?Глава 4? или ?Trying to make it better, we can do hurt people we love? (1/2)
– Что тут происходит, Зейн? – ох, этот голос я узнаю из тысячи. Отец. Никто другой. Он или убьет меня, или отправит в психбольницу, решено. Но это не самый плохой вариант, но черт подери. Сейчас он смотрит на меня, а я и взгляд на него не могу поднять, потому что реву, как девчонка. Было бы лучше, если бы он застукал меня в постели с парнем, но никак не со слезами на глазах. Я чувствую, как он злится, я, словно вижу, как он медленно осматривает кабинет, и уже готов кричать во весь голос, как его взгляд переходит на меня, и теперь он смотрит прямо мне в опущенные вниз глаза. Мое тело немного подрагивает от этого взгляда; что-что, а смотрел он лучше, чем орал. – Сы-сынок, – его голос немного дрожит. Ему жаль меня... жаль меня. Я не хочу, чтобы меня жалел тот, кто не обращал на меня внимания этот год, кто отдалялся от меня, когда мне была нужна помощь. И я уже не контролирую себя и быстро сбегаю с кабинета и только слышу, как отец кричит мне вдогонку, куда я. Сбегаю из дома, совсем не обращая внимания на то, как Луи, пытается остановить меня, как Гарри у двери хватает меня за куртку, но я просто толкаю его и бегу. Туда, где мне было хорошо. Туда, где я нахожу настоящего себя.
Солнце ярко светит, путая свои лучи в малахитовых ветвях, небесная бирюза доминирует над облаками, из-за чего их почти не видно. Старая лавочка стоит одна в этом углу парка, откуда открывается чудесный вид на небольшое озеро. Изумрудная трава поджимается под ногами парня, словно показывая, что он портит не только жизнь себе и родным, но и ей. И от таких мыслей, Зейн уже понимает, что недалеко от того, чтобы попасть в больницу Святого Мунго*.Поджимая ноги под себя, Зейн вспоминает, как в последний раз он тут сидел с Найлом. И приходил сюда каждый год на праздники, оставляя на скамейке упаковку яблочной жвачки. Легкость. Вот, что чувствовал сейчас Малик, это ощущение казалось уже давно позабыто. Ведь все эти годы проживаешь в мечтах, которые заменяются скандалами с родителями, плачем на плечах друзей и ощущением женского тела под собой, которое выгибается и дрожит под сильными руками. А ты вместо того, чтобы наслаждаться, просто опуская веки, представляешь перед собой голубые глаза, и мир рушится, словно карточный домик, от порыва легкого ветерка. И Зейну больно, больно от того, что все свои переживание он прячет глубоко в себе. И слезы уже стоят в глазах, увидела бы сейчас его команда. Даже при самых тяжелых ранениях с Зейна нельзя выдавить скупую слезу, а тут только из-за воспоминаний он готов разрыдаться. Горячие, тяжелые руки ложатся ему на плечи, как он резко поднимает взгляд и видит того, на кого мечтает быть похожим.
– Папа, – голос хриплый, отдаленный и еле слышный, мистер Маликпочти незаметно улыбается и садится около Зейна, при этом все еще крепко держа сына за плечо. Со стороны это должно выглядеть комично. Мужчина в дорогом костюме, недавно до блеска начищенных туфлях, сидит на старой лавочке, при этом одной рукой освобождая себя от давно надоевшего галстука.
– Знаешь, сынок… – голос отца не такой, как обычно. За последние три года он слышал только холод, резкость, недовольство и некую обреченность. Сейчас же, там явно ощущается тепло, легкая мечтательность и спокойствие. И Зейн действительно мечтал, чтобы отец за эти годы поговорил с ним именно так, а не как обычно. – Я помню, как часто вы сюда сбегали с Найлом, могли просидеть тут хоть весь день, о чем-то болтая. Ты скучаешь по этому? – и Зейн старается не показаться слабым, поднимая глаза к небу, мечтая, чтобы отец не заметил слез, которые уже давно просятся наружу. И, конечно, мистер Малик видит, вместо слов он просто достает с кармана белоснежного цвета платок, и дает ему сыну, при этом замечая, как на платке начинают появляться красноватые пятна, от глубоких царапин, которые сильно кровоточат. – Наверное, мне стоило тебе рассказать в детстве, что когда ты бьешь руками по стеклу, то можешь порезаться, – немного задумчиво протягивает мужчина, наблюдая, как на лице у сына появляется еле приметная усмешка. Он уже не помнил, как они так могли спокойно поговорить, не помнил, когда мог с сыном пойти на футбол, или же обговорить какой ремонт сделать в кабинете, хотя сейчас после случившегося погрома в кабинете, он точно переставит это на сына.
