Часть 1 (1/1)

N-ный рывок в город…Ильдар принес новую дрянь. То, что дрянь новая, все они узнали часа через два, после того как разочаровавшись и разозлившись, что оно нихуя не работает, для верности закинулись остатками старой. Торкнуло неслабо и всех как-то разом. Хорошо, что старой дряни с прошлой гулянки осталось мало, иначе Савелий не представлял, чем бы все это закончилось. А так они просто с часок побесоебили, поорали, побегали по стенам, поржали и порыдали. За это время он успел стащить с парапета крыши Андрея, отнять нож у скрупулезно резавшего прямо на себе джинсы на лохмотья Ильдара, уложить спать подальше от пацанов наревевшуюся до икоты Диляру, и только потом упал сам. Кажется, прямо там где стоял. Только вот сна, блядь, ни в одном глазу не было. Потолок тошнотворно медленно кружился перед глазами: бетонные балки, трубы, ржавая арматура перекрытий, ебучие слепящие лампы подсветки… Савелий не мог на это смотреть и не мог закрыть глаза — тошнило. Нужно было подняться на второй этаж, к Диляре, и лечь в кровать. Это стало идеей фикс. Его девочка скучала. Савелий заставил себя встать, добраться до лестницы, подняться. Он был упертым, знал это за собой, гордился даже. Поэтому, несмотря на тошноту и головокружение, полз. Словно Эверест покорял. Или как это летчик безногий, чью фамилию Савелий никогда не мог запомнить.Когда он с громким бумканьем ткнулся башкой в дверь, не сразу понял, что за хуйня. Никаких дверей на лестнице в его “Котле” отродясь не было. Савелий зажмурился, потряс головой, пытаясь прогнать морок и тут же пожалел о сделанном: желудок сжался, порываясь отомстить, хорошо, что блевать было нечем. Уже. Где-то в течение этого, как удав длинного вечера, они коллективно избавились от ужина, блеванув с крыши, на брудершафт можно сказать.Дверь никуда не делась. Была до отвращения реальной. С витой бронзовой ручкой, сделана из явно дорогого дерева, чуть ли не сандала. Она пахла… Савелий даже чихнул от непривычного запаха. Еще бы, это вам не дсп какое-нибудь говенное. Дерево Савелия почему-то ввело в ступор окончательно. Он осторожно подергал за бронзовую ручку, постучал по двери костяшками, провел ладонью. С той стороны было тихо. Ему не открывали. Неимоверным усилием Савелий заставил себя встать на ноги, цепляясь за перила, и заглянул за дверь, чуть не наебнувшись при этом вниз. А потом еще пару минут посидел на ступеньках, переваривая увиденное. За помпезной дверью была та же родная лестница, которую он знал как облупленную, ступеньки которой пересчитал собственной задницей, и не раз, и на которую теперь не мог попасть. За дверью была его берлога, в которой сейчас дрыхла Диляра. Его девочка! Савелий снова встал и начал ломиться в дверь. Он успел отбить ноги и стесать костяшки, прежде чем дверь вдруг распахнулась, и он полетел кубарем, почему-то куда-то вниз и в темноту. Он ударился плечом и отбил коленки. В кромешной тьме нихуяшеньки не было видно, и он какое-то время ползал, пытаясь нащупать хоть что-нибудь, но пальцы хватали лишь необычайно густой ворс какого-то гигантского ковра. Савелий начал чувствовать себя роботом-пылесосом: ползи-загребай, ни о чем не думай. Все вшито в программу. А что, заебись же! Жужжи себе спокойненько день за днем, год за годом, пока не...Когда рядом что-то чиркнуло, и загорелся огонь, а над ухом со свистящим шипением произнесли: “Добро пожаловать!”, Савелий заорал в голос. Говорящего он не видел, как ни таращил глаза: просто сгусток тьмы чуть более плотный, чем вся остальная тьма вокруг. Если так можно сказать про тьму.— Велено проводить. — Темнота шипела со всех сторон.Кем велено, зачем велено, Савелий не понимал, но встал и послушно пошел за начавшим удаляться светом. Оставаться в этой тьме одному не было никакого желания. Темнота была… голодная.