Май (1/1)
Берёза перед домом должна отдать несколько веток: букет к первому мая в прихожей – привычка от отца. Тимм сидит в своей комнате, слушает радио.- “Не идёшь на демонстрацию?”- “Я не принимаю в них участие за десять марок”.Моё вопросительное выражение лица. Его ответ: “Их получает каждый, кто приходит. Кроме того, там на трибуне стоят люди, которых я вовсе не знаю. Почему я должен приветствовать их с ликованием? Почему они не идут в начале колоны. Даже Первый секретарь французов делает так”. Я приглашаю его на пиво в трактир. С деревни доносится маршевая музыка. Мы попадаем в самую середину маленькой толпы от одного края села до другого.- “Смотри, я тоже участвую”, говорит мой сын.- “Но здесь это весело”.Мой сын пьёт пиво, я наслаждаюсь моим кофе. Тимм думает вслух: “Что могут сейчас делать мои приятели?” Я тихо думаю: теперь ты злишься, что не поехал. Опьянение, ходящее вокруг нас, диктует нам мысль: для некоторых людей первое мая не красный, а синий. Тимм выражается так: “Они перепьют, и это им так кажется”.Лозунги также в нашей маленькой общине. Я спрашиваю себя: что было бы написано на транспарантах, если бы каждый смог сформулировать его собственную мысль? Кто читает лозунги? Кто оплачивает их?Перед памятником павшим воинам можно прочитать: ПРИВЕТ СТРОИТЕЛЯМ СОЦИАЛИЗМА. Кто кого здесь приветствует? Нет такого старого жеребца, который ни разу не заржал бы в мае.Я вижу молодую девушку с длинными, чёрными волосами и пламенными глазами; выглядит как зрелая танцовщица. Она, должно быть, нездешняя, во всяком случае, не из деревни. Я стою,как вкопанный, пристально смотрю. Тимм толкает меня вперёд: “Эй, я здесь”.Луна играет в прятки. Ветер мелькает ей от облака к облаку.Вечером по телевизору “Актуальная камера”. Больше сорока минут будут показывать демонстрации, трибуны и лица ключевых политиков. Не замечают ли ответственные лица, что они надоедают народу такими передачами?Брёвна для забора в амбаре наломаны в лесу. На улице молодой человек с плейером. Это устройство позволяет ещё больше уйти в себя. Удивительно, сколько изобретений создал человек, чтобы действовать против своей природы.Весна – всё растёт и вытягивается, всё набирает цвет. Деревья и кусты поют. Птицы заняты витьём гнёзд, созданием выводка. На пашнях шум машин, которые сеют, удобряют. Вода в болоте перемешана лягушачьими лапками, небо просыпается от щёлканья клювов аистов. И мы становимся в самую середину процесса обновления и изменения. Чиним забор, красим стены дома, сжигаем сухую траву. G. сеет цветы на только что вскопанных грядках. Тимм чистит велосипед. Громкая музыка сопровождает нашу работу. У всех солнце на лице.В живой изгороди крики чёрного дрозда: тикс-тикс-так-так. Я поднимаюсь с шезлонга и прокрадываюсь в кусты, которые достойно несут их молодую лиственную одежду. Осторожно разгибаю ветви. Недалеко от подрезанного вишнёвого дерева, задрав хвост стоит Мулли. Напряжённо, как тетива лука, она стоит и таращится в куст. Я наклоняюсь за камнем, бросаю и ругаюсь. Тимм наблюдает и кричит: “Ты хочешь отучить кошку быть кошкой?”Мои глупые овцы. Я весь день крепил решётку. Всё же ягнята бегают опять снаружи по высокой траве. Мои умные овцы.Тимм вернулся из города, открыл, усмехаясь, пластиковый мешок и освободил маленькую чёрную кошку. “У нас что, их не хватает?” Мой сын гладит кота, которого он называет рысью, поворачивает его лицом ко мне: “Этот злой дядя не любит тебя”.Письмо с просьбой читать молодёжную речь посвящения. С ним сразу три указания, что должна эта речь содержать. Я отказываюсь; я не могу выражать предписанные мысли. Осенние заботы того стоили; все посаженные розы растут.