ЯНВАРЬ (1/1)
В кричащей тишине звенит утро нового года. Как будто земля устала и должна отдохнуть от кавардака новогодней ночи. Человеку хватило её криков и грохота.Спокойно и в доме. Кутилы спят пьяные. Я чувствую тоже это в себе. Я вспоминаю, как благотворно это действует, когда на голову ничего не давит, а язык снова чувствует вкус. Я греюсь, пью горячий чай, подхожу к пишущей машинке. Суеверно, уже много лет я говорю себе одно и тоже: как ты работаешь в первый день года, так будешь работать весь год.Я должен буду догонять, пожалуй, всю мою жизнь то, что было запрещено мне в течение первых девятнадцати лет: сказки, стихотворения, сказания, романы, рассказы. Как я наслаждаюсь ПЕСНЕЙ ПЕСЕН от Шелемо - рождественский подарок Г.. В послесловии книги Гердера говорится: “…восточная любовь наготу делает ещё более голой”. Как верно!Занесённые снегом холмы. Над ними облачное небо. Ветер бросается на меня. Дёргает мою расстёгнутую куртку. Массирует мои щёки до красного цвета. Взъерошивает мне волосы. Я вдыхаю глубоко, утаскиваю несколько сильных вдохов из воздуха; крохотные капли из бесконечной комнаты мира.Где они были выдохнуты вчера?Тимм следовал за мной на холмы. Теперь он стоит передо мной, достаёт для каждого яблоко из сумки, кусает своё и говорит: “Ты печален сегодня; мне это не нравится”.С приветствием, санками и криками прибывает вся моя семья на ГОРУ КУЛЛЕР; так много лет назад окрестила её моя дочь.Тимм бросается животом на сани и катится вниз к берёзам. Его мать со вторыми санями делает также, только неловко. Ватага кричит так громко, что пугает кабанов из подлеска, которые, хрюкая, уходят в лесопитомник.Я вмешиваюсь в развитие событий. Между двумя отъездами я думаю: почему мы не играем чаще, как маленькие дети?Тимм приходит из деревенского кабачка, пахнет пивом. Его рубашка порвана. Он упал? Подрался? Из-за чего? С кем?Я чувствую отвращение, когда взрослые дерутся. Ни в детстве, ни в юности я никогда не поднимал руку на кого-то. Однажды пьяный хотел побить меня, потому что я смотрел на его девушку. Одного моего удара хватило, чтобы положить его на обе лопатки. Я хотел как можно скорее выбраться из пыли. Моя потребность в гармонии сильнее, чем они желание спорить. С Тиммом всё по-другому.Объяснение: “Там были два типа, которые приставали к девчонке. Ну да, я вмешался и одного поймал”. В трактире даже те, кто не пьян, дерутся.Позже: “Очень жаль, что ты больше не пьёшь. Я был бы рад выпить с тобой. Раньше ты был гораздо веселее”.Ежедневно газеты рассказывают борьбе: боевые позиции, борьба за план, борьба со снегом, борьба за продовольствие, борьба с опозданиями…- “Поедешь в субботу к матери?”- “Она хочет приехать; мы хотим праздновать твой день рождения”.- “Я написал, что будем праздновать позже, я пригласил друзей на конец недели”.- “Ну, тогда не останется места для нас?”- “Там будет человек тридцать, сорок”.Моя первая мысль: парень страдает манией величия. Всё же день рождения не свадьба. Но лошади не уважают кнут, который всегда только щёлкает.Меня касается, сколько людей он приглашает на день рождения. Если он хочет видеть своих родителей, он должен отказаться от этой затеи.Суббота. Я еду в город. G. рассержена не меньше, чем я.- “Всё же мы должны там быть; сорок человек – дом будет выглядеть, как закрывшаяся ярмарка”.- “Он обещал, что уберётся”.- “Ты знаешь его; ничего не сделает”.- “Может, это хорошо - молодые празднуют с молодыми“.Поздним вечером G. просит: “Езжай, тогда ты по крайней мере будешь в доме”.Ярко освещённое здание. Я еле-еле могу вдохнуть, когда захожу в комнату. Во всех углах горят свечи. Магнитофон орёт. Сигареты тлеют. На полу, стульях, скамьях - всюду молодые люди, длинноволосые, коротковолосые, без бороды, с бородой, некоторые с любезным взглядом, другие с вопросом в глазах: чего этот чокнутый старик хочет здесь? Среди молодых людей - девушки. Куда я не подхожу, везде пустые бутылки из-под вина, бутылки пива. Несколько пар танцуют отдельно друг от друга. Мой сын сидит один. Он держит пустой стакан из-под водки в руке и запинается:- “Уже здесь. Мать с тобой?”- “А ты хочешь, чтобы она была здесь?”