“В баньке попарить, накормить, а уж потом…” Это Савелий бубнил себе под нос через какое-то время, когда с аппетитом обгладывал крылышко рябчика, развалившись на застеленный мягким мехом лавке за богато уставленным всякими вкусностями столом. После омовения в здоровенной купели исходящей паром, ага. Савелий просто решил ничему больше здесь не удивляться, пока удивлялка не отвалилась нахрен из-за перегрузки. Главное, не забыть Ильдару надавать по щам за то, что не предупредил о том, какую дрянь припер. И, кстати, надо бы узнать про дилера, который ему эту поеботу толкает. Пригодится…Савелий трескал рябчиков, жевал яблоки, кажется моченые, кисло-остренькие, пил что-то сладко-хмельное из здоровенной посудины, которую приходилось держать обеими руками и то постоянно текло мимо, проливаясь на голую грудь. После баньки одежды Савелию как-то не выдали, а его собственная испарилась, словно не было.— Ну я это… помыт, сыт. Дальше-то что? — Савелий уморился ждать, хмель теплой волной разливался по распаренному телу, в голове приятно шумело, и он выкрикнул вопрос в притаившуюся за всполохами горящих на столе свечей темноту.По всему выходило, что сейчас из-за двери должна вырулить Баба Яга, чтобы чистого и сытого Савелия попробовать запихнуть в печь и отужинать самой. Савелий косил глазами по сторонам, шевелиться было жутко лень, и пытался найти эту самую дверь. Или печь. Савелий осовело моргнул, а когда снова открыл глаза, сон как ветром сдуло. За столом, прямо напротив него, в невесть откуда взявшемся шикарном кресле, почти троне, восседала… восседало… восседал… Если это и была баба Яга, то до крайности странная. Савелий несколько секунд недоуменно хлопал ресницами, а потом заржал в голос, подвывая и кашляя от смеха, закатываясь и хрипя. Смех отражался от прячущихся во тьме высоких сводов, прыгал по стенам, множась и ширясь. Человек на троне неспешно пригубил ярко-красного вина из хрустального кубка, смотрел на него, чуть прищурив темные, почти черные глаза, без улыбки или возмущения. Сам Савелий, например, очень бы возмутился, если бы над ним какой-то там долбоеб так ржал, а этот ничего, сидел, терпеливо ждал, пока Савелий отсмеется.Под этим внимательным взглядом резко стало неуютно. Савелий остро почувствовал, поверил вдруг, что его здесь реально могут зажарить и съесть. Сожрать. С потрохами. Он потряс головой. В который раз за сегодняшний жуткий день. Или вечер. Или ночь.— Это всего лишь трип.Савелий произнес фразу вслух — звучание собственного, хоть и глухого и хриплого после ржача голоса, успокаивало. Савелий ненавидел бояться. Он встал, ноги снова утонули в густом теплом ворсе, почему-то на цыпочках подошел, почти подкрался к недвижно сидящему человеку. Постоял пару секунд рядом, изучая, разглядывая, протянул руку к холеному лицу, и ткнул пальцем в щеку. Человек вздрогнул. Савелий отпрыгнул в сторону, зачем-то потрогал палец, словно тот теперь должен был немедленно отвалиться или начать превращаться в золото. А, может, в камень. Ничего не происходило: палец оставался теплым, таким же как щека, которой он касался. А вот взгляд, которым его наградили, был просто обжигающим. Кем бы ни был этот чувак с черными глазищами, сейчас он был в бешенстве. Савелий умудрился его разозлить. Что ж, был в багаже его талантов и такой. Возможно, самый главный. Чувак неспешно допил вино, спокойно поставил опустевший кубок на стол и также медленно-вальяжно поманил его к себе пальцем. Савелий тут же отступил подальше. Просто на всякий случай.— Подойди.Голос у чувака был… тихий, вроде мягкий, только такой, что ослушаться было немыслимо: его словно за горло взяли и притянули железной рукой в бархатной перчатке. “Камень” Савелий выставил вперед не думая, с перепугу. Он так с детства защищался от неприятных разговоров. Сваливал эту ответственную миссию на воображаемый камень, который удерживал в раскрытой ладони. Тот же ну... каменный. Выдержит все. И похуй, что он невидимый. И похуй, что из-за этого Саву считали ебнутым? Страненньким? С камнем на все было насрать. Только вот незнакомец, чуть наклонив голову, глянул на его ладонь с легким интересом и такой усмешкой, что у Савелия закралось подозрение, что тот, в отличие от всех прочих, прекрасно видит его камень. Может даже определить, гранит это или щебень... Тьфу, какая дурость в голову лезла. Это же был его воображаемый камень.