Открыл. Только вот что? Не дверь же? Савелий глубоко втянул пахнущий чем-то неуловимо пряным воздух этого до оторопи странного места. Дверь! Ебучая дверь, которую он помнил в мельчайших подробностях. Вот ее бы он открыл с огромнейшим удовольствием! Но сколько ни представлял, ни приказывал, ни выговаривал и вслух и шепотом, ничего не происходило. Выпускать его не собирались. Влип.Через сколько конкретно времени Савелий совершенно одурел от одиночества и бездействия он сам не понял. Минуты текли, как-то незаметно складываясь в часы. Часы превращались в сутки. Он ел, спал, орал и звал хоть кого-нибудь, хоть завхоза этого здешнего ебучего. Никто не отзывался, и Савелия впервые посетил страх. Сдохнуть вот так, просто от тоски, не хотелось. Да и вообще подыхать не хотелось. Хотелось выбраться отсюда и жить как раньше, забыв это местечко как страшный сон, как обычный, пусть и затянувшийся, трип. От скуки Савелий снова начал развлекаться со своей клеткой. Для начала попытался подобрать себе кроссы. Должны же были у него тут быть хоть какие-то радости? Потом уже, налюбовавшись на шикарную обновку, решил, что кроссы это мелко, даже десять пар. В итоге он действительно смог превратить свою тюрьму в поистине золотую клетку, фантазия у него была хорошая. Двухэтажный особняк с модной мебелью в стилистике гопницкой эклектики. Гараж на две машины — “бентли” и “ягуар”, новенькие, блестящие… Жаль, прокатиться было невозможно, бензина ему намудрить не удалось, как ни старался. Бассейн, в котором плавал бегемот. Хоть и почти как настоящий, но пенопластовый. Живого вытребовать не вышло. Куклы в человеческий рост с совершенными формами, в шикарных париках, сидели на шезлонгах. В их намеренно пухлые губы утыкались трубочки бокалов с цветастыми коктейлями. На все обозримое пространство грохотал, надрываясь, рейв, В общем, красота вокруг была невероятная, а Савелию было хреново. Он задолбался, устал играть в этот ебучий “симс”, но не получил ровным счетом никакого удовлетворения. Хотелось чего-то простого. Человеческого. Савелий возлежал перед уставленным изысканными блюдами столом и понимал, что от всех этих деликатесов его тошнит. Душа просила супчика. Домашнего. Такого, как готовила мама в детстве. Этого… Как его… Он даже зажмурился, пытаясь вспомнить, вызвать в памяти знакомый вкус, вид тарелки на столе, запах — и не мог. Совсем. Вместо этого в памяти осталось лишь чистое белое пятно. Вроде бы в супе были макарошки в виде букв и фрикадельки? Или нет? Морковка? А может, это вообще был борщ? Савелий попробовал вызвать в памяти лицо мамы, уж она бы подсказала, что это был за супчик, и вскочил в ужасе. Он не помнил! Не помнил собственной матери! Ни лица, ни голоса. С ним остался только смутный образ, дымка, которая не выветрилась из сознания лишь чудом. — Что за хуйня?! — Савелий задал вопрос вслух, голос у него дрожал. Ладони сами собой сжимались в кулаки. На лбу выступил ледяной пот.— Ну надо же, догадался. Поздно ты…От звуков этого тихого голоса Савелия пробрал озноб, и тут же накатила ярость. Он рванул на звук, еще толком не видя его источник, но ударил пустоту. — И снова тратишь силы зря. Савелий оглядывался, пытаясь в сотворенном своими руками красочном безобразии найти Якова Петровича. Злость душила. Одно было хорошо — она перекрывала страх. — А зачем они мне? — прошипел Савелий сквозь зубы, его колотило.— Трахаться. Заниматься сексом. Ебаться… Яков Петрович проговорил это так задумчиво-мечтательно, что у Савелия опустились руки, и сам он будто стек на привычно мягкий пол, хотя еще секунду назад совершенно точно стоял на плитке у бассейна. — Зачем? Я не по мужикам... был… Блядь. Не помню. — Савелий закрыл лицо ладонями, потер, пытаясь прийти в себя.