10. (1/1)

Он мечтал забыть это, мечтал, чтобы не чувствовать жгучее, резкое чувство опустошённости, чувство потери, чувство вины, потому что он позволил этому случиться. — "Кто она такая, чтобы завладевать моими чувствами?" — Кричал внутренний голос Сергея, пытаясь перекрыть равнодушием и холодом, вопиющий стыд и боль. — "Невиновный, брошенный, обиженный, чистый человек." — Боль ответила за двоих. Сергей уже не помнил, как вылетел из камеры, он не помнил, как бежал со всех ног, зовя Данилова, не помнил, как выносили Женю на носилках всю в крови, он этого не помнил, он не хотел это вспоминать. — Глупая, я тебе поверил... — Всё, что сказал Сергей, глядя на Женино бледное лицо. Он не верил, что оно могло быть ещё бледнее обычного, но от потери крови - может. Женя сидела на псевдо кровати с закинутой ногой на ногу, подпирая кулаком подбородок, а когда он соскальзывал, из-за неустойчивости руки на колене, она еле удерживалась, чтобы не впечататься лицом в пол. Это был конец. Это было последнее, что она могла сделать, но не было больше никаких сил и в физическом, и в моральном смысле. Женя очень плохо себя чувствовала, она не могла сосредоточить взгляд на чем-нибудь одном, её лихорадило, её тошнило, её выворачивало наизнанку. Женя прилегла. Голова раскалывалась от непривычно жёсткой поверхности и головокружение только усилилось. Женя хотела сойти с этих горок. Ей было очень плохо. Говорят, чтобы перекрыть душевную боль, можно почувствовать физическую, тем самым отвлекаясь на неё, но Евгения не знала, что может быть хуже, когда ты чувствуешь всё сразу. От действия препарата голова раскалывалась вдвое сильней, а рука ныла и кровоточила из-за того, что Женя дёрнулась во время его введения. Наверняка будет синяк, ведь у неё очень чувствительная кожа и каждый раз, когда Костенко её хватал за руки, оставались синяки от пальцев, а их хозяин даже об этом не подозревал. Женя начала подозревать у себя наличие тревожного расстройства, она уже сталкивалась с таким в детском возрасте, переходящий в подростковый. Когда ты начинаешь терять себя постепенно с первых дней, а после это начинается резкими скачками, ты не можешь это остановить и эмоции берут вверх. Постоянные переживания по поводу сказанного и сделанного, сопровождающиеся зашуганностью. Проблемы со сном, повышенное потоотделение, сухость во рту, постоянное головокружение и дезориентация, тревога и нескончаемые панические атаки. Женя очень боялась возвращаться в это состояние. Она не хотела этого, но Костенко видимо не разделял её страх. Женя начала считать его врагом, начала считать, что он желает ей самого худшего, желает видеть её мучения и постоянный страх, видеть её агонию и мольбы о смерти. Она хотела с этим бороться и не давать ему взамен ничего, только равнодушие и грубость, грубость и равнодушие, но она не могла. Силы закончились прятать в себе всё, что так долго хотело выбраться наружу слезами. У Жени не было слёз. Евгения заработала это расстройство от упрёков отца о её бессмысленном существовании, о толковании её безделья, о рассуждениях за тёплыми вечерами и чашкой горького чая о том, что она его главная ошибка. Он говорил это так спокойно, так невзначай начинал разговоры об этом с безмятежным выражением лица. Сколько бы Женя не пыталась забыть всё сказанное единственным человеком, который у неё был - не получалось. У неё не было того, кто мог бы её поддержать. Женя разделяла мнение отца, ведь он всегда говорил правду, он никогда ей не лгал, он открывал ей мир, он сопровождал её в новый абьюз, когда старый её уже добил, чтобы добить новым. Из мучений в мучения. Женя начинала параноить и бояться в тот день, когда отец рассказал ей, что делают с девушками, если они начинают грубить мужчинам, если они ведут себя так, как они хотят, если они не подчиняются их воле. Он рассказал, что он делал с её матерью, когда она была слишком открытой, слишком вульгарной, слишком собой. Ещё он однажды сказал, что Евгения пошла вся в мамин характер и станет такой же. Женя не хотела так жить. Она не хотела верить, что все так живут, она не хотела верить. Он слишком всё преувеличивает, он слишком её запугал, он сделал её такой, он приручил её к себе и говорил, что только он её понимает, и только он сможет её принять, только он, любит и ненавидит её, всем остальным - плевать. Женя никому не нужна, но он ничего для неё не делал. Лучше бы не делал совсем, чем то, что считает заботой и опекой, хотя даже не скрывает своего презрения. У Жени был особый коктейль страданий, состоящий из тревоги и депрессии. Попытки суицида не оправдали её ожиданий, не дали ей умиротворения, не дали ей внутреннего покоя. Её вовремя вытащил отец из петли, её вовремя отвёз в скорую, когда она пыталась вскрыть вены, её вовремя спас во время глотания таблеток. Те слова, которые он ей сказал, она запомнила на всю жизнь:— Ты помнишь, о чём я тебе говорил? — Прошептал Евгений Жене на ушко, подойдя к ней и вставая за спину непозволительно близко, проведя рукой по её шее поднимаясь к лицу, оставляя за собой грязные, горячие следы от длинных, бледных пальцев. Он медленно присел на колени, рядом с Женей и свободной рукой нежно взял её руку с таблетками