Чувак протянул руку ладонью кверху.— Дашь?— Ну на, — раздраженно фыркнул Савелий и сделал давно отрепетированное движение, будто сбросил камень в чужую подставленную ладонь. Тонкие и длинные пальцы мгновенно сжались, будто схватив пустоту, и Савелий ощутил укол леденящего душу ужаса, какого не испытывал давно, может, с самой Ромкиной смерти. Чувак подкинул уже не его воображаемый камень на ладони, оценивая тяжесть, и убрал в карман, таким хозяйским жестом, что у Савелия потемнело в глазах.— Отдай! — он почти зарычал от внезапно накатившего отчаяния. Уже понимал, что потерял камень навсегда, осознал, что сделал какую-то ошибку. — Нет. Ты сам отдал. Теперь он мой. Оно.Про “оно” Савелий не понял. Кинулся вперед, сжав кулаки, молча, примеряясь уже ударить в лицо, так чтобы наверняка вырубить, и оказался вдруг на полу, задыхаясь и корчась от боли. Собрался с силами, встал, пошатываясь, и бросился снова. Только для того, чтобы тут же отлететь в сторону, проезжаясь спиной по не такому уж и мягкому теперь ворсу ковра. И еще — чтобы рухнуть на колени после небрежного щелчка пальцами. Встать Савелий уже не смог. Сидел на полу тяжело дыша, слизывая кровь с прокушенной губы и сверля чувака ненавидящим взглядом.— Занятно… Упертый какой.Над ухом снова раздался щелчок пальцев, и Савелия накрыла тьма.***Очнулся Савелий в гробу. Ну как в гробу… в комнате без окон, без дверей. Он проверил, и не один раз, облазил весь пол, обстучал все стены — не нашел ни щелки. Мебели ему тоже не выделили. Хорошо хоть светло было, откуда-то с потолка мягко лилось матовое сияние. — А ссать мне куда? — Савелий озабоченно произнес это вслух. Припирало уже.Рядом на полу тут же возникла посудина. Савелий заорал и отпрыгнул в угол. Посудина не исчезла, на поверку оказалась ночным горшком, с крышкой. При этом горшок, кажется, был даже серебряным, и украшен резьбой, с цветочками, такой нарядный, что ссать туда казалось практически кощунством. Савелий долго вертел посудину в руках.— Да блядь!Терпеть было уже совсем невмоготу, и он сделал свое мокрое дело. Закрыл крышкой. Горшок исчез, едва Савелий моргнул. Как не было.— Хм… А покурить? — Савелий шепнул в пустоту.На пол тут же шмякнулась пачка сигарет. Та самая, что лежала у него в кармане, когда на нем еще была его одежда.— Ну и кофе тогда! — уже потребовал Савелий. — Большую кружку, с сахаром. Кружка шлепнулась на пол с высоты его роста. Савелия обдало горячими брызгами.— Ну пиздец теперь, а поаккуратнее нельзя было? — Савелий потер ногу об ногу, отступил подальше от разлившейся на полу лужи.Следующие пару часов он развлекался, пытаясь выяснить как эта чертовщина работает. Обзавелся парой синяков, белым роялем в углу, трусами — симпатичными такими. Узнал, что если просить вежливо и формулировать корректно, можно получить желаемое. А можно получить желаемым — роялем его чуть было не накрыло. Одного эта хрень делать не хотела и не собиралась — возвращать его обратно, в нормальную реальность. Савелию стало скучно. Если его нельзя отсюда, то, может, можно друзей сюда? Эта мысль почему-то показалась гениальной. Савелий звал всех: и всех вместе, и по очереди. Не пришел никто. Только в углу материализовались Дилярины туфли, чистое орудие убийства на пятнадцати сантиметровой шпильке.— Вдруг, откуда ни возьмись, появился в-рот-ебись, — буркнул Савелий, пытаясь эти туфли надеть и как-то, ну хотя бы у стенки, в них встать. Все равно сейчас его никто не видел, а всегда интересно было, как девки в таком ходить умудряются. Очевидно, с трудом...— Тебе идет. Только носить не умеешь.От смутно знакомого насмешливого голоса волосы встали дыбом. Савелий умудрился напрочь забыть о незнакомце. Баньку помнил, богатый стол тоже, а все, что было потом, из головы вымело начисто. До этого вот момента.— Не обжился еще? — незнакомец окинул взглядом его камеру. Хмыкнул, рассматривая рояль, подошел, откинул крышку, пробежался пальцами по клавишам.— Ты, блядь, кто вообще такой? Савелий по опыту знал, что нападение не лучший способ защиты, особенно в его теперешнем положении, но поделать с собой ничего не мог. Руки сами сжались в кулаки.