— Не помнишь. Хорошо.— Я все забуду? Совсем все? — Савелий говорил, не отрывая ладоней от лица, посмотреть в глаза Якову Петровичу он физически не мог. Вот теперь стало нечеловечески страшно. — А что останется? Когда… Когда все забуду?— Чистая энергия. Душа, как вы это называете. — Вы говорили, что не забираете души! Ужас обволакивал, мысли путались, а сердце билось так же ровно и спокойно, словно его и не было. В груди Савелий ощущал лишь странную пустоту, словно сразу и полностью смирился с тем, что пропал, с концами. — Не забираю, переправляю, для переработки. Поэтому должен успеть насладиться телом. Мне здесь чертовски скучно, с неживым-то, — Яков Петрович со смешком в голосе аккуратно спихнул тростью с шезлонга силиконовую куклу, с комфортом уселся сам. — Уж ты-то теперь можешь меня понять.— А вы тут давно? Или тоже… не помните? — Савелий вскочил, вцепился взглядом в разом ставшее смертельно серьезным лицо Якова Петровича.— А ты умнее, чем я думал.Тот смотрел на него с явной жалостью и странным презрением. Последнее почему-то обижало почти до слез. В чем он, Савелий, был виноват? За что ему все это досталось?— Почему я? — голос предательски дрожал.— Все просто, Сава. Ты открыл дверь. Это мудло говорило загадками — но хотя бы говорило. Савелий понял вдруг, что охватившего его ужаса в одиночестве мог бы и не пережить. Достался бы Завхозу хладный труп. Интересно, а сталось бы с этого выебать савин труп напоследок? Мысли потекли куда-то не туда, Савелий даже головой помотал от удивления. Яков Петрович косился на него с веселым интересом и вроде как выжидающе, что ли. Савелия озарила догадка, что все эти странные мысли и желания вовсе даже и не его собственные. Ну или, как минимум, не совсем его. Хотелось верить, что просто этот чел… это существо так на него влияет, приоткрывает в нем некую завесу, что-то темное. Вскрывает как консервную банку. Может, этого он и хотел, когда просил открыться?— Что ты от меня хочешь? — Савелий спрашивал почти обреченно.Если нужен ответ, следует задать вопрос. Савелий всегда руководствовался этим немудреным правилом. Обычно срабатывало. На этот раз тоже. Яков Петрович с пугающе довольной улыбкой откинулся на шезлонге. В длинных тонких пальцах в переливающихся кроваво-красным перстнях материализовался бокал с янтарной жидкостью.— Много вопросов, Сава. Иди сюда. Приступай. Если мне память не изменяет, в прошлый раз ты говорил что-то про рот. Губы у тебя красивые.Савелий замер, тяжело сглотнул разом пересохшим горлом, уставился Якову Петровичу в пах. Хотелось. Внизу живота росло, набирало силу, крепло желание. Член привстал, очень даже, блядь, заинтересованно, яйца тяжелели. Савелий невольно облизнулся и тут же чертыхнулся, поймав понятливый смешок.— Иди, Сава, не противься. Ты сам хочешь, я лишь немного помогаю.Пару шагов вперед, брякнуться на колени, потянуться дрожащими от нетерпения руками к ширинке чужих понтовых штанов. Все это Савелий проделал на автомате, не отрывая жадного взгляда от этой самой ширинки. Как же хотелось! До едва слышных стонов и сбоящего дыхания. Посмотреть тоже, в прошлые разы было как-то не до разглядывания, а теперь прямо приперло: посмотреть, потрогать, изучить, руками, языком, губами... Желание накатывало, уносило, а за волной этого удушливого невыносимого желания Савелий — даже от самого себя — прятал одну-единственную мысль, за которую