16. Have a nice day? (1/1)

Нет, так сразу ни Бакуго, ни Кьёке никого не назначили. То ли потому, что оба проштрафились, и система думала, как бы их наказать, а то и вообще курсами напрячь, если не выкинуть из списков; то ли потому, что двум ядовитым гадинам хрен там кого найдешь.Бакуго бы вполне устроило это ?хрен там найдешь?, потому что он для себя уже всех нашел. И пусть трудно было так просто на двух девок в его квартире глазеть да руками не трогать, но с этим он худо-бедно справлялся…Кстати сказать, в отличие от Кьёки?— бесполезной приживалки, которая разве что не напрягала своим присутствием,?— Очако уж очень старалась быть незаметной, удобной и чертовски полезной. Видимо, возвращаться не хотела к мудаку-Нейто. Или с Кьёкой расставаться. Что-то такое.И потому она и только она помогала Бакуго готовить, причем по ходу дела не слишком-то дергалась от его ?Слышь, куда режешь жирно?! А ну надвое еще! Еще надвое!? и старалась хоть как-нибудь выполнять его указания.Она резала салат, мыла и чистила овощи, попутно стараясь не попадаться под руку Бакуго; быстро накрывала на стол, быстро убирала посуду и маячила где-то в поле зрения, готовая кинуться на помощь, если ее позовут.И Очако же помогала Бакуго с уборкой: именно она по утрам включала робота-пылесоса, вытаскивала его из углов и гоняла щеткой под софой; прочищала ему нутро и отпускала с миром. Именно она дала ему смешное имя Жестянка, ведь у того скрипели лопасти и щетки, если он застревал, и этот скрип напоминал треск сломанной жести, когда открываешь консерву.Именно Очако купила цветастую мохнатушку с матерным названием ?пипидастр?, чтобы стряхивать с карнизов шматы пыли, а когда Бакуго мимоходом тыкал Очако на не вымытый угол окна со словами ?Ебаная халтура!?, та бросала все и принималась усердно его тереть. Да, усердно, как будто от этого зависит ее жизнь.Сначала это бесило Бакуго, ведь он привык царствовать на своей территории безраздельно и ненавидел чужую работу и чужую помощь как явление, но готовить и убирать сразу за двумя бабами ему нахуй не уперлось, и поэтому он рано или поздно стал принимать старания Очако как должное: живешь тут, так паши, мать твою!И, как ни странно, Очако быстро прекратила его криков и коротких указаний пугаться: то ли и не такое повидала, то ли сделала ему, Бакуго, огромную скидку. То ли решила, что раз с чужим уставом в монастырь не лезут, то и нечего возмущаться.Справедливости ради, Бакуго никогда на Очако просто так не орал, а с некоторых пор и банку-ругалку завел, куда скидывал мелкие купюры за каждое крепкое словцо. И заполнил ее до самого верху меньше, чем через неделю, слив за ругань половину зарплаты. За исполнением наказания жестко следила Кьёка (съехавшая к Бакуго сразу же после того, как Очако у него поселилась; по крайней мере, дева декаданса теперь торчала в его квартире каждый день и прекратила пропадать на всю неделю и сваливать на тусню или очередной подпольный концерт).В итоге Кьёка настолько обнаглела, что даже гитару с собой приперла и теперь периодически тренькала, устроившись то на подоконнике, то на лоджии.Обычно выходило так, что пока Бакуго и Очако в запаре готовили ужин, Кьёка наигрывала им что-то меланхолично-лиричное. Тонкие длинные звуки прорывались сквозь городской шум, сквозь шелест листвы и приглушенный бубнеж соседских телевизоров и почему-то добавляли атмосфере уюта, как не могли добавить ни разговоры, ни долгое молчание.Кто-то из этой троицы был лишним, и Бакуго частенько думал, что он сам. Ведь пока его не было, девки смеялись и о чем-то шептались, куда-то ходили и вообще вели свою незаметную девчачью жизнь, где было все хорошо, пока не заявлялся один мудак, которого те, скорее всего, просто терпели от безысходности. Да, и этим мудаком был Бакуго, который не только в девичьей трескотне понимал мало, так и разбираться не хотел.