— Хранитель. Еще раз выругаешься — накажу.— Чего? Как? — Первое Савелий пропустил, сосредоточившись на возмутившей его до печенок второй фразе.Щеку, задев губы, обжег удар. Резкий и хлесткий. Сава прижал ладонь ко рту, кожа горела.— Примерно вот так, — любезно объяснили ему. — Только сильнее.— Зовут-то тебя… вас… — поправился Савелий, поймав острый взгляд, — как?— Можете обращаться ко мне по имени, Сава. Яков Петрович.Чувак с ним разговаривал, а Савелий во все глаза разглядывал его. Пидор франтоватый! Мнение как-то сразу сложилось, и менять его Савелий не собирался. Рыскал взглядом по вычурному наряду, пытаясь угадать, где спрятан его камень. Каменюшечка...— Не отдам. — Пидор, Яков Петрович, словно читал его мысли. И улыбнулся еще так гаденько. — Что упало, то пропало, поговорку помните? Сава помнил, а еще помнил, что драться с этой гнидой — себе дороже. Тот снова улыбнулся ему, снисходительно, понимающе. Легко махнул кистью, и в комнате тут же возникло кресло, в которое этот пидор со всем удобством и уселся. Савелий стоял напротив и смотрел на перфоманс как дурак.— Присесть не желаешь? — мудак над ним явно издевался.Савелий зажмурился, но силой мысли вызвать себе хотя бы стул у него не получилось. Добавил взмахи руками — тоже не помогло. Яков Петрович из кресла наблюдал за его усилиями и прятал ухмылку за рукой с сигаретой. Наслаждался зрелищем. — Диван! — Савелий выкрикнул пожелание и еле успел отскочить в сторону. Диван, такой, что к нему хотелось обращаться уважительно, по отчеству, занял собой полкомнаты. На нем они всей компанией могли завалиться спать, еще и с девками своими каждый, и друг другу не мешали бы.... Вот бы такой в “Котел”! Савелий смерил монструозную мебель ошарашенным взглядом, шмыгнул носом и забрался в угол, чтобы тут же утонуть в мягких подушках. Кажется, услышал смешок. — А ты не мелочишься, сердце мое. — Что вам надо-то? — Савелий это еле выговорил, пытаясь устроиться вертикально. Получалось… не получалось, в общем, как он ни пытался.— Как и тебе — развлечься.Савелий замер, перестав бороться с подушками. Переспросил почему-то шепотом:— В смысле?— В прямом. Сюда приходят люди, которые от всего устали, которым все осточертело, — от улыбки, последовавшей за этим словом, Савелия передернуло. — Люди, которые ищут нового. Развлечений, ощущений, смыслов. — А что вы тогда здесь храните?— Их души. — То есть… не забираете. — Пока говорил, Савелий неосознанно перемещался из угла дивана на край, поближе к этому… Якову Петровичу. Словно манило что-то. Тянуло. Перстни на тонких холеных пальцах так и переливались. И вообще, руки у пидораса красивые были, куда ухоженнее Диляриных, пусть у нее и ногти во все цвета радуги покрашены. Может, и нежнее даже… Савелий потряс головой, пытаясь прогнать последнюю мысль, она явно была не его. И вообще до крайности странной.— Мне без надобности.— А… — Савелий добрался до края дивана, сел, уставившись в черные глаза.— А это ты сам отдал, сердце мое, — задумчивая, почти нежная улыбка, почему-то напугала до дрожи, Савелий задохнулся на мгновение, а потом рванулся в сторону. Не вышло. Даже приподняться не вышло: прилип к бархатистой обивке как муха к клейкой ленте ловушки. Яков Петрович поднялся со своего кресла, подошел ближе, мягко толкнул в грудь ладонью, опрокидывая. Потолок закружился перед глазами, диван прогнулся под тяжестью чужого тела. Савелий пытался дышать, сердце билось как бешеное, и кислорода не хватало. Организм, привыкший к дракам, погоням по подворотням и улицам от ментов и гопоты, чувствовал опасность, только вот ни защититься, ни сбежать Савелий сейчас не мог. Вообще ничего не мог, лишь дышать, смотреть и чувствовать. Только это ему оставили.Когда на ногу чуть выше колена легла горячая ладонь и неспешно повела вверх, Савелий заорал, задергался. Ну… попытался: из горла вырвался лишь сиплый всхлип, а по телу прошла судорога, но с места он не сдвинулся. — Тише. Тебе понравится. Ты же хочешь. Савелий замотал головой, силясь донести, что нихрена подобного, что ничего такого он не желает, и не желал никогда в жизни.