Я мою посуду. Тимм сидит за столом и дремлет. Я громыхаю горшками, кладу перед ним посудное полотенце. Он не реагирует. Вздыхая, я ставлю посуду в шкаф. Мой сын:- “Мог бы и сказать”.- “У тебя глаза есть”.На это изобретательный парень: “Я думал, это доставляет тебе удовольствие”.Палящее солнце.Майская гроза. Салат, саженцы свеклы, ростки - всё уничтожено или побито. Там, где я убирал, копал, полол, поливал, град уничтожил всё, что солнце заботливо гладило. Я чувствую себя осенним листом в майской прохладе.Перекупщик из Цикхузена Герхард В.. Этот маленький, хилый мужчина с острым лбом хватает барана и держит его между ногами. Пауль дёргается и машет рогами. Герхард связывает ему ноги и берёт ножницы. Ручей пушистой шерсти.Мне холодно смотреть на голое животное; я иду в дом и надеваю шерстяной пуловер.Недалеко от бараньей парикмахерской мой сын сидит в траве и направляет косу. Герхард даёт ему несколько указаний.- “Средневековая работа”, говорит Тимм.- “Не надо долго учиться”, отвечает тот.Шепча, он не признается мне, что он много лет назад думал также; будучи девятнадцатилетним, он считал всех тридцатилетних стариками, а сорокалетних покойниками. Тимм пробует косу: “Получилось!” А потом: “Представляешь, такими раньше разрезали себе животы”.Тимм о старом мужчине: “У него уже кладбищенская земля сыпется из карманов”.С Аландсберга доносятся крики доярок. Ночью молодые быки вырвались. Кто уже убежал, куда хотел, ударами кнута возвращается назад. На столбе вьющееся растение. Белыми бокалами цветов она черпает солнце из утреннего ветра.“Кто-то был у двери?”- “Два типа с рюкзаками из Берлина. Они хотели посмотреть, как ты здесь живешь. Как будто мы обезьяны в зоопарке”.- “Надо было, всё-таки, пригласить их к чаю”.- “Ты не знаешь, чего ты хочешь. Приходят люди, надоедают тебе, я отправляю их, ты ворчишь”.Сын кузнеца из Дамбека тарахтит на ремонтируемом мопеде Тимма по полевой дороге. Я трясу моего сына. “Нельзя так просто доверять двенадцатилетнему мопед… мало ли что может случиться… и прав у него нет…” Мой сын потягивается. “Как он должен учиться ездить, если он не ездит?” Чем больше знакомство, тем выше снисхождение, говорит старое изречение. Но здесь не может быть никакого снисхождения: здесь речь идёт о жизни и долго обсуждаться не может. Я жду Тимма. Он хлопает меня по плечу. “Ты был прав”. Тимм и M. играют в бадминтон. По радио сообщения о медленных переговорах о проблеме разоружения. Молодые люди пищат и смеются. Я выключаю радио.Перед заходящим солнцем чёрная чайка пролетает у дома.Тимм кричит: “Отец, к тебе пришли”. Перед входной дверью мой друг Вольфганг Sp. и профессор S., долгое время президент академии сельского хозяйства, а теперь на пенсии. Старый S.. Я вспоминаю интересные лекции о генетике, прослушанные в университете. Я спрашиваю, чего они хотят, и приглашаю в дом. “Позже”, говорит семидесятипятилетний, - “Позже, теперь я хочу полчаса послушать жерлянок”. Вольфганг с давних пор ходит вместе с профессором, при случае они навещают друг друга. “Когда он услышал о жерлянках”, говорит мой друг, “его было не удержать”.Воскресное утро на озере. Мы сидим на тонком причале, пристально смотрим на удочки. Вода дымится. Стебельки камыша молчат неподвижно, как знамёна без ветра в утренней заре.Где камыши заканчиваются, плывёт пара лебедей. Птицы прячут головы под крыльями. Неуловимое течение прогоняет оба белых острова на открытую воду. Мы сидим, наслаждаемся тишиной. Слушаем дыхание друг друга. Рыболовная поза отдыхает неприкосновенно; не клюёт. Я не сержусь, что окуни не голодные. Мне хватает сидеть, дремать, смотреть на худое лицо моего мальчика, молчать. И я чувствую, ему это тоже нравится.На дороге старая скамья. На её кривых ногах носочки из золотых одуванчиков.