.Длинные настойчивые кивки.Я сую мальчику в руку наш подарок: фотоальбом об Отто Диксе.Тимм оставляет у меня на щеке слюнявый поцелуй. “Спасибо, книга - супер!” Я спрашиваю о его подруге М.. Ответ: “Она должна быть где-то здесь”. И вот, девушка вешается ему на шею. Мне пора идти спать. Я дремлю и думаю: почему он не представил меня друзьям?Ветер говорит зиме: стыдись, что вокруг так грязно! Потом он одевает всё в белую рубашку.Тимм смеётся, потому что я снова приезжаю из леса с багажником полным дров. Я не могу текущей зимой не думать о следующей. Имена, которые мой сын придумывает для меня: фанат дров, пильщик, самовольный порубщик, деревянный колдун, деревянная глотка.Прозрачное утро. Солнце в ранней дымке выглядит как апельсин. 12° ниже нуля. Тимм уезжает со двора. Что он хочет в такую рань в воскресенье? “Нарежу тростника, чтобы пастор покрыл свой амбар”.К пастору. О чём говорит Тимм с духовником? Никто из семьи никогда не имел отношений с религией. Наверное, он считает неважным мне всё объяснить, потому что ожидает моих возражений, от которых устал.Во второй половине дня Тимм приходит домой серый, как полёвка. Поглощает две тарелки тёплого супа с мясом. Гуляет с Фридвардом.- “Нарезал тростника?”- “Ну ясно. Ещё до начала богослужения”.И тогда я узнаю, что священнослужитель говорил с молодыми людьми о спорном предложении Исаии из второй главы: “И будет Он судить народы, и обличит многие племена; и перекуют мечи свои на орала, и копья свои - на серпы: не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать”.Я выражаю еретическую мысль: “Выйдет ли мой сын пораньше из постели, если секретарь ССНМ (*Союз свободной немецкой молодёжи) будет призывать к работе?” Ответ: “Я совсем не знаю его”.- “Почему ты об этом не позаботишься?”- “К чему? - если он что-то хочет, пусть подходит. К чему эти глупые вопросы?”- “Я удивлён, что ты ходишь к пастору”.- “У него я могу говорить обо всём, я ему не безразличен”.Безмолвное согласие. Я не люблю людей, которые не говорят прямо. Если кто-то объясняет мне: “Ты думаешь об этом не правильно!” - я смеюсь над ним: счастлив тот, кто видит всё в правильном свете.Скворечники, снятые с деревьев, почищены. Несколько кусочков сала повешены на ветки. Спор среди птиц: лазоревки отгоняют от него дроздов, дрозды - соек.Тимм поздно пришёл домой. Ворча, он поглощает ужин.- “Чёртово собрание”.- “О чём шла речь?”- “Они болтали о новой конюшне, о машинах, которые хотят купить. Как этот бред касается меня”.Мой властолюбивый ребёнок. То, что не по нему, он называет чепухой или дерьмом.Тимм хотел ехать в город. В ярости он возвращается домой. “Этот проклятый автобус! – ушёл на минуту раньше”. Я улыбаюсь. “Вероятно, ты пришёл на минуту позже?”За деревней сено лежит на 300 метров дальше от коровника. Дважды в день кран и тягач с прицепом едут к сену. Лошадь и человек могли бы осилить эту работу. Комфорт - это начало лени. Древняя еврейская мудрость: “Я не видел вещи лучше, чем человек, довольный его работой”.Копчёная грудка индейки - деликатес. Тимм смотрит, как я ем, гладит собаку и говорит: “Что ты таращишь глаза? Твой хозяин уплетает за обе щёки, а для тебя он забыл купить косточку”.Катание на коньках – у меня был опыт и я не могу сказать, как я научился. Сейчас я повторил это на озере. Никогда больше!Сегодня я бесстыдно утверждаю, что мне семнадцать лет. После чтения стихотворений одна девочка из второго класса спрашивает:- “Сколько тебе лет?”- “Семнадцать с половиной”.- “Чепуха!”- ”Никакая не чепуха. Снаружи я, правда, уже очень стар, но внутри мне семнадцать с половиной и я всегда хотел бы таким остаться”.- “Удаётся?”- “Да”.- “И как?”- “Радуюсь всему, что прекрасно, печалюсь, если мне грустно. Не делаю так, как некоторые взрослые, которые только бурчат и ничему не радуются. И, прежде всего: я хотел бы как можно дольше пробыть в школе”.- “Ты ещё ходишь в школу?”- “Я должен это доказать?”Я зачитываю дюжину “школьных стихотворений”. Девочка улыбается: “Хорошо, внутри тебе семнадцать с половиной. А снаружи сколько?”