— Врешь. В следующий раз за ложь накажу. Сколько это длилось, Савелий потом никак не мог понять, как бы ни пытался вспомнить. Может, все закончилось быстро, а может, тянулось целую вечность. Яков Петрович изучал его, все тело, каждую мышцу, каждый сантиметр кожи. Трогал, гладил, ласкал. Касался то нежно, то надавливал сильнее, с нажимом проводил пальцами или ладонью, иногда царапая кожу ногтями, но всегда удивительно правильно. Именно так, как нужно, как хотелось. Словно на пианино играл, вернее, сочинял мелодию… Если бы Савелий мог говорить, орал бы в голос, сорвав его напрочь. Но Савелий мог лишь стонать, а стонать было стыдно, так что он ожесточенно кусал губы и жмурился мокрыми ресницами. Смотреть он мог, но не хотел: никаких сил не было видеть над собой это спокойное лицо, внимательные темные глаза, кривящиеся в легкой полуусмешке губы. Савелий многое, оказывается, о себе не знал, не подозревал даже. Не догадывался, насколько чувствительная у него кожа на локтевых сгибах и подколенных впадинах, как сладко поджимаются пальцы на ногах, если на соски просто дохнуть, горячо и влажно. Не знал, что если провести по его ребрам раскрытой ладонью, жестко, с нажимом, сердце зайдется и захочется... чего-то большего. До пересохшего горла захочется.У него давно и безбожно стояло, но чертов Яков Петрович намеренно игнорировал зону паха.— Блядь-блядь-бля-я-дь! — Савелий шипел сквозь зубы, даже не слова, молитву и наверное, только поэтому звуки прорвались членораздельно.— Накажу. Я же предупреждал, — это прошептали на ухо, обжигая, спокойно и властно, и Савелия выгнуло только от этих звуков. Голос ощущался кожей, его хотелось впитывать, всем телом, каждой клеточкой. Угроза не испугала. Савелий стонал и ныл, льнул и подставлялся под прикосновения, потерявшись в ощущениях. Когда пальцы сжали сосок, потянули, потерли, Савелий открыл рот, запрокинув голову и втягивая воздух. Его прошило как электротоком, опалило огненной волной. Сверху раздался смешок.— Чувствительный. Хороший мой…Савелий хотел бы на это ответить. Ему было, что сказать, но сейчас сильнее всего хотелось, чтобы этот пидор продолжал, сделал уже что-нибудь. Савелий не видел, но знал, что трусы у него уже мокрые. С члена наверняка натекло, он остро чувствовал горячую влажность ткани. Она мешала, эта ткань, везде. Бархатная обивка дивана жестко царапала ставшую вдруг жутко чувствительной кожу. Член в трусах дергался, и набухшая головка почти болезненно терлась о намокший хлопок. Савелию нужно было еще немного, самую малость, только Яков Петрович словно издевался. Ласки стали совсем легкими, невесомыми и мучительными. Не хватало. Савелий бессильно ныл на одной ноте, мотая головой по обивке, беспомощно хныкал. Ему уже было совершенно и абсолютно похуй. Стыд испарился, оставив после себя только иссушающее желание. Он бы попросил, если бы мог. Не мог. Словами. Но… Савелий распахнул глаза, смаргивая невольные слезы, уставился в горящие черные глаза напротив. Взглядом не просил — требовал, чтобы над ним, наконец, сжалились, и дали уже кончить, прекратив эту нескончаемую пытку лаской. Когда на член опустилась ладонь, горячая даже через ткань, и легко сжала, этого хватило, через край. Оргазм накрыл так, что Савелий забыл как дышать, выгнулся, подставляясь под ласкающую руку, хрипел, потому что не мог орать.Когда он сумел открыть глаза, Яков Петрович сидел рядом, вытирал пальцы кипенно-белым, шелковым, небось, платком, проникновенно смотрел в лицо. Улыбался. Так улыбался, что у Савелия заныли зубы. Он вдруг понял, четко осознал — произошедшее сейчас, было лишь началом, легкой разминкой.— Мы хорошо начали, Савелий. Кажется, мне будет интересно.“А я? А мне?” Савелий хотел бы спросить, но все еще не мог говорить. И не мог какое-то время после того, как Яков Петрович исчез, просто растаял в воздухе, словно не было. А мокрые трусы и горящая кожа остались. И еще в груди саднило, будто не хватало чего-то.Савелий кое-как свернулся в клубок, ненавидя все вокруг и себя в первую очередь, и отрубился.