5. Ирмо. (1/2)

(Все - сон, моя только 6-ая глава).En ese mundo tibio, casi irrealDeberé buscar una se?alEn aquel camino por el que vas……Debo saber si en verdadEn algun lado estásVoy a buscar una se?al, una canción…Sólo el amor que tu me das, me ayudaráMago De OzВ этом равнодушном, почти нереальном миреМне бы найти один только знакНа том пути, по которому ты уходишьЯ должен знать, что на самом делеГде-нибудь ты естьИ буду искать один только знак, песню однуТолько любовь тобой дарованная, поможет мне…

1.…скребут коготками морозы,

аж воздух трещит и ломается…Звонкие крепкие ночи.Звездные ночи, яркие…А. Ремизов

С этой музыкой мы вышли из дома…И я почти сразу ее забыла, как только перестала слышать. Так бывает в детстве – звуки проходят мимо тебя, сквозь тебя, и тебе ничего не остается. И хотя даже тогда меня интересовала музыка, очень… Но не в этот раз.

Наверно странно вот так выходить из дома – в никуда, ночью, зимой… И я бы чувствовала себя потерянной, если бы была старше. Но для ребенка мир и так странен и непознан, и еще не очень точно знаешь, чему полагается удивляться, а чему нет... Так что я не слишком удивилась. Я даже не очень проснулась. Шагала, машинально передвигая ноги – мама тянула меня за руку. На улице было холодно, так холодно, что больно было дышать – воздух забивался в горло холодными, неглотаемыми кусками.Я шла, отмечая про себя, что вот снег белый, и небо белое, а все что между ними – я не знала, как это называется - все беспросветно черное. Небо было белым от луны – так она ярко сияла. Если бы не снег, ее сияние ложилось бы на землю, наполняя ее белизной, но снег отталкивал его своим холодом, и вся белизна оставалась в небе.

Так мы и шли – мама все ускоряла шаг, все сильнее тянула меня за руку, так, что та почти отрывалась, ее длинные темные волосы и полы пальто развевались, как черные крылья.

Чтобы отвлечься от того, что мне больно, и руки устали, я начала думать о тех сказках, которые она мне обычно читала, и сегодня вечером тоже. Странные, непонятные сказки, совершенно непохожие на те, что я привыкла читать сама или что мне рассказывала бабушка. Я в них не понимала ни слова, они пугали… И завораживали. Их слова надолго застревали в голове и вертелись там подобно маленьким черным оскам.

Мы шли уже так долго, что все вокруг стало незнакомым. Я здесь раньше никогда не была. И шла теперь медленнее, не потому, что устала – ни рук, ни ног я все равно уже не чувствовала, – а просто мне было интересно.

И вдруг я резко дергаюсь в сторону, почти вырываясь.- Мама, смотри!- Господи, да стой ты!Но я уже вывернулась. Вдоль улицы, по которой мы шли, тянулась решетка, а за ней был, кажется, заброшенный парк. Богом забытый фонарь освещал один его участок, свободный от деревьев. И то, что я увидела там…- Мама, это карусели, правда?- Ну откуда мне знать? Просто какой-то металлолом. Пошли!- Ну, пожалуйста! Можно мне просмотреть? Немножко…- О! Ну ладно. Стой пока здесь, мне все равно надо отлучиться. Только не двигайся с места, поняла?Я кивнула, поглощенная непривычным зрелищем. Мама ушла.А я просто стояла у решетки и смотрела на то, что когда-то было летом, радостью, кружением. Я даже не понимала, откуда я могу знать это и помнить, но я ведь была ребенком, меня не заботили такие вещи.Я все стояла, почти прижавшись к обжигающе холодным прутьям, и смотрела на затопленный лунным светом парк аттракционов. Я даже почти перестала думать о том, куда мама ушла. Была бы я постарше, меня бы это встревожило. Сколько родителей оставляли своих детей на улице зимой, ночью и уходили, просто потому, что нечем было кормить. Обычно не очень взрослых детей. Но сейчас такая возможность даже не пришла мне в голову, я слишком была поглощена созерцанием причудливо изогнутых кусков железа. Особенно поражала воображение огромная карусель в самом центре. Она была похожа на гигантского паука, из тех, что живут за старыми картинами – с крошечным телом и непропорционально тоненькими, словно переломленными ногами. Только у этого железного паука ног было не восемь, а гораздо, гораздо больше… Я попыталась представить, как такая карусель должна была выглядеть в работе, когда кружилась. Эти кресла подвешенные на цепях поднимались в воздух и летели высоко-высоко… Так высоко, что мне всегда было страшно смотреть на них…Кто-то остановился рядом со мной. Кто-то взрослый. Я не попыталась разглядеть его лица, потому что шарф мне закрутили так крепко, и шапку так низко надвинули на лоб, что толком задрать голову все равно не удалось бы, а если он к тому же и высокого роста… Нет, кажется, не очень высокого. - Хотела бы покататься?Странный, неуместный вопрос здесь. Даже я это поняла. Поэтому и не снизошла до ответа. Меня никогда не пичкали нотациями на тему ?с чужими не разговаривать?, может, мама в глубине души надеялась, что меня украдут? К тому же я была такая неразговорчивая и недоверчивая, что заговаривать со мной было совершенно бесполезно.Тот человек, что остановился рядом со мной, вдруг сделал странное движение инепостижимым образом проскользнул сквозь прутья решетки. Второй – я только тогда заметила, что их двое – просто перескочил через нее. Первый перегнулся и протянул ко мне руки. Я ничего не успела сказать, да я и не была уверена, что хочу. К тому же – чего было бояться. Это на улице было темно, потому что даже луна спряталась, а здесь, в парке - светло от одинокого фонаря, как раз под каруселью. Снег вокруг искрился ослепительно, иней, покрывающий металл карусели, искрился еще ярче… Волшебство…Я села на одно из сидений. Карусель накренилась, и оно висело у самой земли. Он становился позади меня, положил руки на цепи.

- Держись крепче…Я ухватилась было за поручни, но они оледенели, и руки в варежках соскользнули. Пришлось держаться за цепи.

Человек толкнул карусель. Смешно, должно быть, это выглядело со стороны, разве он один был способен сдвинуть с места такую махину? Но я была слишком мала, чтобы знать об этом…И карусель вздрогнула и негромко заскрипела, словно зевая после долгого сна…От этого скрипа сердце мое словно упало в коленки, а потом подскочило к самому горлу. Я намертво вцепилась в цепи. Карусель начала вращаться, неуклюже, словно переваливаясь с боку на бок, резко дергаясь и западая… нет, не верилось, что она сможет крутиться, как надо. Но Он отталкивался все сильнее, все увереннее, и карусель набрала скорость, вращение сделалось более ровным и плавным. Наконец, с последним решительным толчком, Он и сам вскочил на сиденье, встал позади меня, а карусель кружилась беззвучно и быстро, подобно странному призраку в темном парке. Тот, второй, что помоложе, тоже запрыгнул на сиденье параллельное нашему. Я боялась смотреть вниз, на стремительно проносившийся подо мной снег, боялась смотреть в сторону, на круговерть решетки и деревьев, поэтому смотрела вверх. Небо уже не было белым – луна ушла, но оно и не было черным. Оно казалось серым, вернее, цвета размытых чернил – никогда его таким не видела. Как будто откуда-то, непонятно откуда, оно подсвечивалось чем-то иным, отличным от луны или скупых уличных фонарей…