Мы быстро идём в деревню. “Расскажи-ка что-нибудь о прошлом”, говорит мой сын. Я рассказываю о моих школьных годах. О школе, где было два класса, о тростниковых тростях для наказаний, которые мы ломали в щепки. В то время, как над мраморной плитой у входной двери было написано изречение: “Радуйтесь всему”, под нею наш преподаватель Шмидт стоял и махал тростью, если мы не в ногу бежали. О глупостях, которые мы себе позволяли: подкладывали кнопки на стул преподавателя, запускали майских жуков, мочили мел, подсовывали мышей в шкаф с учебниками, привязывали девочек за косы к спинкам стульев. О безжалостных ударах, когда мы не вовремя приветствовали барона или во время урока скрипели карандашом об доску.Перед нами собака обнюхивает затвердевший снег. Около груши огромный гранитный камень, много лет тому назад отвалившийся от плуга и краном положенный на край поля. Фридвард встаёт напротив и тявкает.“Он лает на всё, чего не знает”, говорит Тимм, лёгким движением ставит собаку на каменную лысину, и воцаряется тишина.У входа в деревню старый K. с его таксой. Животное рвётся с поводка, лает с пеной у рта. “Да замолчи ты уже”, кричит K..Мужчина улыбается, как будто он хочет попросить прощения. “Этот парень всегда дёргается, когда он видит другую собаку; я должен отучить его от этого”. Мой сын после того, как K. проходит: “Они хотят выдрессировать всё, всё”.Ужасные неожиданности: издательство отказывается от стихотворений, которые были названы для ежегодника.Водяной насос снова установлен. При попытке открыть люк колодезной шахты, я ломаю доску из крышки. На печи сгорел суп; дом плохо пахнет; кастрюля списана в металлолом. Потом Тимм в грязных сапогах ходит по дому. Я кричу: “Я тебе не уборщица!” На это он:- “Оставь меня в покое!”- “Что ты себе позволяешь?”- “У меня так горб вылезет. Мне нужно думать о других проблемах, а не о твоей грязной кухне”.Где не хватает аргументов, нужны кулаки – я замахнулся ударить. Тимм защищается. Я спотыкаюсь, падаю на ступени.Вчера ни слова. Сегодня ни слова. Тимм обходит меня стороной.Я бегаю, как ненормальный. Делаю покупки, в которых не нуждаюсь. Приношу тяжёлые ветви из леса, пилю, колю дрова. Что-то начинаю и сразу бросаю. Весь день в поту. Засыпаю вечером полностью измотанный. У меня чувство, что я иду по чёрному туннелю. Как я мог себе это позволить.Спорим с G..- “Такой старый и такой глупый”.- “Так говорить может только тот, кто видел”.- “Я много лет с ним прожила и ни разу не ударила”.- “Он сам напрашивается”.- “Но бить нельзя”.- “Он никогда не действовал тебе на нервы?”- “Он хотел укрепить ваши отношения, а ты всё испортил”.- “Ну, от этого он не умер”.- “Он нет, но что-то в нём умерло для тебя”.Тимм всё время в комнате. Рядом с дверью стоит чемодан. Мне как будто грудь сжали тисками. Я должен поговорить с ним, всё равно, что будет. Или не говорить? Мало ли, зачем стоит чемодан перед дверью? Разве не ужасно, что он поднял руку на отца? Спустись на землю, старик! Ты его первый ударил.Я редко был так разочарован. Если бы я верил в Бога, я бы сказал как Давид в пятьдесят первом псалме: “Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега”. G.: “Осла одним ударом усмиряешь, но он от этого становится в десять раз упрямее”.Играет музыка: Бетховен, седьмая симфония. Она часто спасала меня от негодований. Она утешает меня. Это ликование в последней части вызывает мысль о второй попытке разговора. Но сегодня каждый аккорд проходит мимо. Я становлюсь уставшим, неоригинальным и нерешительным. Мне кажется, что я - не я. Спать, быстрей спать!Завтра мир будет другим – может, чуть любезнее.Тимм приходит поздно. Он берёт собаку на руки и, не обращая на меня внимания, поднимается в комнату. И так уже три вечера.“Проиграть не стыдно. Стыдно вот так лежать” - говорю я себе, выдвигаю плачущую шарманку самочувствия на улицу мыслей, встаю, поднимаюсь по лестнице, стучусь и захожу. Мой сын лежит на кровати. Собака отдыхает рядом с ним.Нерешительно я останавливаюсь на пороге. “Ну садись”, говорит сдержанно Тимм и даже не смотрит на меня. Я приседаю на корточки на край кушетки, подаю ему сигарету. Моя рука дрожит, и по коже идут мурашки. Не выглядит ли это так, как будто я втираюсь в доверие? Тимм стряхивает пепел и говорит: “Извини за позавчерашний вечер”. Мой быстрый ответ: “И ты извини”.