Когда же он оставался наедине с Кьёкой, между ними повисал неприятный и невысказанный вопрос. Точнее, даже несколько: что ты тут делаешь и какого хера держишь Очако подальше от меня? По крайней мере, Бакуго хотел спросить что-то такое, но не знал, как получше слова подобрать и как вообще выразить свое желание, ведь ни одна из его хотелок никак не выражалась и не имела внятной формы. А Кьёка молчаливо спрашивала: скоро ли сподобишься и что тебе вообще надо? И, конечно, Бакуго на ее вопросы никак ответить не мог. А что тут ответить? ?Хуй его знает, я вообще запутался к чертовой матери??И только в одном вопросе они находили шаткий консенсус. Ну как, Кьёке хватало ума без всяких просьб говорить об этом самой:—?Ну вот, она опять на терапию ходит. Кажется, ей полегче. И таблетки перестала пить.Бакуго на это отводил взгляд и делал вид, что его не канают подробности жизни Очако.—?Ей говорят, что скоро сможет вернуться к работе. Да и она почаще смеется,?— доложила Кьёка в другой день, на что Бакуго только хмыкнул.—?Мы видели Нейто. Он сторожил ее у входа в центр. Я вывела ее через пожарную лестницу. Вот лоханулся, а! —?с ядовитой усмешкой рассказала Кьёка об их недавнем приключении. —?Бежали два квартала, как дети. Она не очень-то испугалась. Мы просто ухахатывались, представляя, какая обескураженная у него рожа!И вот на это Бакуго озлился:—?Так какого хуя под носом у этого шастаете? Проблем надо дохуя?На что Кьёка флегматично возразила:—?А что он сделает? Под камерами потащит? Он-то, в отличие от тебя, за свою репутацию трясется. Ему просто не в кайф, что его прокинули. Да еще такая бедная овечка, которая, как думал, отпор не даст. Не может успокоиться… А так переживет. Не волнуйся, я прослежу, чтобы он Очако не достал.—?Вот ебанутые… и чего вам надо на жопу проблемы наскребать? —?зло процедил Бакуго и уставился на Кьёку. Она ответила невозмутимым взглядом и предупредила:—?Я тут три или четыре ругательства насчитала. Гони деньги банке! А чтоб отучился, я все заберу и спущу на Очако.От ее наглости Бакуго аж опешил. Воздух ртом захватал, думая, как бы поцензурнее выразить свое возмущение:—?Это ты совсем распоясалась! Выгоню вас… на… выгоню, короче!—?Ну и не найдешь потом Очако. Локти изгрызешь, обещаю,?— и Кьёка спрятала усмешку в растопыренных пальцах, но Бакуго ее заметил?— так высоко поднялись уголки накрашенных фиолетовым губ.И этой насмешки не выдержал: к Кьёке рванул, за плечи хватанул и потряс, как плодовое дерево. Та сначала удивилась, потом злобно рассмеялась, а когда Бакуго ее от земли оторвал, шею ему обхватила и с явной издевкой в нос чмокнула.Это взбесило его не на шутку. Разговаривали они на кухне, когда Очако снова на терапию ушла, так что Бакуго, не думая долго, потащил Кьёку к столешнице, усадил ее там, отодвинув ее копчиком какие-то банки со специями, и когда дева декаданса презрительно вскинула брови, будто говоря, ?ну и что ты мне сделаешь??, жестким поцелуем заткнул, а там и шорты стащил с бельем и колготками.Трахались они быстро, с напрягом и ненавистью: Бакуго думал, что так ей весь костяк таза переломает, раздробит, а Кьёка же вообще ни о чем не думала. На каждый толчок она тонко вскрикивала и яростно царапала майку Бакуго. Но даже сквозь ткань он чувствовал, как с него сдирают целые полоски кожи. Как воспаляются длинные царапины. К тому же Кьёка ему все лицо своей блядской помадой измазала, вот почему, когда они закончили, Бакуго яростно намывался с мылом, пытаясь согнать с кожи жирные фиолетовые следы.