- Да вы, верно, с ума сошли!Карусель остановилась совсем не резко, а так, будто и вовсе не крутилась.Он спрыгнул с сиденья. Ко мне подлетела испуганная мама.- Ополоумели!- Да не переживайте вы так, дамочка, – голос у Него слегка насмешливый, - ничего страшного и не случилось бы.- Да здесь же нельзя находиться!Вот всегда так, и надо ей все испортить! Что плохого в том, что мы немного покатались!И что странно, мама хоть и старалась говорить резко, очень резко, но у нее получалось как-то неуверенно. Совсем на нее не похоже. Она наклонилась, чтобы снять меня с карусели…

И я вдруг заметила, что небо стало совсем светлым… И в парке было как-то… странно светло теперь, такого света я никогда не видела. Может, я сплю? Опять?2.I'm alive, I'm alive...Just by the light from your eyes!..Andre Matos

Не знаю, почему мне пришло в голову вспоминать об этом именно сейчас? Может, потому, что сегодня очень похожая ночь? Такое же белое небо, и снег, и чернота между ними, и выстывший воздух, и луна… И я иду по тем же улицам, только в другую сторону. И одна, совсем одна. У меня никого нет.Я не специалист по древним верованиям, но знаю, что когда-то тысячи лет назад, люди верили, что наступит такое время, придет такой день, когда каждому воздастся по делам его, тогда все люди, и живые, и мертвые будут вознаграждены или наказаны ?по делам их?. Я не совсем понимаю, что значит это ?по делам?, как не понимаю и того, где должны будут поместиться все эти внезапно вставшие из могил люди… Но это верование не нелепее многих других, и современных, и древних. А вспоминаю я о нем потому, что мне иногда кажется, этот пресловутый Страшный Суд уже свершился. Только здесь у нас все немного не так. Там людей судили по их делам и распределяли, кто где будет находиться, а у нас наоборот, еще до нашего рождения нас распределяют по раю и аду… И все наши поступки должны определяться этим. Ведь есть же где-то ТОТ СВЕТ, совершенно другой, там солнце, всегда весна и день, там изобилие, и люди живут счастливо, не зная зимы и ночи, и там они доверяют друг другу, и твердо уверены в завтрашнем дне, в том, что потом будет не хуже, чем сейчас. Более того, они живут бок о бок с эльфами и не убивают друг друга. У нас не так. У нас зима и ночь, и холод, и голод, и вечная война, и никогда не знаешь, что будет завтра, какое еще новое несчастье на нас свалится. И главное: каждодневное, четкое знание того, что все так ужасно, но так было, и так будет всегда, потому что так надо. Нам так объясняли, еще в школе, что так положено для равновесия, чтобы ТОТ СВЕТ существовал счастливо и благополучно, нужны мы, и мы должны гордиться этим. Потому что не может быть иначе. Раз есть мир добра, правды и красоты, должен быть и наш, холода и боли. Свет и тьма, добро и зло должны быть разделены, разграничены раз и навсегда, чтобы прекратился их бесконечный, взаимоуничтожающий бой, который чуть было не привел наш мир к полной гибели. Но этого больше не повторится. Чаши весов уравновешены раз и навсегда, не стоит нам роптать. Ибо не важно, на какой чаше мы оказались… Это благо.Я и не ропщу. Но меня немного раздражает, когда я иногда – изредка – натыкаюсь где-нибудь в документах или разного рода материалах на разные слова, которые большинству, я уверена, не говорят ничего, а я откуда-то знаю… Ковер, занавески, зеркало, картина, скрипка, книга, украшения, кружево, сцена – для меня это нечто большее, чем условные метафоры. Я угадываю их значения, как когда-то угадала, для чего служила та груда металла… Опять я об этом.Чуть-чуть стягиваю перчатки и сжимаю кулаки, чтобы отогреть занемевшие кончики пальцев.Говорят, тут где-то у нас совсем недалеко, совсем рядом есть рубеж, граница, которая нарушается во время Совмещения, и оттуда они проникают к нам… Возможно, именно поэтому мы тут осведомлены о ТОМ СВЕТЕ немного подробнее. Но скоро то, что ранее считалось легендами, было принято властями к сведению, и таких случаев стало меньше. Да, меньше.

Я, наконец, достигаю своего пункта назначения, задрипанного магазинчика, вернее, лавчонки, втиснутой в переулок. Я вообще стараюсь как можно реже посещать такие места… Особенно сейчас, в конце месяца. Но так уж вышло. У меня остались неиспользованные талоны на чай, и их надо отоварить именно сегодня.Потому что сегодня последний день месяца, и поэтому, увы, магазин забит до отказа. Делать нечего, становлюсь в конец очереди, чуть ли не на пороге. Очередь движется не быстро и удлиняется постоянно. Уже через несколько минут я далеко не самая последняя. Самое ужасное, что большинство тех, кто стоит сейчас в очереди, мои смертельные враги. Имен я их не помню, точнее, не знаю, лиц не различаю. Они все одинаковые. Мои соседки по дому, по подъезду, по улице. Не знаю, за что они меня так ненавидят… Нет, знаю. Потому что я не такая, как они. Совершенно не такая. Даже если бы просто не такая, все равно бы не терпели. Но я ведь лучше их, и они это знают. И не просто лучше. Чище. Поэтому стоит мне появится где-нибудь, где есть они, сразу раздаются злобные шепотки.- Хоть бы поздоровалась, как вошла…- Так ведь… Гордая больно – куда нам с ней равняться.- И еще улыбается, вишь ты. Смешно ей на нас глядеть.

- С такими в старину знаете, что делали-то?Я действительно улыбаюсь. Как им сказать, что все, что они шепчут – чистая правда, и мне действительно смешно. Только вот ответить я им не могу ничего, потому что слов нормальной человеческой речи они понимать не в состоянии, а тявкать по-ихнему я не умею…Я уже начинаю сожалеть, что пришла, ведь не так уж мне это и нужно было. Шут с ними с талонами, там и всего-то… Подумаешь, чай! Ведь у меня есть дома нормальный, и получше этого, а вот ведь, все равно… Уж так мы все воспитаны нашим непреходящим опытом, что использовать надо все возможности, забирать все, что тебе причитается до последней крошки. Потому что если что-то случится… Останешься без еды – никто тебе не поможет. И не одолжит. Так уж лучше…В магазинчик входит еще одна покупательница. Я ее знаю. Это моя бывшая учительница математики, совсем уже старенькая. Не представляю, как она сюда и дошла-то. И такой очереди ей точно не выстоять. Она, похоже, это понимает, даже не пытается в нее встать, тем более что конец все равно на улице. Просто стоит и беспомощно оглядывается. Жалость совсем некстати ударяет меня по сердцу. А я ведь уже почти в середине.

Я киваю ей. Она меня, кажется, узнает и рассеянно улыбается.Я чуть отодвигаюсь в сторону.- Здравствуйте, - говорю я. – Я заняла вам очередь, как вы и просили. Становитесь передо мной.Она смотрит сначала непонимающе, а потом расцветает в улыбке.Я не знаю, почему я так поступила, не из альтруизма, это уж точно… В любой другой раз я бы притворилась, что не вижу, не узнаю ее… Но сегодня… Все эта озлобленность очереди, направленная на меня... Я была не такая, как они, и я интуитивно ощущала их неприязнь, их желание принизить меня. Я это сделала назло им. Чтобы еще раз показать, насколько я выше их.

Злобные шепотки усиливаются.- Если такая добренькая, становилась бы сама в конец очереди.- Да все они такие – дармоеды. Мы же их поим-кормим, а они на нас плюют.