держался, как за спасательный круг в бушующем море: нужно вернуть камень! Савелий его чувствовал, всем собой ощущал мягкую ритмичную пульсацию в правом кармане темно-бордового сюртука. Только бы достать, ухватить пальцами — а там уж…Дальше мысли не шли. Рот непроизвольно наполнился слюной, пальцы торопливо расстегивали пуговицы, ласкали, сжимали, гладили. Хуй у Завхоза был что надо — не то, чтобы Савелий много в чужих членах понимал, конечно, но выглядел симпатично. Притягательно. Обхватив губами налившуюся головку, дорвавшись, он замычал от удовольствия. Глаза сами собой блаженно жмурились, Савелий почти мурлыкал, где-то глубоко внутри охреневая от того, какие звуки способен издавать. И от чего, главное? От того, что ему ласково, но настойчиво толкались за щеку? Он как бы раздвоился. Один Сава умирал от желания доставить удовольствие и урвать свое. Второй... Второй ждал удобного момента, был на стреме. Савелий делал все от него зависящее, чтобы первый второму не мешал, чтобы оба они работали слаженно. Командой, блядь. Надо было признаться, что сосать он ни хрена не умел. Вроде нехитрое дело, но… Когда бабы ему отсасывали, Савелий сам злился, если у них не выходило так, как хотелось. Вот и Яков Петрович частенько болезненно шипел, стоило ему от усердия задеть член зубами, жестко вплетал пальцы в волосы, тянул, чтобы немного отрезвить. А Савелий старался изо всех сил, так, будто от этого зависела его жизнь. Почему-то казалось важным взять как можно глубже, облизать головку и по всей длине, подуть, приласкать губами и заглотить снова. Ладони скользили по телу треклятого Завхоза, по жесткой ткани, мягкой горячей коже, шарили, успокаивали. Искали. Смотреть Савелию было некогда. Да и много, уткнувшись носом в чужой лобок, не увидишь. Сава задыхался: от жгучего, острого желания, выкручившего внутренности, от недостатка кислорода в забитом членом горле. О том, чтобы прикоснуться к себе он даже не думал, хотя стояло с самого начала так, что было почти больно. Он был уверен, что Яков Петрович не позволит, а отвлекать его не хотелось. Пусть упадет в свое удовольствие, гад, нажрется его досыта и …Когда жесткие пальцы судорожно ухватили за затылок, заставляя взять глубже, а сверху сдавленно захрипели, Савелий понял, что момент настал. Камень лег в руку как родной, словно скучал, ждал, надеялся и верил. Савелий вывернулся из ослабевшей хватки, отполз в сторону, задыхаясь и отплевываясь. Член стоял колом, с него почти капало, но это уже не имело значения. Камень был у него. Воображаемый камень был надежно спрятан в воображаемом кармане, и Савелий счастливо лыбился широкой улыбкой успешно завершившего миссию человека.— Сава… Яков Петрович приходил в себя после оргазма. Обмякший член все также притягивал взгляд, и Савелий отвернулся.— Сава, ты же понимаешь, что я могу причинить тебе боль? Много боли. Очень много. Разной. Верни!Савелий нагло улыбался. Обхватил ладонью разрывающийся уже от неутоленного желания член, смотрел в злое и раздосадованное, в красных пятнах лицо Завхоза и дрочил. С удовольствием и чувством глубочайшего удовлетворения. Кончил так, как не кончал никогда в жизни. Стонал в голос, не сдерживаясь, ржал потом хрипло: над собой, над ситуацией, над Завхозом. Камень в кармане грел, и Савелий снова чувствовал себя целым, полным жизни. Не боялся. Почему-то совсем не боялся. Стоило ему моргнуть, как Завхоз исчез. Вместе с ним исчезло все, что Савелий строил здесь хрен знает сколько времени. Его снова окружала недружелюбная тьма и мягкие стены. Начало клонить в