в свою, продолжая шептать. — Сейчас, ты очень плохо себя ведёшь. Ты умрёшь, когда я позволю, но не сейчас. — Отодвинувшись и пристав, Евгений посмотрел в Женины глаза, глаза, полные слёз. Невероятный контраст бело-голубой радужки и красных глаз, под которыми располагались сиреневые круги под глазами. Окончательно поднявшись, он замахнулся, и дал хлёсткую пощёчину. Женина голова метнулась вправо, от шока и неверия того, что только что произошло, она её не сразу вернула в исходное положение. Женя так и сидела с открытым ртом и глотала слёзы, пока Евгений вытирал руки, как бы убирая "грязь" от прикосновений к дочери. Это был первый раз, когда отец поднял на неё руку, как он говорил, чтобы она пришла в себя. Только от такого "пробуждения" по её белоснежному, маленькому лицу расплылся огромный синяк и сеточка от лопнувших капилляров и сосудов. Жене пришлось какое-то время сидеть дома, чтобы никто этого не видел, отец всегда говорил: то, что происходит дома, должно оставаться дома, это наши проблемы и никто не должен о них узнавать, а заканчивал эти горячие речи горькой усмешкой себе под нос, и даже не скрывая от Жени добавлял: хотя ты - самая большая проблема, но к сожалению, тебя уже не скроешь. Женя проглотила и эти слова, и последующие вдобавок, когда она делала что-то не так или просто мешалась, ища внимания. После таких откровений, отец звал Женю выпить чай с горьким шоколадом. Сладкого в доме Онегиных вообще не водилось: "Ибо от сладкого - одни неприятности и приторная эйфория" - объяснял свою ненависть к конфетам, тортам и прочим вкусностям Евгений. За каждым таким чаепитием, он объяснял Жене, что закаляет её характер, она должна быть самостоятельна и справляться со своими "выдуманными" проблемами сама, но постоянно её приходится с этого вытаскивать ему самому. Он заставлял её думать, будто ничего не произошло и все нормально, так и должно быть, эта тревожность и беспокойства - так у всех. Она чувствовала тошноту от страха, не могла рассказать всё, что она думала, не могла быть уверена в том, что он её выслушает и поэтому, Женя часто уходила с таких разговоров, так и не закончив. Единственный человек, которого она не могла переспорить - отец. Женя полюбила свободу и отвязалась от отца тогда, когда переехала на съёмную квартиру в 16. Безусловно, ей было тяжело выходить из этого состояния постоянного страха, нервов, насилия и нескончаемых истерик. За каждую эмоцию приходилось платить арендой на хрупком теле для синяков. То, что она чувствовала, стало для неё зоной комфорта из которой было страшно выходить, ведь это было что-то новое, что-то неизвестное, но такое манящее. Евгений долго не разговаривал с Женей из-за её переезда, он не считал, что она не готова, нет, он не хотел её отпускать, потому что потенциальная жертва, по совместительству - ошибка юности, всё, что у него осталось. Но она решила уйти, решила попробовать вкус жизни полной насилия над нервами, грязи и пошлости. Он не хотел, чтобы её убивал кто-то другой, ведь за всё это время, он так и не позволил ей умереть, она жива! Паша не был таким, Паша был слишком чист, для того, что могло бы произойти с ней вновь, Женя смогла восстановить баланс управления над собой, над своим разумом, побороть паранойю, Паша в какой-то степени ей помог, даже не подозревая о том, как для неё это было важно. Но Женя быстро поняла, что это была простая симпатия, когда начала вновь думать только о своём состоянии, только о своих проблемах, в здоровых отношениях такого не должно же быть, или должно? Женя не смогла правильно начать жить, потому что не сразу этому была научена. Безусловно, она была умна во многом, но только не в ладах с собой и со своими проблемами. Когда она открыла для себя мир музыки, стало намного проще. Когда Женя играла на пианино, она чувствовала, как чистилище мелодий клавиш уносит её в спокойное, неспешное путешествие по прекрасному, но такому израненному и измученному внутреннему миру. Это был единственный способ для отвлечения, после чтения. Время, проведённое за книгой уносило ещё дальше, чем игра, и уносила не в её убитый мир, а в мир персонажа, за которым она наблюдала, проживала его жизнь, это было всяко лучше, чем то, что пережила она. Она думала, что это конец старой и начало новой жизни.Женей овладела паника и приходящее понимание того, что больше выхода нет, бороться не за что, что все то, что было - больше не вернётся и она так и будет самоубиваться и гореть в своём личном аду душевных страданий, её вновь некому спасти. Она умрёт неспасённой с глухой болью, которая вопит и сдирает себе глотку своими истошными криками о помощи, она не хочет жить с ней в одном теле, пусть её не будет, а на обладательницу плевать. Всем плевать. Женя не могла уснуть, она не могла пошевелиться, она плакала и задыхалась. Вскоре, она истратила весь свой кислород и не могла вздохнуть для его пополнения, лёгкие отказывались разжиматься, а тело судорожно дёргалось и отказывалось слушаться. Евгения попыталась встать, но последнее, что она увидела за пелёной слёз - лунный, невинный свет, который пытается ей подарить своё последнее, по его мнению послание о скорой кончине. Больше не будет как раньше.