- Выпихнуть, да и все дела…Учительница беспокойно оглядывается на меня. Я напрягаюсь, скорее от предвкушения. Мне даже хочется, чтоб они попытались что-то сделать. Мне просто необходима разрядка.Но в этот момент в магазине появляется новое лицо. Военный. Или из службы охраны порядка, кто их теперь разберет. Но вид человека в форме заставляет всех немного занервничать. Мало ли, зачем он тут! Даже если просто зашел за сигаретами… Он несколько ошарашено оглядывается с порога, явно не рассчитывал застать здесь такую толпу…- Ну, этот сейчас точно без очереди пролезет…Нет, не лезет, встает скромно в конце. Но все равно. Более симпатичным он мне казаться не начинает.

Не знаю уж, у кого как, а у меня стойкое предубеждение против людей в форме. Не стану говорить ?ненависть?, не за что мне их пока ненавидеть… Но нелюбовь - это уж точно. Но, в самом деле, что ему-то здесь надо? Разве у военных плохие пайки? Лучшие, кажется, чем у кого бы то ни было. А он еще, судя по виду, не простой солдат или стражник, а офицер, если я хоть что-то понимаю в погонах.Я стою уже почти у самого прилавка, а офицер, в самом конце причудливо изогнувшейся очереди, это как раз получается напротив меня. И мне почему-то кажется, он за мной наблюдает…Продавщица, неприязненно на меня глянув, вырезает ножницами остатки талонов – потом начинает отсчитывать пакетики с чаем… Один из них совершенно очевидно надорван, чаинки из него того и гляди посыплются, и мне, по всем правилам, надо бы возмутиться. Но если бы это не было так очевидно направлено против меня! И я молчу. Дойдя до середины магазина, демонстративно бросаю пакетик на пол, сама содрогаясь от ужаса, что я только делаю. Поступать так, когда миллионы голодают, это такая подлость, почти грех! Да еще и для того, чтобы потешить свою гордыню. Я почти решаюсь поднять его, а потом понимаю, что это разгневает вокруг стоящих еще сильнее. Явно на этот смятый чайный пакетик уже многие нацелились.Я уже почти достигаю выхода, как вдруг военный оборачивается ко мне.- Барышня! – он даже чуть придерживает меня за рукав.Я не то что бы пугаюсь, но наступившее вокруг безмолвие меня угнетает. Все так жадно и хищно ждут – чего, интересно. Что меня расстреляют тут же у них на глазах?- Да? – получается даже несколько пренебрежительно, и чуть более высокомерно, чем следовало бы, по крайней мере, рукав он выпускает. Я не могу понять, какие у него черты лица, приятные или не очень, для меня они все одинаковы. Я все понимаю, все ваши аргументы, и все, что вы мне можете поставить в упрек. Но я никогда не смогу понять человека, добровольно заковавшего себя в форму… И никогда не смогу доверять ему. В моем подсознании все они враги… Говорят, у эльфов нет военной формы. Неужели, правда? Я знаю, не следует хорошо думать об эльфах… Но если так, то я почти готова.- Я хотел бы поговорить с вами.- Здесь?Он с минуту колеблется, окидывая взглядом притихнувшую очередь, потом решительно выходит вместе со мной.

На секунду мороз оглушает, но это привычно.- Я тут заметил, вы не особо крохоборствуете. Для наших времен несколько необычно.Ничего не отвечаю. И даже хочется, но вот не знаю, как. От одного вида его погон губы склеиваются намертво.- Вот я и подумал… Раз вы так не дорожите продуктами, может, у вас их в достатке.- Нет, не то что бы…- Но есть?- А зачем вам?- Я хотел бы купить. А то здесь, - он кивает на магазин, - такая толпа…- Да бросьте. Что у вас еды, что ли нет?- Вы пайки имеете в виду? Да, так, но там всегда одно и то же. Хорошего качества, но… Надоедает. Вот я и зашел сюда. И если вам не нужны деньги, может быть, поменяемся? Такой чай, например, нам в пайки не кладут.Я чуть улыбаюсь. Хоть я и внушаю себе, что бояться кого-то ниже моего достоинства, все же чувствую некоторое облегчение от того, что ничего плохого он в отношении меня не замышляет.- Ну... в принципе можно бы…Это мой главный недостаток. Не могу отказывать людям, если меня вежливо попросят. Даже если мне это на фиг не надо.- Чай у нас так себе, а вот кофе - три в одном, какао… Не соблазнитесь?- Да, пожалуй.- Вы далеко живете?- Там, - я машу рукой. – Вниз и дальше по улице.- Гм… Тогда, может, для начала зайдем ко нам в управление, и я возьму свой паек. А потом к вам. Идет?Я уже успеваю пожалеть, что согласилась, но не идти же на попятный. Доходим до управления. Я бы с удовольствием подождала бы его на улице. Но он, под предлогом того, что там страшно холодно, заводит меня внутрь. Впрочем, в помещении не намного теплее. И ужасно противно. Пол и стены до середины выкрашены мерзкой коричневой краской, потолок в трещинах. В помещении полутемно, лишь одна слабая лампочка коптит под потолком. Мой спутник просит подождать минутку. Мне все равно. В ожидании его прохожусь по узкому мрачному коридору. Подумываю, не смыться ли. Следующая комната, в какую я заглядываю, разделена пополам дощатой перегородкой, высотой мне примерно по пояс. У перегородки за письменным столом сидит, наверно, дежурный. За перегородкой на низеньких лавочках сидят несколько оборванных мрачных людей. Некоторые из них спят, привалившись друг к другу или к стенам.Дежурный недоуменно поднимет на меня глаза.- Мисс?..- Я ничего, я так…Смущаюсь, и уже поворачиваюсь, чтобы уйти, но все же спрашиваю.- Простите… Эти люди…- Да?- Кто они?- Просто бродяги.- И… За что их сюда?- Да забирают время от времени… Многие, кстати, сами приходят. Все лучше, чем в такую ночку замерзать на улице.