сон, неумолимо и неудержимо, как бы отчаянно Савелий не сопротивлялся этому желанию. Его утягивало, как в воронку, засасывало в дрему. Когда он очнулся, совершенно больной, с пересохшим горлом, сухими обветренными губами и норовящей разорваться головой, ничего не изменилось. Вокруг была все та же тьма. Он мог бы пожелать еды, воды, таблеточку, горячую ванну, луну с неба. Что угодно, чтобы облегчить свое состояние, и ему совершенно точно дали бы это. Только забрали бы что-то важное. Ценное. Какую-то мелочь, без которой Савелий себя не представлял. Звук знакомого голоса. Оттенок запаха. Ощущение капель дождя на коже. Воспоминания. Это место лишало людей того, что составляло самую их суть, лишало человечности, себя самих. Этого Савелий не хотел, не мог допустить, и поэтому ничего больше для себя не желал. Просто лежал на ставшем вдруг твердокаменным и ледяным полу, свернувшись калачиком. Сжимал в пальцах свой камень и ждал, сам не зная чего. На что-то надеялся. Боль пришла позже. Он не сразу ее заметил, та подобралась неслышно, неотвратимо, как морской прилив, затопила сознание. Савелий выл и корчился на полу, впившись зубами в запястье, чтобы не кричать. Он знал, что на него смотрели, чувствовал этот недобрый, внимательный и выжидающий взгляд. Держался назло. Ненависть к этому месту, возникшая из ниоткуда и крепшая с каждым ударом сердца, давала силы сопротивляться. В уши прибоем било настырное и требовательное “Откройся!”, тихим знакомым голосом сверлило мозг “Отдай!”. Савелий зло скалил зубы в темноту, шептал, а потом орал, срывая голос: “Нет! Домой!” Гадал, что закончится быстрее, терпение у Завхоза или его хозяев, кем бы они не были, или сам Савелий. Перспективы не радовали, и он сильнее сжимал камень и челюсти, шипя проклятия. Сдаваться Савелий не собирался, даже тьме, которая сгущалась над ним, норовя погрести под собой.***Когда он снова пришел в себя, было светло. Первое, что он отметил — то, каким все вокруг было непривычно белым, как слепило глаза. Савелий не без труда повернул голову из стороны в сторону и выдохнул. Он узнал больничную палату. Как-никак, в этой больничке не раз после драк на Районе отдыхал.Словно почувствовав, что пациент очнулся, в палату заглянула медсестра. Светка, в параллельном училась… Ее Савелий помнил. Осознание этого простого факта заставило губы разъехаться в улыбке, от чего кожица на них тут же треснула, но он, даже скривившись от легкой боли, нарочно улыбнулся еще шире.— Идиот, — это Светка сказала вместо “Ну привет, и как тебя опять угораздило?” — Везучий идиот. Светка меняла капельницу, Савелий смотрел на нее, и не мог понять, что не так. Обычно добродушная, сейчас Светка была злой и расстроенной.— Что не так? — Савелий помнил собственное правило, поэтому спросил.— Да все так, Сава. Отлично все. Нет у тебя больше друзей. Не с кем будет дурь шмалять.От этого тихого “Сава” по коже пошли мурашки. Никогда не думал, что можно так возненавидеть собственное имя. Смысл сказанного Светкой до сознания дошел несколько долгих секунд спустя. Савелий сел на койке, чуть не выдрав иглу из руки, и нарвавшись на испуганный Светкин окрик: “Куда, лежи!”Все было до обидного просто: упоролась странной наркотой тогда в “Котле” вся его компания. Савелию повезло — или принял меньше, или крепче оказался — выжил. Остальные умерли почти сразу, в тот же вечер, как показало вскрытие. Савелия в компании мертвецов утром обнаружила уборщица, пришедшая наводить порядок в клубе. Их похоронили две недели как, врачи думали, Савелий отправится следом, в больнице сердце встало, пришлось реанимировать, но он выкарабкался.