Все о Еве (1/1)

Пятидесятые – безумное десятилетие! Аллен Гинзберг читает свой ?Вопль? в ?Галерее шесть?, Лоуренс Ферлингетти мужественно защищает поэму в суде, демократическое общество изъявило свое ?фе? по поводу порнографичности содержания ?Вопля? и отсутствия художественной ценности, мамаши среднего класса доказывали, что поэзией может быть только прославленный Шекспир (которого, к слову, в свое время тоже третировали) или пишущий патриотические вирши пройдоха из захолустной газетенки. Пятидесятые – это яркий и наэлектризованный эмоциями бибоп, сумасшествие молодежи, безумие танцев в дешевых ночных клубах. Потерянное в музыке поколение.Пятидесятые – это время, когда поэзия стала настолько простой и близкой обычному человеку, что вычурная и пуританская Америка содрогнулась от ее смысла и отказалась понимать. Это время, когда Аллен Гинзберг и его истеричный крик поколения, Уильям Берроуз и его жестокая голая правда о современной жизни в ее несоответствии представляемым правительством нормам, Джек Керуак, Великий Путешественник, Бродяга Дхармы и сердце истинной Америки, разбитое и растоптанное бездумными рабами телевизора, стали кумирами для сотен тысяч студентов во всем мире.Мне посчастливилось быть в это время в самой гуще событий, точнее, смотреть на эту самую гущу из темных углов клубов и книжных, в которых они выступали. Я стояла там, непричастная к происходящему, но страстно желающая быть, как те, что расселись на полу и в обнимку с дешевым пойлом внимают голосу своих пророков. Мне до боли хотелось быть ближе к своему собственному богу, рассказать о чувствах, которые пробуждает каждое его слово, прикоснуться к нему, раствориться в его мудрости.С тех пор как заварилось все это сумасшествие вокруг ?Галереи? и боп-клубов, как организовалась тусовка битников, впервые почувствовала, что мне нет куда-то хода, хотя родители с младых лет заверяли в обратном. Я была другого круга, из тех, над кем они смеялись, кого презирали. Мои родители были богаты и родовиты, насколько это возможно в Америке с ее несчастной двухсотлетней историей. Судя по гордо висящему у нас над камином генеалогическому древу, я была седьмая вода на киселе отцам-основателям нашего гордого независимого рассадника демократии. Такое могло произвести впечатление на кого угодно, но не на вечных скитальцев бита. Я существовала для них исключительно как собирательный образ пресыщенной Америки, той, которая паразитирует на остальных и не дает душе поднять голову над мусором престижных частных школ, дорогих автомобилей и бранчей для избранных.Джек Керуак – крепкий лесоруб с душой поэта. Дикарь, бунтарь, просвещенный. Как я могла подойти к своему богу, который писал о виноградных закатах над мандариновыми рощами, хрустальной тиши гор и пылающем молоке луны? Он – Джек Керуак, король битников и покоритель дороги, а я – Ева Смит, прилежная студентка и гордость родителей. Да, даже именем родители наделили меня во имя всеобщей уравниловки. Если бы не случай, возможно, я бы никогда не подошла к своему кумиру ближе, чем на расстояние раскрытой книги. ***Но однажды все изменилось, в один из вечеров алкоголя, безумия и поэзии ко мне подошел Люсьен Карр, нагло приобнял за талию, дохнул портвейном с еще бог знает чем и спросил:– Красотка, тебе не кажется, что эта вечеринка отмирает, и нам пора бы сменить место дислокации. Не хочешь составить мне компанию на улетной вечеринке у Берроуза? Моим первым порывом было вырваться из его объятий, выразить недовольство самодовольно скривленным личком и в порыве отвращения вылететь из клуба, но меня остановила фамилия Берроуза. У него дома всегда собираются избранные, попасть туда – мечта каждого в этом зале, они готовы на что угодно, лишь бы их пригласили, а мне стоило только проглотить тошнотворный позыв, улыбнуться Люсьену, и я попаду в сказку, о которой и мечтать не смела.– С превеликим удовольствием, – ответила я и поняла, не будь он так мертвецки-пьян, то даже близко не подошел к девушке в песочного цвета слаксах, белой блузке и мокасинах. Потому я испугалась, что мой ответ протрезвит его, он обернет все в шутку и побежит делиться анекдотом с друзьями. Парень действительно рассмеялся:– Ловко ты управляешься с этими светскими этикетами. Повторишь Уилу, он не нарадуется, – Карр потащил меня в сторону пестрой компании подвыпивших поэтов и шумных девиц, я чувствовала, как ноги становятся ватными, и земля под ними норовит провалиться ко всем чертям. Мы еле влезли в старый ?фордик?, мне довелось разместиться на коленях у Люсьена, но после того, как в авто попыталось залезть еще несколько запоздалых пассажиров, чтобы удержаться, мне пришлось усесться на двух стульях. Я сползла на колени к Керуаку и обняла его за плечо, чтобы не съехать дальше. Неловко улыбнулась, он ответил своей широкой искренней и всезнающей улыбкой, я смутилась и опустила глаза.Вечеринка быстро переросла в тет-а-теты. Люсьен спаивал мне вот уже который стакан вина, каждый следующий противнее предыдущего, но я то ли от того, что чувствовала себя не в своей тарелке, то ли от страха перспективы его близости сидела, загнанная в угол дивана, и листала какой-то журнал с ужасными картинками, не чувствуя свободы опьянения. В квартиру ворвалась очередная порция сумасшедших, от них отделилась какая-то девица и плюхнулась моему спутнику на колени, он всецело занялся новоприбывшей. Я вздохнула с облегчением и думала только о том, кто же заберет меня отсюда посреди ночи. Пока я представляла себе наиболее безопасные пути к отступлению, то рассматривала гостей дома, обстановку квартиры, ее бесчисленные двери.Взгляд остановился на приоткрытой двери в спальню, маленький красный огонек привлек внимание. Я всмотрелась в серый сумрак комнаты и встретилась взглядом с моим личным богом. Он улыбнулся понимающей и доброй улыбкой, я поднялась с дивана и последовала на его немой зов.