Я вовсе не уверена, что лучше. Уже почти отворачиваюсь, но бросаю еще один взгляд за перегородку и обмираю.Так бывает иногда. В нашем мире, возможно, реже, чем в других, но все же бывает. Когда среди беспросветной каждодневной суеты и обыденности, посреди всеобщей серости, которая намного хуже любой тьмы, наталкиваешься вдруг на нечто по-настоящему прекрасное. И то, что кроме меня никто этого не видит и не понимает, делает это еще прекраснее.Кажется, дежурный что-то еще говорит мне, но я не слышу – он отходит…Я все смотрю на Него, вцепившись в перегородку, мои пальцы немеют от напряжения. Ни для кого кроме меня Он ничем не отличается от остальных бродяг, собранных здесь. Хотя Он и на самом деле мало чем от них отличается, и я не знаю даже, что можно о нем сказать… Он обычный. Никакой. Просто человек, очень сильно озябший и уставший, который сидит, полусонно сгорбившись, сунув руки в карманы. Я почти не вижу его лица из-за сетки спутанных волос, голова клонится к коленям, но Он встряхивается и садится прямо. Оглядывается и на мгновение встречается взглядом со мной. На мгновение – но мне этого достаточно. Его нельзя не узнать или перепутать. Я думаю о том, что вот сейчас лейтенант вернется, и мне придется уйти… А я не смогу вот так уйти, не поговорив с Ним! Я, набравшись смелости, огибаю перегородку и направляюсь к Нему. Впрочем, - смелости здесь особой нет, смелость, это нечто осознанное, а я действую, как во сне, сама себе плохо отдавая отчет в своих действиях. На меня странно смотрят там, по ту сторону, но здесь, куда я вхожу, - безо всякого интереса. Я подхожу и встаю перед Ним. Я жду, когда Он поднимет глаза и посмотрит на меня. Для того чтобы я убедилась, что это Он. Я и сама понимаю, как это глупо. Я же никогда не видела Его лица! Я и так узнала Его. Но мне нужно, чтобы и Он узнал меня. Чтобы назвал, наконец, свое имя. Он поднимает глаза и смотрит на меня. Глаза у него темные, совсем темные. Сотни вопросов замирают у меня на кончике языка. Кто Вы? Откуда? Почему Вы такой? И почему – почему Вы ТАКОЙ здесь? И… И – как Ваше имя?Он все смотрит на меня, и в этом взгляде нет узнавания, есть только знание. Спокойное и даже чуть насмешливое понимание всего, что происходит. И чтобы я ни сказала сейчас, все будет нелепым. Но, кажется, мои губы все-таки шевельнулись, какой-то вопрос я все же задаю. Взгляд его становится глубже.- Ирму, - произносит он.Я понимаю, что это его имя. Он произносит его как-то сдавлено, немного в нос, и оно звучит как ?ирмау? - по-португальски значит ?брат?.- Барышня!Я оглядываюсь, и вижу лейтенанта. Он бросается в мою сторону с таким видом, словно хочет спасти от смертельной опасности. Или спастись. Я спешу выйти из-за перегородки, прежде чем он сам вытащит меня оттуда, это мне кажется крайне унизительным. Но он все же успевает схватить меня за руку.- И что, скажите на милость, вам там понадобилось?Я даже не отвечаю. Хотя я много что могу сказать ему. Например, что я пришла сюда по его просьбе, и что это ему от меня что-то надо, а не наоборот, и он мог бы вести себя повежливее. По крайней мере, не орать на меня. Но я ничего не говорю. Просто потому, что он все равно не поймет. Потому что видно, что орать на меня он считает своей священной обязанностью при любых обстоятельствах. Это его работа. И что все должны ему быть за это благодарны. За то, что пока орет, а не стреляет.

***Мы идем с лейтенантом по улице молча, слышно только, как снег хрустит под ногами. Я все ж таки стараюсь держаться от него на расстоянии – мало ли, чего тут.

Я все думаю, о том человеке. Если, конечно, это человек. О том, что за столько лет Он совсем не изменился, а так не изменяются только эльфы. Но Он не эльф. Я их никогда не видела, но все же знаю, что он не из них, не представляю откуда.

Дома проще. Дома можно быстро, но не суетливо найти нужные продукты и рассчитаться с лейтенантом. Говоря вежливо и приветливо, и мечтая лишь, чтоб он поскорее сгинул. А он и не торопится уходить, все болтает, спрашивает меня о чем-то. Я уже в панике, как бы он не начал за мной ухаживать. Я ненавижу тех, кто за мной ухаживает едва ли не больше военных, а если это еще и совместить…

Я все-таки надеюсь, что он сейчас уберется, ведь я даже не сняла пальто, давая понять, что собираюсь как можно скорее проводить его до выхода из подъезда. Сую руки в карманы – так как-то увереннее себя чувствуешь. Карманы как всегда полны каких-то бумажек, это у меня привычка накапливать там чеки, билеты, фантики и всякий мусор. Я раздраженно выгребаю их оттуда, собираясь выбросить. И… Стоп. Бумажки летят прямо на пол. Один из троллейбусных билетов явно не мой. По виду он, конечно, ничем от остальных не отличается, кроме того, что надписан. Кем-то. Я подношу его глазам. ?Не гаси свет? – вот что там написано. И на обратной стороне – ?Не спи?! Я дрожащими руками сминаю билет. К счастью, сержант стоит все еще спиной ко мне. Я поднимаю с пола остальной мусор, скатываю в комок и выбрасываю все вместе. ?Не гаси свет?. Что бы это могло значить? Что бы ни значило, я собиралась последовать этому совету. Вот только… Допустим Он успел сунуть мне в карман этот билет в то мгновение, когда я отвернулась от него, чтоб выйти из-за перегородки… Но когда Он успел это написать?!***Наш дом старый, такой старый, что даже думать жутко. Раньше он был частным, а теперь поделен на неказистые двухкомнатные квартирки, вроде моей. Впрочем, жилая у меня только одна комната, та, что рядом с кухней, там тепло от печки. В другой, той, что побольше – через коридор – даже мебели нет.

Если честно, мне даже жаль, от всей души жаль того, кто сейчас наблюдает за нашим домом. За тем, как одно за другим гаснут окна… И только то, самое нужное, мое, остается ярко освещенным. Минута за минутой. И вот, оно только одно и светит. И кто-то смотрит на него и шепчет сквозь зубы – ну погасни же! Погасни! Кому-то приходится ужасно мерзнуть в эту ночь.И тут выключается свет. Это так неожиданно, что я чуть не вскрикиваю. Хотя, кажется, что может быть обыденнее? Электричество отключают постоянно. И по ночам чаще всего, хотя ?именно для ночей оно и предназначено?. В комнате, между тем, не становится темно, луна светит, кажется, еще ярче, чем обычно, словно пытаясь помочь мне… Слава богу, ХОТЬ луну они выключить не могут!Я начинаю ждать, еще напряженнее, чем раньше. Хотя понимаю, что вот так сразу ничего не случится. Должны же они дать мне время, чтобы уснуть. Ведь что еще делать в темноте?Наверно, мне стоит подойти и встать у окна, чтоб они меня видели. Но я не могу себя заставить. Боюсь того, что могу за ним увидеть. Я так и сижу у кухонного стола, зажав руки между коленями, и жду. И скорее угадываю, чем слышу, как скрипнула входная дверь внизу, в подъезде. Слышу легкий шорох на лестнице. Кто-то открывает мою дверь. Открывает так просто, как будто она и не заперта. В коридоре скрипят половицы. Все это так обыденно, так просто… И странно только, что он один. Он возникает в дверном проеме, и я должна бы просто замертво рухнуть от изумления, но дело в том, что буквально за секунду до того, как Он появляется, я знаю уже КТО войдет...

***Я так и сижу на кухне. Электричество так и не включили. Кухня освещена неровным светом керосиновой лампы, и керосина в ней не так чтоб уж очень много… Пришлось разлить на две, вторая лампа горит в соседней пустой комнате. Не припомню, когда в моей тесной квартирке собиралось бы столько людей. Причем, военных людей. Их тени, особенно огромные в свете лампы, забивают комнату настолько плотно, что им – теням – уже и повернуться негде.Я и смотрю исключительно на тени. Они мне кажутся более настоящими, чем сами эти люди.

Один из них, капитан, кажется, стоит передо мной.- Я все же надеюсь, мы с вами найдем общий язык.Я бы на его месте не стала так доверяться надежде.- Говорю вам, мисс, мы следили за этим человеком до самого вашего дома. Он, вероятно, что-то худое задумал, иначе не стал бы так таиться. И вошел он, не постучав.- Вы тоже.- Мы это сделали для вашей же безопасности. Вы хоть понимаете? От этих бродяг можно ждать чего угодно. Мы специально следим за ними, когда выпускаем из участка… Сколько преступлений удается предотвратить! Ограбления, кражи… Даже убийства!

- Он не похож на бандита.- Вы их много видели??Сейчас вот как раз вижу одного?, - мрачно думаю я.- Вы поступаете крайне опрометчиво. Я совершенно уверен, что вы, совершенно не зная этого человека…Я только криво улыбаюсь в ответ.- Если это вообще человек.- А кто же? Эльф, можетбыть? На эльфа он тоже не похож.- Вы зря иронизируете, барышня. Эти выродки умеют ловко подделываться под людей, почти полностью менять свою внешность… Такие случаи уже бывали. Боюсь, вы плохо представляете себе их коварство.