И ведь дева декаданса не грозила попусту: банку-ругалку она обчистила, куда-то Очако на целый день увела, а вернула уже совсем поздно, под вечер. Вернула обряженную в какие-то дикие хипповатые тряпки: цветастое платье и тонкое малиновое пальто. Кто-то заплел Очако волосы, протянул цветную резинку через лоб и вставил искусственный цветок за ухо. И теперь эта парочка выглядела не просто дико, а чисто кошмаром дизайнера: недопанк, недокислотный гот Кьёка, смахивающая на живой труп, и пышущая здоровьем и мягкой депрессией Очако, смахивающая на невесту хиппи бородатых лет.У Бакуго аж глаза с головой заболели, как он увидел контраст пестрых и черных тряпок. Но хуже всего ему пришлось конкретно от вида Очако: все внутри возмущалось, протестовало, не желало смиряться с похабным вкусом Кьёки (очевидно же, кто шмотки пухлощекой дурынде подбирал, не сама же!), и в то же время смеющаяся и почти беззаботная Очако ему нравилась.Ее светлая улыбка, смущенный смех и даже привычка ломать короткие пальцы нравились ему своей простотой, идиотской искренностью: Очако правда хорошо провела день и правда вернула частицу себя, и ради этого Бакуго бы отдал сотни банок-ругалок.Он глядел на нее издалека, не имея и шанса поговорить, тронуть за плечо, схватить и потащить черт знает куда, и все потому, что был ей никем. Так, приятелем, который пустил пожить, который гоняет вместе с ней пыль, но…Даже так херовы окситоцин, дофамин и вазопрессин наполняли его тело легкостью и силой. Смущенное счастье сдавливало ему грудь, так что Бакуго дышал через раз, пытаясь не спугнуть свой наркотический шок. Все-таки естественные наркотики, которые вырабатывает само тело, если так любит жить, ни с чем не сравнимы. Ничем не заменимы.И к этому безумному ощущению счастья добавилось и то, что Очако, раз настал вечер, как и всегда помогала Бакуго готовить. Даже перебросилась с ним парочкой фраз в духе ?Резать сыр или не резать?? и ?Нужны ли нам яблоки??.Она спрашивала у Бакуго про яблоки, а он слышал лишь шум прибоя в голове?— так тихо и мощно пульсировала кровь в висках. Очако забрала у него тарелку и, может, случайно коснулась его пальцев, а его пробрала волна мягкого жара, от которого приятно сжималось нутро. От легкого возбуждения у Бакуго язык отнялся, а когда он сглатывал, ему мешало адамово яблоко. Слюна стала вязкой и сладкой, но текла обильно, особенно когда Бакуго замечал, как хорошо и правильно размыкаются губы Очако, пока она говорит с Кьёкой. Как ярко блестят ее зубы. Как нежно горит румянец на ее пухлых щеках.И это чувство было не в пример лучше тупого сексуального возбуждения, тупой стимуляции члена и тусклых вспышек оргазма. То есть было все то же самое, но намного легче, ярче и со сладкой чарующей болью, когда сердце хочет взорваться и разойтись яркими вспышками.И с какого-то хера Бакуго добровольно истязал себя, не желая выходить из наркотического шока. Все-таки этот вопль всех чувств, всех инстинктов, когда он, накаченный окситоцином и вазопрессином, и слова из себя вытянуть не мог, был охуеть как прекрасен. Просто лучшее, что было с ним, Бакуго.***Очако медленно и робко оттаивала, и с каждым днем становилась чуть смелее, чем была вчера?— это Бакуго видел. И сгорал от зависти, понимая, кто это сделал. Кто сделал ее такой.Кьёка обнимала ее, заплетала волосы, спала с ней в обнимку, и Очако отвечала ей ярким детским смехом, каким-то сокровенным шепотом, а потом глядела с такой любовью, что Бакуго хотелось херовой деве декаданса горло перегрызть.