На проводе маленькая кукушка. Она попрошайничает. Иногда я чувствую себя по отношению к моему сыну как полевой жаворонок, который кормит большую кукушку.- “Пришёл так поздно?”- “Собрание”.- “О чём речь шла в этот раз?”- “Как всегда; что мы созданы для мира и должны выполнять план”.Позже: “Каким самонадеянным надо быть, чтобы говорить такие вещи. Как будто они - Господь Бог”.Позже: “На собрании больше никто не говорил.Все сидели с закрытым ртом. К чему говорить? Они же знают всё лучше. Хоть бы раз позволили человеку сказать, что он думает. Почему бы так не сделать?”Тимм в последние дни беспокоен и несобран. Что его занимает? Ответ: “Это тебе только кажется”.На деревенском пруду два мальчика. Они сделали лодочку из коры и поставили на воду. Теперь с ней ветер играет; и вскоре она дрейфует в камыш. Маленький топает ногами. “Проклятье, что нам делать теперь?”Большой бросает кусок земли в камыши; волна отбрасывает её снова на берег. Мальчик смеётся. “Смотри, сначала они хотели делать, что они хотят, теперь они должны делать то, чего хочу я”.Утреннее солнце в майских зелёных штанах. Рапсовое поле - золотой паркет для танцующих пчёл. Деревья дрожат. Бесконечно поёт сверчок. Всегда в темноте. Всему своё время - опыт, который мы должны накапливать всю нашу жизнь. Все берёзы, которые Тимм со мной сажал осенью в ложбине, высохли.Лесничий V. советовал подождать до первых весенних листьев.Сорняки не растут там, где гнётся спина. Но что является сорняком? Разве из лебеды не получается витаминный салат? Не утоляет ли ромашковый компресс боль? Разве нельзя приготовить из мать-и-мачехи чай? Сорняки могли бы не расти, чтобы не лечить нам спину, которая слишком сильно над ними гнётся.Как долго, всё же, надо копать, чтобы добраться до воды!- “Иди к зубному врачу!”- “Подождёт”.- “Верни пластинки хозяину!”- “Подождёт…”У молодёжи всегда есть время, и… всегда нет времени - в зависимости от настроения.Чтобы принести консервный нож из кладовки, у Тимма нет времени; он просто кромсает жесть кухонным ножом.Наконец, я убедил Тимма поменять треснувшую черепицу. Только он залез, как с болота раздался возбужденный крик. Мальчик прыгает прямо с верхней ступени стремянки в траву и бежит. “Только гляну, что там сломалось”. Через несколько минут он вернулся и стал вытаскивать старые цепи из амбара, закинул их на плечо и снова побежал. “Там прицеп опрокинулся, надо помочь”. Проклятье! А кто поможет мне с раствором? Я поднимаюсь на крышу и переношу камни. Я помню, что мне в детстве тоже больше нравилось вести хозяйство с соседом, чем с отцом. У окна муха. Она ударяется о стекло, как будто того, чего она не видит, вовсе нет. Иногда я веду себя также.С Тиммом и М. мы едем купаться в Анангелн. В воздухе ни ветерка. Тяжёлая жара. На пляже много людей. От конвейера, где они сидят рядом, они убежали отдыхать на пляж, где теперьлежат рядом.Кемпинг, палаточный лагерь, лагерь содействия развитию спорта и техники, лагерь для отдыха и работы, полевой лагерь, лагерь зимнего спорта, летний лагерь, лагерь специалистов – лагерь… лагерь…Я пускаюсь в плавание наперегонки. Мой сын позволяет мне выиграть. Я глотаю воздух ртом, как затравленная собака, и спрашиваю: “Почему?” Ответ: “У тебя должен быть хоть один успешный опыт”. Меня несёт вода. Животом вверх. Рядом со мной плывет рыба. Животом вверх. Разговор с М.- “Почему ты не идёшь в воду?”- “Я должна это прочитать”.Она показывает мне словарь античности. Моё удивлённое лицо. Её ответ: “Так я понимаю “Кассандру” Кристы Вольф”. (* Согласно мифу, Кассандра была пророчицей, но её предсказанием никто не верил)В буковом лесу. Я не верю моим глазам. Тёмный, трясущийся клубочек вылетает из кроны дерева. И еще один. Я приглядываюсь. Потом я как можно тише подхожу к дереву. Под ним я вижу крохотный бадминтонный шарик, выкатившийся из малинового куста. Оттуда я слышу приглушенный вак-вак-вак. Нежный голосок отвечает на это, как я понимаю, это птенец.