- Действительно.

- Вы даже не думаете, о том, насколько они опасны…- Я о них вообще не думаю.А вообще-то мне начинает казаться, вы мне зубы заговариваете.- Вы хоть понимаете, с кем говорите?- Да. Но нахожусь я, между прочим, заметьте, в своем доме, и вас я сюда не приглашала.

- А этого человека?- Да, - говорю я, осененная внезапным вдохновением, - да! Я и ждала его. Поэтому так долго не выключала свет.- Вы его видите второй раз в жизни.

- Нет. Я его прекрасно знаю, потому что…

Капитан выжидательно на меня смотрит.- Потому что он мой брат.

Капитан разводит руками.- Ну, всего чего угодно я ждал, но такого… Такой откровенной глупости…- Нет, это правда! Мы потерялись давно. Последний раз я его видела, когда была совсем маленькая. И там - в участке – узнала. Потому и зашла за перегородку. Сказала, что буду ждать, что…- Почему вы не сказали этого в участке дежурному? Сразу же?- Потому что… - Я колеблюсь, но только секунду. - Потому что не хотела омрачать радость нашей встречи подобной обстановкой.Получается как по-писанному.

Капитан вздыхает. Все сказанное мною настолько нелепо, что и возразить на это нечего.

- Так… Ну что ж.

Он встает и выходит из кухни. На момент, когда двери открывается, я вижу Его. Он такой смурной, съежившийся, голова втянута в плечи. Я делаю инстинктивное движение, чтобы встать и подойти к двери, но они вряд ли позволят. Они мне не верят. Конечно, я солгала, но ведь это могло быть и правдой, разве нет? Очень обычная история. Но даже если бы я сказала правду, они бы все равно не поверили.А почему тогда я, собственно, должна им верить? И чего только здесь про Него не наговорили! Мошенник, вор, бандит, шпион! Придерживались бы уж какой-нибудь одной версии.Но одного они не учли. Того, что я слышала. Слышала разговор в участке. И говорили они: этот самый капитан, и тот другой, старший и по возрасту, и по званию, кто сейчас в пустой комнате.Этот разговор тогда прошел мимо меня как ничего для меня незначащий, но зацепился за мое подсознание и всплыл сейчас.- Он проведет нас. Он обещал.- Я ему не доверяю. Хитрая бестия. Как бы он нас не надул.- Пусть только попробует! Нет, я уверен, что он все сделает. Деваться-то ему некуда. Вот только, не возникло бы каких осложнений…- Ничего. Пойдем ночью, никто ничего не заподозрит. Сделаем все по-тихому.Вот только по-тихому не получилось. Потому что я не спала.

Они входят на кухню. Теперь они все здесь столпились. Капитан, тот второй, старший, кажется, полковник, и тот, кто назвал себя Ирму. Вернее, он не входит, его вталкивают, довольно грубо. У меня даже руки начинают трястись от возмущения, но он спокоен, даже безучастен. Ни на кого не смотрит.Полковник снова толкает его в плечо.- Ты ее знаешь? Отвечай!Но Он молчит.

- Немедленно! Кто она тебе?Он, наконец, поднимает на меня глаза. Лицо у него очень спокойное. И смотрит Он сквозь меня – мне так и не удается встретиться с Ним взглядом.- Сестра, - говорит Он.

Не ясно – им или мне?- Ладно, все, - говорит старший устало. - Я устал от этого цирка. Продолжим разговор, где положено.

- Вы думаете, ее стоит арестовать? – спрашивает капитан.- Даже если бы она пошла нам навстречу, оставлять ее на свободе после всего… Это невозможно.Он уже отвернулся от меня, я перестала его интересовать.- А с тобой, - обращается он к Ирму, - мы все-таки закончим то, ради чего пришли сюда… и на этот раз ты не отвертишься.Но Ирму даже не смотрит на него. Он смотрит на меня. Глаза у Него темные, совсем темные. А взгляд пристален, будто Он на чем-то настаивает, чего-то требует. Но не так, как они. Глаза его смотрят чуть лукаво и по-доброму.Чего же Ты хочешь от меня?- А может, Ты и в самом деле? Вор, убийца, эльфийский шпион?Он слегка улыбается и качает головой. Я очень о многом хочу спросить. Слишком о многом. Я даже не могу сформулировать.Тени на стенах шевелятся, смыкаются вокруг нас. И мне начинает казаться, что кроме нас двоих здесь нет ничего более реального, чем эти тени. Я смотрю на них сквозь Него. Понимаю, как они нелепы и здесь бесполезны.- Вас нет, - говорю я.

Вас нет, а этот дом стоит тысячи лет, и будет стоять.

Этого я уже не говорю. И не думаю. Просто знаю.Просто делаю шаг к Нему. И в этот момент лампа гаснет. Керосин догорел. Лунный свет наполняет комнату. Мы одни.

- Ты мне что-нибудь объяснишь?Он качает головой, не глядя на меня.- Но я узнаю?Он вдруг, словно потеряв последние силы, опускается на пол. Лунный свет освещает Его так ярко, что Он почти растворяется в нем. Я почти бросаюсь к Нему, чтобы как-то помочь, но останавливаюсь. Я откуда-то знаю, что Его нельзя трогать, нельзя даже приблизиться. Я понимаю, что Он действительно тает.Слезы душат меня.- Но я все сделала правильно? Да?Он кивает, и это последнее, что я вижу.

Я так и не успела спросить Его ни о чем. А ведь почему-то мне кажется, что Он знает. Например, о том, откуда крошечный ребенок, никогда не видавший в своей жизни ничего, кроме ночи и снега, смог припомнить кружащуюся солнечным летним днем карусель, и откуда я так хорошо Его помню, хотя никогда не видела его лица…

Лица незнакомого человека, который однажды раскрутил для меня заледеневшую карусель.3.… - Бабушка,

ты за плечами распутай, бабушка…

чтоб летать…Старая вещая знает.

Ножик горит

под костлявой землистой рукой.Девочка вся задрожала…

Шепчет старуха:- Будет летать.А. Ремизов- Мирке…Я просыпаюсь. Так и подскакиваю на кровати. Нет, верно, не судьба мне просыпаться, как нормальные люди. И почему я, собственно, сплю в такое время? В комнате светло, на дворе белый день, а я лежу на кровати, поверх одеяла, одетая. Рядом Лешек, озабоченно смотрит на меня, приподнявшись на локте. На соседней кровати, скрестив ноги, сидит Лоти, обложившись буклетами от дисков, и тоже смотрит на меня настороженно. Нет, все-таки вредно спать днем.- Мне опять что-то снилось.- Тоже мне новость. Позвать Нику?

- Нет… не надо, - меня такая перспектива почти пугает.- Ты же, вроде как, должна все ей рассказывать.- А это не хочу. Не это.- Она бы помогла тебе разобраться.- Не хочу! – это уже почти истерично.Лешек вздыхает.- Упрямая, не могу… Ну, как знаешь, дело хозяйское.Я снова ложусь, утыкаюсь ему в плечо – оно такое теплое, так по-знакомому пахнет, я почти сразу же успокаиваюсь, и совесть даже меня не очень мучит. Я ведь Нике и так почти все рассказываю, а это личное. Это мне хотелось бы оставить себе.

