XVII Past (2/2)
Монтеграль молчит, пытаясь переварить внезапно нахлынувшую мысль, но Ривейн, казалось, слышит ее и без слов.
Мужчина грустно кивнул, расправляя широкие плечи: девушка чувствует сердцем, что не хочет уходить, но она должна сделать это так, как сделала несколько лет назад. Тогда это казалось так просто, так легко, но не сейчас, когда волк смотрит на нее с укором, с просьбой, безмолвной мольбой.
- Мне пора.Ривейн поднимает голову на девушку с удивлением, а в его глазах застыла какая-то нечитаемая прихоть, которую он не мог вымолвить вот уже несколько минут.- Позволь мне в последний раз поцеловать тебя, Николь.
Спустя столько лет поцелуй перестает быть чем-то особенным и сокровенным, когда сердце обуглилось и пожелтело от времени и слез, поэтому обращенная кивнула, подмечая перемену в глазах оборотня.Мужчина потянулся вперед, легко касаясь губами Монтеграль, одновременно чувствуя напряжение и комфорт, которого не хватало вот уже несколько долгих зим.
Обветренные шероховатые губы кажутся Николь такими родными, словно ее целует друг, а не возлюбленный – не проходит и секунды, прежде чем Ривейн отстраняется, взяв руки обращенной в свои, губами проводит по коже запястья, где тонкой линией вырисовывается синяя прожилка вены. Поцелуй ползет чуть выше, к сгибу локтя. Девушка когда-то слышала, что настоящий запах человека ощущается лишь там, но никогда не задумывалась над тем, какой ее представляли себе остальные.Что в нем было, в этом запахе?Кислый привкус железа, мешающийся с бархатом, сладкой сиренью и ладаном. Немного страха, который сочится из самых глубин подсознания, тонкий аромат любимого чая с бергамотом.
Составить палитру человека никогда не было так просто, вампиры пахнут иначе, лишь холод и сырость, будто сошедшие со старых живописных картин.
В кожу вонзаются теплые клыки, заставляющие Монтеграль вздрогнуть и отшатнуться от неожиданности. Вырывать руку не приходится, Ривейн отпускает ее почти без сожаления, гладкая кожа скользит под шероховатыми пальцами, смешиваясь с темной кровью.- Убийца тех, кто рушит чужие мечты.
- Как грустно, что в средние века не было вальса,- тихо пробормотала брюнетка, когда на талию легла рука Элайджи, а сам он призывно усмехнулся.- Мне было не с кем его танцевать.- Я прекрасно осведомлен в твоих способностях танцевать, Николь,- в тон ей отозвался Первородный, ненавязчиво закружив обращенную по комнате. Все дело в ревности? Николь превосходно танцует, еще не было во вселенной бессмертного, который не смог бы очаровать этим смертных. Элайджа был очарован.- Лондон 1348 года... - задумчиво протянула Николь, покрепче обхватив своего Бессмертного за плечо рукой,- Декабрь, мореска...Майклсон подтвердил, однако, затем поморщился.- Отвратительный был танец.
Монтеграль рассмеялась, подавшись вперед и жмурясь:- Эти ужасные платья! - Майклсон не удержался от смешка, сжав руку обращенной крепче.- Но затем Уильям написал свою знаменитую трагедию и мореска стала просто данью моде. Тебе повезло, что танцевать ее вовсе необязательно.
- Я скорее бы заставил Шекспира съесть эти проклятые бубенцы, дорогая,- мужчина рассмеялся, вместе с тем его доминирование в этом вальсе удваивается, поэтому Николь, картинно нахмурившись, отступает в танце:- Я не люблю, когда ты ведешь себя как хам, Элайджа. Ты будешь делать так каждый раз, как тебя что-то не устраивает?
- Абсолютно каждый,- милостиво подтвердил Первородный.- Люблю над тобой помыкать. Ужасно люблю.- Ты неисправимый,- Николь фыркнула и отвернулась, искусно изображая обиду.Чувства настолько ощутимы, что можно прикоснуться к ним рукой и ощутить теплое тело перед собой: нельзя сказать сразу, воспоминания это или игра разума...?Николь не сразу может точно рассудить, о чем говорит Элайджа. Губы, которые она целовала столько раз, никогда не говорили о любви. Потому что любви не было?
Признания притупляют чувства.Сердце человека всегда требует каких-то обязательств, гарантий и условий, словно он постоянно боится того, что придется расстаться. Всегда существуют какие-то рамки морали, правила и условности. И со словом ?люблю? всегда появляется чувство связанности, словно ты добровольно дал нацепить на себя ошейник и позволить тащить за цепь по земле.
Вампиры не нуждаются в подобных признаниях, потому что всегда окрылены птичьей свободой. Они никогда не говорят о любви, потому что очевидное глупо признавать. Ты можешь однажды проснуться в чужой постели и не обнаружить рядом никого, потому что бессмертные не ограничивают себя чем-то земным. Завтра свободный может быть совсем не в том месте, где был вчера, даже сам не ожидая такой прыти.
Пока ты не связан любовью, то ощущаешь чувство незавершенности. Самое прекрасное чувство в мире.