– Не разговаривай со мной, как с маленьким, – пробурчал себе под нос пакистанец, шмыгнув носом. На это отец, только рассмеявшись, обнял сына. И, наверное, ради таких минут Зейн мог бы еще пострадать.
– Не стесняйся своих слез, дорогой, – мягко попросил мистер Малик, краешком губ улыбнувшись. – Ты главный человек в моей жизни, и если у тебя есть что сказать, то ты должен поделиться со мной. – Зейн мог много чего рассказать; за эти годы в его душе накопилось так много грязи, но сейчас он был не готов говорить что-то отцу. Только не сейчас, возможно, завтра, через месяц или год он сможет рассказать, но только не сегодня.– Спасибо, – только и отвечает брюнет, утыкаясь носом в шею отца, чувствую запах дорогого одеколона. – Я люблю тебя, папа, спасибо, – говорит он, чувствуя, как все же одна слеза покатилась по щеке.– Я тоже тебя люблю, сынок. Пошли домой, нас ждут, плюс у нас для тебя и мальчиков есть хорошие новости, – и без лишних слов пакистанец встает вместе с отцом и направляется в сторону дома. И, наверное, это место действительно волшебное, ведь именно тут у Зейна зарождаются чудеса.
В комнате стояла тяжелая тишина, которая, казалось, была громче всех слов. Три мужчины сидели за столом, при этом о чем-то перешептываясь. Парни же сидящие напротив, хранили гробовое молчание. Гарри и Лиам было хотели что-то спросить, пока Луи не смерил их взглядом, в котором читалось, что сейчас лучше помолчать. Тут послушался хлопок входной двери, и почти сразу же, в комнату вошли Зейн и его отец.– О, Зейн, дорогой, как ты? – поинтересовался отец Лиама, быстро поднявшийся с дивана.– Спасибо, мистер Пейн, все хорошо, я пойду к Александру, – мужчина хотел было поинтересоваться зачем, как увидел руки Зейна, которые все еще были в крови.
– Хорошо, мы тебя подождем, мальчик, – сказав это, Мистер Пейн взял в руки один стакан, наполненный виски, подал его отцу Зейна. – Выпей, друг, – на это мистер Малик только благодарно кивнул и сел в кресло.– Луи, скажи: что тут случилось? – требовательный задал вопрос мистер Томлинсон, отпивая немного янтарной жидкости.– Ничего особенного, пап, – быстро проговорил шатен, тяжело вздохнул.– Но! – возмутился мужчина. – Ты хоть видел своего друга? Вы должны рассказать нам, что тут происходит!
– Я согласен, – ответил отец Стайлса, при этом в упор, взглянув сыну в глаза. Гарри мог поклясться, что внутри он чувствовал ураган. Мистер Пейн и Малик, только согласно кивнули.– Я говорить ничего не буду, – на свой страх и риск проговорил Хазза, давая отцу в отместку такой же взгляд.
– И я, – быстро согласился Луи, при этом внутри он ощущал некое спокойствие.
– Э… – промычал Лиам, чувствуя себя, словно под лупой. Он видел, как на него смотрел отец, он точно знал, что, наверное, с какой-то стороны нужно было бы рассказать об этом родителям, но он остро ощущал, как нуждаются в нем друзья, и для себя он решил, что если будет наказание, то ладно, но это уже лучше, чем раскрыть то, что его друзья нетрадиционной ориентации, или то, что у Зейна уже крыша едет от навалившихся на его плечи проблем. – Я поддержу позицию своих друзей, – в манере его отца ответил младший Пейн, немного приподняв подбородок.
Рядом он услышал, как его друзья спокойно выдохнули.
– Хм, – задумчиво протянул мистер Малик, при этом оглядев трех парней, которые, по всей видимости, не собирались и слова сказать. Это напомнило ему ситуацию с молодости, когда его друзьям тоже грозили проблемы от родителей, но они в упор отказывались что-то говорить. Тут как- никак, кстати, явился Зейн, с перевязанными руками и слабой улыбкой, которая тут же пропала, когда он почувствовал напряжение, витающее в воздухе. – Зейн, твои друзья отказываются нам рассказывать, что с вами происходит, я жду ответа от тебя, – на это младший Малик только взглянул на своих друзей, которые словно взглядом говорили, чтобы сейчас тот ничего не взболтнул.
– Тогда я тоже отказываюсь что-либо говорить, – фыркнул пакистанец, при этом присев на диван, около парней, которые еле заметно улыбнулись в знак поддержки.– Я не успел и час пробыть с вами, как уже устал от вас, – с неким обречением в голосе проговорил отец Гарри. В его взгляде была некая гордость за сына, но он прочно старался ее подавить еле ощутимым раздражением.