- А что ты, собственно говоря, вообще здесь делаешь?- Здрасьте! Ты же сама предложила вместе почитать! И заснула. Я бы и не стал тебя будить, но ты начала так пищать и брыкаться, что пришлось.Лоти вдруг соскакивает с кровати и исчезает за дверью. Ходить шагом этот ребенок, видимо, вовсе не умеет.Я все так же лежу, уткнувшись носом в плечо Лешеку. Он вдруг ласково касается рукой моего затылка.- Послушай-ка, Мирке…Я напрягаюсь. Предчувствие у меня очень сильно развито, и я понимаю, что слушать мне как раз ничего и не хочется.- Мирке?- М?- Помнишь, я собирался тебе что-то сказать… Перед тем, как ты уснула?- Ммм… - немного капризно. Мог бы понять, что мне не хочется об этом говорить.- Я, наверно, скоро от вас уеду.Ну вот. Теперь приходится перевернуться на спину и посмотреть на него.- Зачем еще?- Отец нашел мне работу.- Какую? Где?- Где… - он вздыхает. – В том-то и дело…- Ты что, насовсем уедешь?- Я буду приезжать, когда получится. Постараюсь почаще. Просто не буду жить с вами.- Тебе что – так нужна эта работа?- Он попросил…Да, я понимала, что раз уж отец сам попросил, то чего уж теперь…- Это опасно?- Это не трудно.- Я не так спросила.

Он чуть улыбнулся, обезоруживающе светло, и я поняла, что он не ответит.Дверь открывается и входит отец. Вернее не входит, а как всегда останавливается на пороге комнаты, мимо него прошмыгивает Лоти.

- Донесла уже? – спрашивает Лешек.Лоти показывает ему язык и прыгает на кровать. Кровать умоляюще стонет. Трое для нее это уже слишком.Отец смотрит на меня. Тревожно.- У тебя все хорошо?Я потягиваюсь.- Все замечательно, пап, не беспокойся.- Вот держи. Чтоб было еще лучше.Он кидает мне коробку конфет – миндального пралине.Я хоть и не очень люблю сладкое, но от таких отказываться – грех. Даже Лешек берет одну. А Лоти – сразу три.- Дурно не станет? – спрашивает Лешек.- Неа. Это же очень дорогие конфеты. Значит, легко усваиваются. И о-о-очень вкусные! А есть еще вот ?Ферреро Рошэ? – так те вообще обалдеть!- ?Обалдеть? - это с какой скоростью ты их ешь!- У меня нормальный здоровый аппетит!- Ты меня извини, но это уже не здоровый!Вот так он все время ее подкалывает. А отец всегда так смотрит на нас и улыбается. Все так привычно… И все-таки что-то не так… Не так… Не так… Знакомое беспокойство мурашками бегает по всему телу. Я пытаюсь устроиться поудобнее, поудобнее… Поудобнее…***- Мирке… Мирке!Я просыпаюсь. Опять.Кажется, еще совсем ночь. Я лежу в своей кровати, вся мокрая от пота. Рядом две маленькие фигурки – мои младшие сестренки, Лоти и Лидка. Лоти похожа на вынутую из кроватки куклу в своей розовой ночной рубашке в малиновый цветочек с рукавами-фонариками и кружевной отделкой. Лидка больше напоминает ангела. Рубашка у нее чересчур длинная, до пят, голубая в синюю крапинку, с рукавами-крылышками и обшитыми рюшами оборками. Сходство довершают рассыпающиеся по плечам золотистые локоны. Хотя для ангела она уж слишком худая и бледная. Скорее, дух. Привидение ребенка, как их раньше рисовали. Я понимаю, что, скорее всего, стонала и ворочалась во сне так, что разбудила сестер, спящих со мной в одной комнате.

- Что с тобой? Тебе не хорошо?- Может, позвать Нику?- Ника в Турку, - напоминает Лидка.- Блин!- Не ругайся!- ?Блин? - это не ругательство.- Ника говорит – ругательство!- Ника, блин…Голова начинает знакомо потрескивать.- Тихо, обе, - говорю я. – Ложитесь обе ко мне – пол холодный.

Они быстро забираются ко мне под одеяло, Лоти попутно успевает довольно ощутимо ткнуть меня коленкой. У Лидки ноги совсем холодные. Не хватало еще, чтоб простудилась!По правде говоря, дело не в поле, а в том, что мне неохота остаток ночи лежать одной. В том, что я уже не засну сегодня, сомневаться не приходится.- Ну, теперь рассказывай, что тебе снилось, - требовательно говорит Лоти.- Да так… Всякое. Ничего особенного, наверно.- Совсем ничего?- Мне снилось, - я ненадолго задумываюсь. – Что мы уже взрослые.- Взрослые? Мы все?- Ммм… Ну, не очень взрослые… Но старше, чем теперь, гораздо старше. Лешек особенно.- Он и так уже взрослый!

- И все-таки. У меня во сне он выглядел гораздо старше. И волосы у него были короткие.- Они у него и так недлинные.- Еще короче. Совсем короткие.- Какой ужас! Надеюсь, это не провидческий сон!- Какой-какой?- Не тот, который сбывается.- Н-нда. Тебя, Лидка, я взрослой не видела. А вот тебя…- Здорово!- Не брыкайся. Только ты мало изменилась. Такая же… Гм.- Только, что мы стали старше и все? – уточняет Лидка. – Но в этом же нет ничего такого особенного, правда?- И отец мне тоже снился.Лидка чуть приподнимается на локте.- А с ним что?- Ничего. Он просто пришел сюда ко мне. Принес конфеты.- Он что, прямо так и зашел в комнату?- Нет, стоял в дверях, как обычно.- А, ну тогда ладно.Я молчу. Не говорю, что ?не ладно?, и что-то меня по-прежнему тревожит. Что-то же все-таки было не так. Но не надо об этом. Ни к чему их тревожить.- А мне, знаешь, какие сны больше всего нравятся? – спрашивает Лоти.- Какие?- Когда что-то происходит в поезде. На ходу. Они всегда самые интересные.- Ну да, и еще то, что в Сне с поезда всегда можно спрыгнуть?- Ну… Да!

- А еще то, что все поезда проходят через нашу станцию, - шепотом добавляет Лидка. – Через наш Поселок…- Тсс… Спите уже…***…Девочки уже посапывают, а я так и лежу без сна, запустив руки в их волосы. Лотина темная шерстка такая густая и жесткая, что даже пальцы трудно просунуть. А у Лидки волосы мягкие, как золотистый шелк, так приятно наматывать их на пальцы…

Самое печальное, что я знаю, понимаю, ЧТО было не так. То, что мы все, я, Лешек, Лоти приснились мне повзрослевшими, это ладно, в принципе, я видела еще и не такое… Но вот отец… Он почему-то не изменился совсем. Был таким, как сейчас. И в этом была какая-то неправильность.С трудом сглатываю слюну. Во рту все склеилось от приторной конфетной сладости. Надо было все-таки встать и почистить зубы.