На ощупь я ищу дорогу до следующего ствола бука. В этот момент кряква выходит из куста. С висящим крылом она пританцовывает и шагает возбуждено: кряк-кряк… Я знаю это поведение; я наблюдал его уже у куропаток; старая утка пытается отвести меня от её выводка и повреждает крыло. Я останавливаюсь, как вкопанный. Птица вводит меня в заблуждение, но заметив, что я не реагирую, снова скрывается в зарослях. Тишина.Десять минут? Пятнадцать? Я не знаю это, как долго любопытство прислоняет меня к стволу. Утки расселятся по всем холмам, думаю я. Но моё терпение вознаграждается. Я слышу вак-вак-вак снова. И как по требованию, из воздуха падает следующий утёнок. Бьётся об мягкую лесную землю и убегает в куст. Мой взгляд поднимается по буку вверх. Там гнездо - наверное, покинутое гнездо канюка. Выбрали ли утки этот осиротевший инкубатор в кроне дерева для детской комнаты, чтобы их мальчики в первый день набрались опыта таким падением?Неподвижна гладь пруда в раннем солнце. Рыбы ещё уставшие, чтобы её испортить. В сумерках голубь садится на крышу. Так же, как человек отряхивает пальто после дождя на пороге дома, голубь отряхивает оперение, снова приглаживает его не торопясь, поворачивает голову, как будто любуется пейзажем. Скажи, голубь, где ты взлетел? Куда ты летишь? Несёшь ли ты на лапке письмо от друга к другу? Или тайные команды в вопросах войны?Светает. Я подхожу к входной двери, глотаю влажный тёплый воздух. Я смотрю на крышу; голубь тихо бьёт крылом. Как будто бы он ждал меня, чтобы сказать мне “до свидания”. Птица улетает прямо на север. Достигни своей цели. Голубь!Сухая, тёплая ночь. Тимм уехал в город. Я нежусь в траве перед домом, смотрю в небо. Оно такое высокое, ясное, с полной луной. Звёзды ярко светят. Я вспоминаю августовский вечер в летнем лагере “Артек” на Чёрном море. Рядом со мной сидел тёмнокожий мальчик. Он смотрел, как зачарованный, на небо и говорил с полным восхищением: “Как красиво! Я никогда не видел ничего подобного!” Ребёнок из промышленного района США.Сейчас крохотный, сияющий объект двигается в поле моего зрения, “Спутник”. Я наблюдаю стремительный полёт тела с севера на юг. Несколько минут светлое звёздное небо ослабевает для меня.Зной. С неуловимым смрадом навозной жижи воздух течёт из устройства свинячьей мечты. Земля воняет, как клоака. Мне плохо. Я хочу напиться. Я был на заседании правления союза и остался ночью в Ростоке, а теперь нашёл записку на столе: “Пока! Скоро увидимся”. Комната Тимма освобождена. Куда его понесло? Почему тайком? На стекле дождевая капля; слеза боли путешествующего облака. Ветер поднимает её со стекла и раскалывает на много маленьких слезинок.Это называется исследовать клетку, когда птица улетела. Я шатаюсь по комнатам, как будто хочу что-то найти. Чем мне теперь согреваться? К чему охладевать?Я приказываю себе: хватит дурачиться, старик! Ты чувствуешь, что обидели твоё тщеславие, так как мальчик тебе ничего не сказал. С его спонтанностью, этого переселения нужно было ожидать.С утра я думаю: “Ехать в цех?” – “Не ехать в цех?” Не будь чучелом! Я не еду.Вечером приходит неожиданно Вольфганг Sp., ухмыляется. Я рассказываю ему, что Тимм исчез со всеми пожитками. Я делаю всевозможные предположения, где парень может быть. Sp. долго пользуется моим унылым состоянием. Наконец, он говорит: “Я должен передать тебе привет от твоего мальчика; он живёт в нашей деревне у его знакомого, корзинщика”.Я бегу в поле, бросаюсь в траву. Нюхаю пряный её аромат.Одно мгновение жизнь кажется настолько совершенной, что хочется умереть.