Прежде чем я покидаю комнату, я спрашиваю:- “Зачем чемодан?”- “Это мать принесла бельё”.Беседа с G.:- “Ничего удивительного при наших чёртовых семейных отношениях”.- “Ты скоро всю свою квартиру сюда перетащишь”.- “А ты бы мог почаще наведываться в город”.В почте карточка из Парижа от какого-то Андреаса. Тимм читает и вздыхает:- “Хорошо ему! - Париж!”- “ Кто это?”- “Приятель”.- “И как он попал в Париж?”- “Он уехал за границу много лет назад”.- “Что он делает?”- “То одно, то другое”.Отключили электричество. Ледяной холод сокращает запасы угля: энергии будет мало.Утро - вечер - мы говорим снова и снова - более осторожно, более предусмотрительно. Как будто каждого мучают угрызенья совести. Как будто мы должны дорого ценить то, что происходит сейчас между нами: внимание друг к другу. Наши слова теперь свободны, наши действиями теперь не похожи на насмешку.Для меня снова снег белый, суп вкусный, пишущая машинка снова зовёт меня.Я делаю тесто для наживки. Тимм загорелся, когда я ему предложил порыбачить. В камышах дети с санками. Тимм кричит: “Идите отсюда, здесь лёд ещё хрупкий”. Я толкаю его: “Не ворчи, они сами знают”.Мы не принесли ни одной рыбины домой. Но у нас, как у любых рыбаков есть 100 оправданий, почему не клевало. Слишком холодно. Слишком ветрено. Лунка была слишком большая. Место не то. Не та приманка.У тёплой печи мой сын рисует автопортрет: лицо, обрамлённое длинными, тёмными волосами, с одним глазом. Из чёрной, пустой пещеры второго светит яркий луч.Попытать счастье - в этом предложении есть один смысл: попытайся быть счастливым. Какой ещё смысл жить, тянуть это неповторимое короткое существование? У Тимма твёрдое намерение: прочь из кооператива!- “Знаешь, чем потом будешь заниматься?”- “Нет”.Мой намёк на размышление:- “Ищи, но не берись за что попало”.- “Найду что-нибудь”.Приятная усталость, я навёл порядок в амбаре, прикатил и распилил два пня.Как и ожидалось – Тимм принёс собаку больше для себя, чем для меня. Мальчик возвращается с прогулки со своей любимой игрушкой и объясняет мне повелительным тоном: “Этот парень делает то, что он хочет. Его ещё надо долго воспитывать”. Я улыбаюсь и говорю: “Они хотят выдрессировать всё, всё”.Какие гибкие ноги должны быть у того зайца, что пробежал мимо меня по полю, где я при медленном шаге чуть не сломал свои.Кухня похожа на цех. Тимм разобрал мопед, он чистит запчасти и снова соединяет. Я удивляюсь его техническим способностям, таких нет ни у его матери, ни у меня.Я рассматриваю мальчика и снова и снова спрашиваю себя: как можно бить его?Недостаток? - Преимущество? - старый дом всегда в движении. Если менять черепицу, то придётся ставить новые окна.Сегодня я подмёл чердак. Ветер надул в щели много снега. Движение полезно для тела, сидящего часами у письменного стола.Какие тёмные следы дроздов на снегу. Ледяные узоры на стекле.На окне цветущие розы ”Форсайт” в вазе.Сколько поэзии повсюду.Совершенно тёмная ночь. Под моими подошвами хрустит снег. Передо мной соседнее село. Фонари горят. Громкая музыка.В хижине дискотека.Я подхожу к окну. В небольшом помещении столы, стулья. Молодые люди ходят среди табачного дыма. На столах бутылки, стаканы. На заднем плане дверь в соседнее помещение; там танцуют. Я осматриваюсь. Где мой сын? Чья-то рука хлопает меня по плечу. Я пугаюсь. “Входи же”. Я думаю мгновение. Что мне делать в этом ящике дыма, шума и веселья? Тимм дёргает меня за руку. Я киваю, следую за ним. Много молодых людей узнают меня, приветствуют. Некоторые удивляются, другие хихикают, шепчут.Тимм приносит стакан колы. “Пей!” А потом: “Не хочешь потанцевать?”Из желания доказать сыну, что из меня ещё не сыпется песок, я пляшу почти час, кружу одну девушку за другой, подпеваю, топаю, дёргаюсь, пускаю пар, как трактор перед зимним отдыхом. По пути домой, уже за полночь, мой чуть шатающийся мальчик берёт меня под руку, толкает локтем в бок и говорит: “Мужик, да ты так умеешь танцевать! - и как ты только не подцепил девчонку?”