Я дожидаюсь, пока сестренки заснут покрепче, потом аккуратно выбираюсь из кровати. Я заснуть все равно больше не смогу. Не стоит даже и пытаться. В верхнем коридоре горит свет, значит, Анна уже встала. Значит, мне тоже можно. Мне нехорошо. В самом деле, нехорошо. И Лоти, безусловно, права, мне нужна Ника. Прямо сейчас. Сейчас же. Потому что я должна… Должна вспомнить! Если не вспомню, то я сойду с ума, просто чокнусь, мне кажется, еще немного - и мой мозг разлетится на тысячу осколков. Но в сознании нет нечего, кроме неясного тумана и каких-то смутных образов, обрывков, видений. Мне нужна Ника с ее бутылочкой – круглой с узким длинным горлышком, похожей на старинную колбу, наполненную густой, прозрачной ярко-зеленой жидкостью. От нее пахнет травами - резко, остро, чисто… От этого запаха голова становится ясной и легкой, все лишние, ненужные мысли от этого запаха исчезают, и остается важное, единственно нужное… или не остается ничего, кроме пустоты, звенящей и легкой. На этот случай есть другая бутылочка – такая красивая, оплетенная золотой нитью, и пахнет из нее сладко, так, что все забывается и успокаивается, затягивается, словно пруд ряской.

Но Ники нет, и я только и могу, что ходить туда-сюда по коридору, стараясь отвлечься от мыслей. Вернее, уже не ходить, а бегать в припрыжку.

Одна из дверей открывается из нее высовывается заспанный, встрепанный Ясек.- Ты чего здесь носишься? Соображаешь, который час?- Исчезни, - прошу я.Ясек захлопывает дверь. Но если уж я его разбудила, то остальных и подавно. Просто из всех Ясь наименее тактичен.

Делать нечего, я спускаюсь вниз, на кухню. Анна уже сидит там, в халате, с мокрыми после мытья волосами и чашкой кофе. Анна всегда поднимается раньше всех, принимает душ, пьет кофе, и сразу же принимается за уборку. Она говорит, что лучше наводить чистоту по утрам, когда никто из нас не путается под ногами. Шум пылесоса заменяет нам будильник.- Хочешь кофе, деточка? – спрашивает Анна.Нет, деточка не хочет кофе. Деточка сама не знает, чего хочет.

Нет, на самом деле, я знаю, чего я хочу. Побегать. Бежать так быстро, насколько возможно, и обязательно босиком, чтоб никакая обувь не тянула книзу. И чтобы волосы развевались от ветра, бьющего в лицо, и был плеер с любимой музыкой… Но только сейчас это невозможно. Зима, и Поселок занесен снегом чуть ли не по самые крыши. Хочется хотя бы открыть окно настежь и высунуться в него дальше, чем по пояс, всей грудью вдохнуть морозный воздух, чтобы хоть как-то унять расходившееся сердце… Но в нашей комнате этого сделать нельзя, по крайней мере, пока Лоти и Лидка еще спят. И нигде нельзя. Больше не в силах терпеть, я выбегаю из кухни и выскакиваю на крыльцо в одной рубашке. Дышу жадно, глядя на клубы пара, вырывающиеся изо рта…В кухню входит, зевая, Ладек.- Я уже хочу, чтобы твоя сестра поскорей приехала, - говорит он Анне. – Только она и может ее сократить.- Пока еще может, - соглашается Анна. – Кофе будешь?Я возвращаюсь на кухню, и все-таки выпиваю кофе. Сижу, покачиваясь на табурете в своей любимой позе. Согнув правую ногу в колене и положив на нее подбородок. Анна косится на меня, но ничего не говорит, не просит меня сесть нормально – знает, что это моя обычная поза. Хотя конечно, была бы здесь Ника, она бы сказала. И что это некрасиво, и что позвоночник искривляется, и что я упаду и сломаю себе шею. Но только это все равно бесполезно – за красотой я не гонюсь, потому что от природы некрасивая, позвоночник меня не интересует, потому что у меня от рождения одно плечо выше другого. И я уже столько раз с этой табуретки падала…- Хочешь зефир к кофе? – спрашивает Анна.- Да, спасибо.Это аннин личный зефир, но со мной она может поделиться. Я съем одну, ну, максимум две, но, скорее всего, просто откушу разочек. Вот Лоти, если начинает есть, не остановится, пока все не прикончит.Анна готовит завтрак – печет вафли, нарезает к салату огурцы и редиску.Я-то, в принципе, уже сыта, но из вежливости беру блюдце с салатом и пытаюсь наколоть кусочек огурца на вилку, а он все время соскальзывает…- Правильно, деточка, поиграй с едой, а то ей, верно, скучно.Мне кажется, Анна немного устала, обычно она не разговаривает с таким сарказмом. Оно и не мудрено, к нам столько родственников понаехало в эти дни. Вот почему она сегодня встала даже раньше чем обычно, чтобы прибраться без помех, а то потом точно не дадут. Вообще, конечно, у нас бывает и больше людей, кто спорит, и намного больше, но на этот раз в основном дети собрались, да еще и без родителей, а это уже не есть так уж хорошо. Хотя Анна вкупе с Никой и Анжеликой может справиться с любым количеством детей, одной ей не так легко.Ну, допустим, с Давидом и Эленкой, детьми дяди Збышека хлопот немного. И потом они у нас часто гостят, чаще гораздо, чем Аннины племянники Шандор и Татьяна. Или хорошенькая Леа Вангели. Строго говоря, Леа не наша общая кузина, а только Лешека, но это все равно. Вот от кого точно масса проблем, и шуму, и крику – ужасно избалованный ребенок. А вот Элизу, наоборот, дома держат очень строго, и у нас она отрывается. С Леей они быстро стали подругами. Вспоминаю о своих кузенах, и мысли принимают другое направление.- Аня?- Да?- А правда, что Дэви родился слепым? Я слышала…Анна замирает. На переносице у нее возникает морщинка.- Правда, - говорит она, не глядя на меня.- А почему тогда сейчас…- Миранда, - голос у Анны становится непривычно сухим. – Я придерживаюсь того мнения, что детям нужно говорить только правду. Поэтому избавь меня от этой темы, и от необходимости тебе лгать. Извини, но я просто не хочу это обсуждать.Я замолкаю. И вспоминаю то, что я еще слышала. Что когда сестра Давида Эленка была еще младенцем, ее уронили, и она пробила себе голову почти до мозга. И все думали, что даже если она и выживет, навсегда останется немой, слепой и слабоумной… Но она совершенно обычный ребенок, умный и развитый.Но с Анной бесполезно на чем-то настаивать.

4.Si es verdad que hay algo másyo te esperaré.Necesito descansar,tu amor me llevaré.Mago De OzЕсли и вправду существует нечто большееЯ тебя дождусьМне нужно отдохнуть,Твоя любовь проведет меня…

В доме непривычно тихо и спокойно. Если учесть, что обычно у нас все стоит вверх дном, сегодня слишком тихо и спокойно. Но это можно понять. Во-первых, нет самых младших, а от мелюзги всегда больше всего шуму. Во-вторых, нет моей старшей сводной сестры, Анжелики. Примерно треть всего движения, которое происходит в доме, приходится на ее долю. Анжелика (ее крещеное имя было Онгела, но в четырнадцать лет она его поменяла) разительно отличается от всех остальных моих близких и дальних родственников. От светловолосых, светлоглазых, прозрачных Загорски и от брюнетистых, сероглазых, смутных Даллошей. Она настолько яркая и безудержная, что кажется, ее энергии с лихвой хватило бы на десятерых человек. Она даже ходить нормально не может, только бегает, и даже стоять не умеет спокойно, все время переминается с пятки на носок, словно пританцовывает кастарват. Отец называет ее Молния, он всем дает прозвища. Анжелика даже одевается не как все мы, носит шелковые платья, юбки и блузки самых ярких цветов – алого, зеленого, синего, фиолетового, и в волосы вплетает яркие шелковые ленты, и серьги носит длинные и сверкающие. На ком-то другом такая одежда гляделась бы вульгарно, но Анжелике она, как ни странно, идет. Волосы у нее почти нестерпимо рыжего цвета, а глаза сияющее-зеленые. Ее красоту не в силах затмить никакие, даже самые вызывающие наряды. И кстати, всю одежду она себе шьет сама. Она обшивает и нас всех, а заодно обвязывает, готовит, нянчится с младшими детьми, рулит во время ремонтов и генеральных уборок. И очень много поет и танцует. Анна говорит, что именно на ней весь дом и держится. И страшно подумать, что будет, когда Анжелика, наконец, выйдет замуж! Ведь она уже совсем невеста…