Ему даже казалось, что девки за его спиной втихаря трахаются, и когда представлял это, отхватывал такой мучительно жесткий стояк, что мышцы живота сжимались от боли. Никакой забитый пресс, никакие адовые тренировки не давали такую мышечную боль, а вот образ сладко стонущей Очако?— вполне.И пусть он мог, назло себе и себе же в наказание, представить Очако с Кьёкой, но вот себя с Очако?— не мог. Наверное, тот же наркотический шок отбил у него воображение, поразил нутро въедливым страхом и смущением: нет, такому, как он, Очако точно не даст. Ни касаться, ни еще что получше.Это Бакуго бесило. С ним такое было впервые, и вся эта дурь выматывала его, как не выматывала никакая работа, никакая даже самая безумная кардиотренировка. Ни одна еще девка в его гребаной жизни не была особенной. Так и идиотка-Очако не будет.Но, думая так, он все равно пугливую идиотку не трогал, в жизнь двух девок не вмешивался, а просто тянул дни сам по себе. Работа-дом-тренировка-дом-заебавшие на всю жизнь шутеры.Иногда случалось так, что Бакуго вообще спать не мог и долго ворочался. Надрюченный девичьими шепотками, херовым одиночеством и долгим, как пытка, возбуждением, он раздраженно перебирал мысленно числа, вспоминал профили клиентов или пытался отвлечься какой-нибудь другой херней. И тогда к нему приходила Кьёка.Разгоряченная, живительно-теплая и окутанная сладким ароматом?— не своим холодным, полутрупным, а пропитанная запахом живой Очако.Кьёка садилась ему на бедра, зажимала ладонью рот, вглядывалась в слабый отблеск зрачка, едва заметный в ночных сумерках, и наконец выпутывала Бакуго из одеяла и спальника, чтобы милостиво трахнуть.Она вливала в него тепло, делилась неуловимой сладостью, собранной с тела Очако, и в первые несколько секунд Бакуго затапливал чистый восторг. Пока руки не нащупывали все те же острые кости и сухую кожу. И тогда вслед за радостью душу Бакуго затапливал глухой гнев.Но наказать стерву-Кьёку он не мог, ведь оба сильно рисковали, трахаясь вот так, в соседней комнате от Очако, и неважно, что та теперь спала крепко, точно невинный ребенок. Все равно они дергались, напрягались и шевелились едва-едва, пугаясь каждого шороха одежды или судорожного вздоха.***Но вот к середине сентября Кьёка стала куда-то в выходные уходить и Очако на попечение Бакуго оставлять. Поначалу они вообще не говорили, и Очако коротала минуты, вслушиваясь в шум за окном и потягивая струны гитары. А Бакуго же, злой на Кьёку, злой на дуру-Очако, которая с ним и контактировать не хотела, ожесточенно давил джойстик, бил из крупнокалиберных орудий какие-то танки и какие-то укрытия. Что за игра, какой там сюжет?— он вообще не помнил. Просто громил виртуальную локацию, чтобы успокоиться.А когда надоело, ушел на пробежку, думая так остудить в вечерней прохладе голову. И жал, давил из мышц мощь до тех пор, пока не затошнило.Когда же вернулся, они с Очако молча приготовили ужин, молча поели и разошлись спать. Может, та и не спала, но Бакуго почти сразу вырубился. Если нагрузить тело по максимуму, чтоб и дышать было тяжело, засыпается легко и очень быстро.Кьёка свалила в субботу, но к воскресенью так и не явилась. Очако совсем заскучала без нее и, набравшись, видимо, смелости, подгребла к Бакуго, который так сразу ее даже не услышал.—?А можно… с тобой поиграть? —?спросила она, когда он поставил очередную бойню на паузу.—?В это? —?усмехнулся Бакуго, прям таки представляя, как пухлощекая девка запаникует, когда ее герою начнут кидать мины в лицо.—?Ну… если у тебя есть файтинги,?— смущенно почесала щеку Очако и поглядела куда-то в сторону.—?Хах! —?Бакуго вдруг резко согнулся, но сдержать смешка, больше смахивающего на фырканье, не смог. Его вдруг разобрало шальное веселье: эта дура, да еще в идиотском цветастом платье… и файтинги?