Глава 17. (1/2)

Он не слышал нежную мелодию, не видел ничего в этом водовороте ярких пятен. Ничего, кроме её лица, освещённого счастливой улыбкой. Казалось, одна эта улыбка Наташи могла осветить всю огромную бальную залу. А её взор, когда после очередной фигуры танца оказывалась в объятиях наследника, вспыхивал таким счастьем и обожанием, что князь всякий раз смущался, словно подсмотрев что-то чужое и запретное.

Даже сейчас, на балу, устроенном в честь английского посланника, Долгорукий чувствовал на себе не один десяток цепких насмешливых взглядов. И дело было вовсе не в том, что его жена стала фавориткой цесаревича, но в том, что Андрей был явно оскорблён этим. И теперь всякий придворный словом, взглядом, недоумённым изгибом брови непременно указывал ему на всю глупость его поведения. Князь Долгорукий знал, что немало при Дворе было таких мужчин, которые использовали успех своих жён или дочерей у царственных особ для собственной выгоды, но самому ему претила такая мысль. Гораздо больнее било по его самолюбию то, что его жена предпочла быть всего лишь второй для Александра, а свою любовь обречь на беззаконную и бесстыдную, нежели поддерживать хотя бы видимость нормальных супружеских отношений с ним.

Когда его подозрения о связи Натали с цесаревичем подтвердились разговорами придворных и нескрываемым счастьем в глазах жены, Андрей попытался поговорить с Наташей, образумить её и предостеречь от ещё большего падения, но вместо этого получил от неё отповедь, которая заставила его смутиться и умолкнуть. Она припомнила ему и Татьяну, и его безразличие к ней, и его трусость, и лицемерие, и Бог знает, что ещё, так что теперь Андрей более не пытался вступить в подобные разговоры с женой. Впрочем, даже если бы он и решился вновь заговорить с Натали об этом, вряд ли бы это у него получилось: Наташа избегала его, как могла, проводя время то в покоях цесаревны, то у Александры Фёдоровны, то в детской великокняжеских детей, а в свои свободные минуты просто пряталась от мужа за запертыми дверями своей спальни.

Лёгкое, почти невесомое прикосновение заставило князя вынырнуть из размышлений и вновь вернуться в зал, к искрам света и шуму бала. Оглянувшись, он увидел подле себя цесаревну, точно так же, как и он, устремившую взор на танцующих дам и кавалеров.

- Скучаете?

- Нет, - он улыбнулся и покачал головой, вновь возвращаясь взглядом к смеющейся жене. – Я давно не видел Наталью Александровну такой счастливой, - произнёс он, отвечая скорее на собственные мысли, нежели на слова Марии.Уголок губ великой княгини дёрнулся вниз, и Андрей мысленно обругал себя за несдержанность. Счастье его жены – несчастье для Марии Александровны, бесчестье для него. Неужели не бывает так, чтобы счастье одного человека и окружающих его людей совпадало? Он уже готов был извиниться перед цесаревной за глупые слова, но с удивлением заметил, что на лице Марии не отразились ни боль, ни горечь, ни ревность. Что за чудо эта женщина? И почему она столь смиренно терпит подле себя соперницу, почему не отдалит от себя вероломную подругу, не устроит сцену неверному мужу? Всю жизнь Андрея окружали женщины решительные, настойчивые, не склонявшиеся перед обстоятельствами – матушка, Лиза, Натали, Таня – и ангельское терпение и поистине христианская кротость великой княгини явилась для него открытием. В ней словно тлел манящий, но такой хрупкий огонёк, делавший из князя безвольного мотылька, который с радостью сгорел бы в этом пламени.

- Я тоже уже отвыкла от её улыбки, - как ни в чём не бывало, ответила ему Мария.

- Вы не танцуете. Почему?

Цесаревна зарделась, разом подтверждая слухи, гулявшие по Зимнему.- Ах, князь, право… Да и не люблю я танцевать!

Андрей засмеялся и, поймав маленькую затянутую в белоснежную перчатку ладошку, легонько прикоснулся к ней губами.

- Что ж, Ваше Высочество, в этом мы с вами похожи.- Очень рада, - по-детски надула губки девушка, всё ещё негодуя на Андрея Петровича, заставившего её покраснеть.

Впрочем, даже несмотря на неловкость этого момента, с ним она чувствовала себя куда уютнее и комфортнее, чем с большинством придворных. От их жалостливых, а, порой, и насмешливых взглядов ей хотелось спрятаться и плакать, плакать, пока её тело не превратится в иссушенный горем остов. Она не может позволить себе быть покинутой раздавленной женщиной, она не позволит Александру увидеть себя несчастной и беспомощной. С каждым днём Мария всё больше закрывалась, выставив между собой и окружающими щит из скрупулезного соблюдения этикета и преувеличенной отстранённости. И лишь с Андреем Долгоруким эта броня давала трещину, сквозь которую были видны её настоящие чувства. Почему так происходило? У Марии не хватало ни сил, ни смелости поразмыслить над этим, но, быть может, всё дело было лишь в том, что она и Андрей были товарищи по несчастью: покинутые, осмеянные, одинокие. С одной только разницей, что князю Долгорукому это, похоже, не доставляло никаких неудобств, кроме мук уязвлённого самолюбия.

На Петербург опускался вечер, и в зале замелькали огоньки свечей, разгоняя вплывающие в окна сумерки. На несколько мгновений музыка смолкла, и перед Марией и Андреем появился великий князь Константин.- Мария Александровна, - парень чинно склонил перед девушкой голову, - не откажете ли мне в следующем танце?- Увы, - Мария улыбнулась Константину, - придётся отказать, Ваше Высочество. Здесь и так слишком душно, а ещё эти свечи… Боюсь, как бы мне не стало дурно.

Великий князь понимающе кивнул и отошёл от них. Цесаревна едва ощутимо тронула Андрея за рукав.