***Маленькое такое отступление. Предназначенное исключительно для тех, кто, так же, как я повернут на фолк-музыке. Остальным читать это ни к чему, неинтересно, да и не нужно. Как моему самому, безусловно, любимому брату Ясеку, например. Он много раз говорил, что слушает только металл, и ничего другого слушать не может. Я как раз наоборот – могу слушать все, кроме металла… Все, что хоть как-то дотягивает до звания музыки, я имею в виду.Лешек говорит – принципиальное различие между фолк и рок-группой только в том, что в рок-группе каждый играет на том, на чем может, а в фолк – на том, на чем хочет. Ну, ему виднее, конечно, но, на мой взгляд, есть и другие различия. Например, то, что фолк-музыканты никогда не поднимаются над толпой, как рок-звезды, не отделяют себя от зрителей, совсем нет. Это как бы обязательное условие. Они должны быть как все, не лучше, ни в коем случае, тех, кто их слушает. Иначе это будет уже не фолк. На фолк-концерте музыканты должны именно веселить публику, люди должны танцевать и веселиться, и не обращать на них никакого внимания. Вот только если зрители с фолк-концерта уходят довольные, но при этом не слишком помнят, кого они видели и слышали, тогда можно сказать, что концерт состоялся. Я вообще против того, чтобы называть фолк музыкой! Это, гм… Ритуал единения. Когда все вместе, и всем клево, а музыка - это лишь способ единения, приложение. Четкие ритмы, под которые можно отплясывать на столах, и простенькие слова, которые можно напевать, не ища в них смысла, которого зачастую и нет. Талант - это то, что фолкеру нужно в последнюю очередь. Это только помешает, причем ощутимо помешает. Нужна душа, простота, искренность и любовь к людям, как это ни банально. По-настоящему талантливые группы с фолком быстро завязывали. Легендарные Clannad продержались на фолке только четыре альбома, потом ушли в фолк-рок, фолк-джаз, джаз-рок, а потом Майрэ и вовсе ушла из Clannad, и с фолком в последствии мало соприкасалась, хотя этнические мотивы из ее музыки никуда не делись. Алан Стивель изначально использовал этнику, а обработок фолка у него не так много. Tri Yann… Н-да… Ну, так правил без исключений и быть не должно. А вот, скажем Omnia… Их послушать, так кажется, они инструменты в первый раз в жизни в руки взяли, но то, что они играют… То, что там внутри… То же An Dro, если сравнить со Стивелем, у него это таккрасиво… И хочется слушать и восхищаться. А когда слушаешь то же у Omnia, не хочется ничего. Кроме как танцевать. Такие группы как Omnia или Tri Yann только так и можно воспринимать – ногами. Это и есть фолк в чистом виде, классический и безупречный. Его не слушают, его танцуют. А имен никто и не вспомнит. Поэтому мне и кажется, что для того чтобы быть фолкером – настоящим фолкером – нужно гораздо больше самоотречения, чем для любого другого вида музыки. Опять же, это только мое личное мнение.Главным источником подобной музыки – после Анны, конечно – в нашем доме была Анжелика. Меня-то ей не удалось втянуть в свои авантюры, я предпочитала держаться особняком, а вот все младшее население нашего дома на ее идее создать свой ансамбль просто рехнулось. Правда, самой Анжелике эта забава скоро наскучила, но младшие продолжали за нее держаться. Вот и сейчас, проходя мимо одной из спален, я услышала неуверенные звуки Kerfank?а.

Да, мы такие! Конечно, я знаю, что всем фолк-коллективам, особенно начинающим положено играть стандартный набор песен, и их исполняют все - Ye Jacobites By Name, Marie's Wedding, Tell Me Ma, Tim Finnegans Wake, Molly Malone, The Fields Of Athenry, The Irish Rover, The Wild Rover, Follow Me Up To Carlow, Whiskey In The Jar, Rocky Road To Dublin, The Foggy Dew, Some Said The Devil Is Dead, Rattling Bog – это все знают, все любят, принимают на ура, поэтому их и играют все. Но не наши. Это недостаточно изысканно для них. Хотя у меня самой лично замирает сердце при звуках The Fields Of Athenry или Follow Me Up To Carlow, но слишком уж многие их переиграли. И это все-таки более поздний, англоязычный фолк, настоящие ценители предпочитают фолк подлинно ирландский, но и там уже есть стандартный набор песен, которые играют все: Siul A Run, Dulaman, Ailein Duinn, Cade Sin Do?n Te Sin, Teidhir Abhaile Riu, Chuaigh Me Na Rosann, Dheanainn Sugradh, Rince Briotanach… Поэтому и это уже слишком просто, настоящие гурманы предпочитают фолк бретонский. Да и мне он как-то больше по душе. Хотя даже там имеются теперь песни, набившие оскомину, особенно Ev Sistr, Metig, Tri Martolod, Francoizig, Brian Boru, а также менее известные Guerre, guerre, vent,vent, La jument de Michaud, An Alarc'h, Le Prisons de Nantes, Les Filies Des Forges, Y' Quatre Marins, … Хотя три первые - это святое! Но и то, что они играют сейчас… Я почти против желания начинаю подпевать мелодии, хотя и слов толком не знаю. Хотя у них-то и петь некому. Раньше пела Анжелика…

Следующая мелодия, которую они играют, тоже не особо известная, Dans La Lune. И… черт, нельзя не признать, что эти негодяйчики играют не так уж и плохо… слов я опять не знаю, но мне хочется танцевать. Совершенно против воли начинаю кружиться по коридору, совершенно бездумно, но очень точно выделывая все те коленца, на разучивание которых у профессиональных танцоров годы уходят. Но я не то что бы слишком танцую. Скорее, пляшу. Наверно, надо бы выучить слова этих песен, но не так уж мне это и нужно.Потому что танцевать я люблю больше, чем петь.Из своей комнаты снова выглядывает Ясь.- И что ты опять здесь растопалась?Растопалась! Это уж слишком! Я танцую вообще-то. Уже примериваюсь ответить ему, как следует.- Миранда! Мирке, спустись, пожалуйста!Это Анна. Я примерно представляю, зачем. Думаю, может, стоит все-таки не услышать?- Ми-ре-лин-де!Ого, это уже серьезно! Придется идти.На кухне я вижу отца, и это меня радует. Я его сегодня еще не видела, и поэтому прежде чем получить взбучку от Анны, есть повод подойти и поздороваться. Отец привычным жестом проводит ладонью по моим волосам ?против шерсти?, еще больше их взлохмачивая.- Привет, вороненок.Но от Анны он меня не защитит, на это можно и не рассчитывать. Она сидит у стола и держит в руках мой школьный дневник. Боже, как это скучно.- Можешь мне объяснить, что это такое?Я боком придвигаюсь к дневнику, заглядываю в него, чуть склонив голову на бок. Смотрю с притворным интересом, как будто рассчитываю увидеть что–то для себя неожиданное.- Вот это.- Хм. Цифра.Губы у Анны чуть подрагивают, она почти улыбается, но ей удается справиться с собой.