—?Скажи еще, что комбо осилишь! —?поддел ее он, едва сдерживаясь, чтобы не заржать в голос.—?Я умею в комбо! Они почти везде одинаковые! —?потешно насупилась Очако и даже вдруг надулась. Шеки у нее стали малинового цвета, и Бакуго на секунду аж дышать перестал. Затем сглотнул, взял себя в руки и более или менее твердым голосом великодушно разрешил:—?Ну так бери джойстик. Ищи там и бери. Но если задницу тебе надеру, не плачь! Не хнычь там!—?Кто еще заплачет! —?пробормотала она и правда пошла джойстик искать.А Бакуго тем временем поставил качаться SF-30. Какой-то там юбилейный пак, но сам Бакуго ни в одну из тридцати не играл: не с кем было.***И Очако раскатала его.Раскатала, мать ее, вчистую.Он даже заблочить херову девку не мог. А когда заорал ?Да ты имбу взяла, ну так хер ли!?, невозмутимо поменяла на другого героя. А потом третьего и четвертого. Дошло до того, что они стали играть в режиме ?Случайный герой?, и все равно Очако всухую его нагибала.Бакуго краем глаза наблюдал, как ее маленькие пальцы ловко и быстро жмут кнопку за кнопкой, как систематически и до чудовищного правильно набивают комбо за комбо, и Бакуго как-то сразу поплохело.Очако кусала его за самое нежное, что у него было,?— самолюбие, и он нихуя, никак не мог отыграться.А когда вспылил не на шутку, чуть ли с матом не кинул джойстик в стену, едва себя остановил. Аж глаза пришлось прикрыть и через раз дышать, стараясь углубить каждый вдох, а там и собраться с мыслями.От медитации его отвлекла даже не объява, ведь никакого объявления на экране не было: Очако сразу же прекратила его избивать, как только Бакуго сдался и перестал шевелиться, и теперь их герои выплясывали дикие бабуинские танцы, готовые порвать друг друга в клочья. От медитации его отвлекла сама Очако, которая жалким тоном повинилась:—?Ой, прости… Я вот вообще… я так давно не играла, что не подумала, как это обидно. И ты, наверное, ни одного комбо не знаешь? Я с пяти лет играла с соседскими мальчишками, ну, а потом бросила… Умею лучше, чем петь и танцевать. Вот я задрот, а!—?Та еще задротина,?— согласился Бакуго шепотом.Они немного помолчали, и Бакуго показалось это молчание приятным, обещающим. Будто все пошло правильно, и дальше они смогут нормально поговорить.К тому же Очако ему помогла. То ли специально, то ли случайно повела его по пути ?успешной коммуникации? и ?дружеских отношений?:—?Может, если с файтингом не получилось… Может, я посаппорчу? Ну там попробую немного? Но ты потом посаппортишь мне! —?заявила она решительно, с таким видом, будто у него, Бакуго, уж точно нет права отказывать. ?Все решено, нравится тебе или нет!??— говорила она и нахмуренными бровками, и блеском в больших карих глазах, и сжатыми кулачками.?Ну что за девка! Черт тебя дери!??— восхитился ее наглостью Бакуго, но типа недовольно закатил глаза и потом милостиво кивнул, мол, ну что с тебя, жалкой, взять?Однако дулся и выделывался он потому, что старался сдержаться и не расхохотаться на ее дурацкое ?посаппорчу?, потому что слово получилось таким пушистым и милым, будто какой-нибудь очередной покемон из бесконечной линейки тайтла, который хоть что с ним сделай, помереть в массовой культуре не может. Бакуго даже представил, как чертова девка расстреливает все, что движется, малиновыми лучами, которые генерят ее же малиновые щеки.И уж этого Бакуго не выдержал и захохотал громко, до икоты. До осипшего голоса. А его личный розовый Пикачу сидела рядом и пушилась от обиды?— волосы у нее и правда наэлектризовались, а в больших глазах читалось потешное возмущение. И обещание: ?Я снова надеру тебе зад, мистер Грубиян!?