***Возвращаться на место, где чуть не отдал душу, — кому, Савелий предпочитал не думать, — было донельзя странно. Почему-то не страшно, но… В “Котле” теперь было неуютно. Раз за разом Савелий нервно оглядывался на лестницу, ожидая, что там вот-вот, стоит только отвернуться, снова появится дверь, ведущая в ад. Или хуй его знает, где он был все это время — в чистилище? Об этом он думать себе запрещал, все равно толку не было, гадай не гадай. Сжимал камень в кармане, закрывал глаза и погружался в воспоминания, хорошие и плохие, разные. В то, что было с ним до той ночи. Изо всех сил старался вернуть себя себе. Верил, что у него получалось, изо всех сил себя в этом убеждал. Жизнь проходила привычно, день за днем, своим чередом, по давным-давно накатанной колее, только вот без друзей, наркоты и даже почти без алкашки. Савелий старался не усугублять. Он был уверен, что один. Клуб был закрыт как положено, в десять вечера. Савелий даже заставил себя поужинать, впихнув в голодно урчащий желудок безвкусные переваренные пельмени. Сидел, как делал теперь всегда перед сном, в кресле. Читал, что-то такое заумное, про космос и трансцендентное. Заводить новых друзей Савелий не спешил. Хватало призраков прошлых...Оторвав взгляд от книжной страницы он вдруг вздрогнул и похолодел, замерев и незряче уставившись в стену. Что-то неуловимо изменилось во времени и пространстве, он почувствовал это всем телом. Словно оно откликнулось. Не тело даже — сердце. — Здравствуй, Сава. Не рад видеть?Повернуть голову и посмотреть на соседнее кресло, после смерти Ромки всегда пустующее, потребовало нечеловеческих усилий. Сердце болезненно сжалось, застучало тревожно.Когда Савелий встретился взглядом с темными, таящими незлую насмешку глазами, думал, оно выскочит из груди. Прямо Якову Петровичу в руки.— Не отдам! — это Савелий едва слышно прохрипел. Тело его почти не слушалось, даже голос не поддавался. Все, что он мог сделать, это панически вжаться в кресло разом вспотевшей спиной. — Да Бог с тобой, не отдавай. Уже не нужно. Яков Петрович поднялся на ноги, прошелся по комнате, с интересом рассматривая изрядно захламленное помещение. Савелий следил за ним диким взглядом, стискивая подлокотники. Пытался вытолкнуть себя из кресла. Не выходило. — Ты не открылся ему, — Яков Петрович встал напротив, замолчал, усмехнувшись, а потом рывком наклонился и прошептал почти в губы, опаляя лицо дыханием: — Но открыл дверь мне. Наконец-то. Как же долго я ждал!Яков Петрович выпрямился, раскинул руки в стороны, сладко потянулся всем телом. Улыбкой, светящейся на его лице, можно было зажигать новые Солнца или сжигать вселенные. Сердце Савелия билось в груди так заполошно, горячо и больно, что на глазах выступили слезы. Яков Петрович шагнул к холодильнику, театрально распахнул дверцу, долго копался в недрах. Савелий четко ощущал его недовольство и негодование. Ну да, он деликатесов не держал. Пельмени в морозилке. Початая бутылка водки и кусок подсохшего сыра. Вот и все припасы.Незваный гость с той же показной театральщиной захлопнул дверцу, поддев ее ногой, обернулся. В одной руке он держал бутылку, в другой несчастный кусок сыра. Сердце у Савелия оборвалось в очень нехорошем предчувствии, упало в пятки.Когда Яков Петрович ему залихватски подмигнул и весело выговорил: — “А не хлопнуть ли нам по рюмашке?” — Савелий закрыл глаза. Внутри себя он орал от страха, щипал себя за руку, чтобы проснуться, вынырнуть из этого безумного сна. Не получалось. Шаги приближались.