Акт третий. Продай душу истине. (1/1)

Нельзя доверять людям, которым не платишь, Джагхед это знает, кажется, всю свою жизнь. Арчи вновь дает ему переночевать у себя, вновь кормит его своей едой, вновь разрешает играть в гонки до двух ночи и мыться в душе сколько угодно, пока отец пропадает на работе. Арчи хорошенький мальчик, он хорош во всем. Кроме, конечно, целеполагания: вечно запутанный парнишка, не знающий, что выбрать?— музыку или футбол, брюнетку или блондинку, мечту или наследство. У Джагхеда хищный оскал, он говорит в зеркало, лохмача влажные волосы:—?Еще немного, и ты будешь мучиться между таблеткой экстази или дешевым коксом в пидорском клубе.На отражении остается влажный отпечаток его губ.Соблазнить Арчи никогда не составляло труда. А накуренного Арчи тем более. Арчи, как было сказано выше, любит прыгать с крайности на крайности, и все эти недели страдал в вопросах своей ориентации, пока дрочил в душе. Джагхед все эти недели не жадничал на случайные, туманные взгляды и расплывчатые, игривые фразы, брошенные между прочем, храня в паху Арчи трепетный огонь ровным плевком.Через три часа Джагхеда переворачивают на спину и без особой подготовки, кроме слюны, входят внутрь. Это доставляет Джагхеду дискомфорт, но он вдалбливается еще больше, почти задыхаясь от боли и навалившегося на него тела. Джагхед бьется и бьется, сжимая наволочку: он чувствует отрывками стекающую каплю пота на виске и несколько капель, попадающие в глаза; мешающиеся, мокрые волосы, которые нет времени убирать, потому что все кажется скоротечным и мгновенным, и жажда успеть в том, в чем времени предостаточно?— еще одним отрывком, как пальцы вжимаются в его ногу и бедро,?— острая боль, которая пару раз бьет электричеством по позвоночнику, и которая, изнывая, расплывается вскоре жжением по промежности, точно тлеющие угольки - темнота, надрывно хрипящая глотка,?— угол кровати, упирающийся в ребро,?— несколько редких, но долгих вспышек перед глазами, когда угол сдирает кожу и почти переламывает грудную клетку от тяжести тел,?— мазохистская жажда дойти до апогея боли, и раздражение, что жжет в руках, когда толчки перестают приносит достаточно дискомфорта, — Иеремия надрывно стонет?— Арчи принимает это за стон удовольствия,?— и рывком поднимается с кровати, чтобы со всей силы оттолкнуть друга к стене.—?Давай,?— шепчет Сара, почти ощутимо кусая Джагхеда за ухо.Арчи непонимающе хмурится, столбенеет на пару секунд, пока не получает кулаком по лицу. Джагхед и не думает отступать, он придавливает друга сильнее, и со всей силы ударяет предплечьем в чужой кадык в пассивных попытках собачьего кайфа, и улыбается, улыбается без конца, потому что Арчи не в состоянии что-то здесь обговаривать и понимать, он действует на инстинктах?— перехватывает чужие руки и бьет в сплетение, а когда Джагхед отступает, откашливаясь, то Арчи, вцепившись в его плечи, откидывает друга к стене, зажимая ребром ладони гортань. Голос у Арчи лихорадочный, сиплый, полный дрожи от неожиданной схватки, внутренней борьбы и животной жажды насилия:—?Какого черта, Джагг?!Джагхед смотрит в глаза Арчи томно и сладко, лижет губы и жмется бедром к чужим бедрам, шепчет:—?Я твоя, Арчи? Скажи мне, что я твоя девочка, скажи мне.Арчи жмурится, Арчи кажется, что еще немного, и его крыша слетит. Джагхед надрачивает ему свободной рукой и жмется дерганным кадыком к ладони. Взгляд Арчи мутнеет, и он не сдерживается перед ураганом чувств и инстинктов?— отдается в капкан ярости и разврата на радость Джагхеда без всяких раздумий, в ту же секунду: целует его жестко и больно, перехватывая гортань крепкой ладонью, бьется зубами, прокусывает язык, и Джагхеду так хорошо, что хочется плакать.—?Моя детка, ты моя детка,?— хрипит Арчи и бьет Джагхеда наотмашь.Джагхед стонет развратно и грязно, раздвигая ноги сильнее, и просит еще. С каждой фрикцией удары становятся все сильнее.Арчи громко и мелодично стонет, кончая, его рельефное тело блестит от пота,?— он как модель, помазанная маслом перед софитами,?— идеальный до тошноты, что Джагхед наблюдает всю эмоцию оргазма на его красивом лице со зверской жаждой омерзения, не упуская ни детали.Солнце в эту ночь опаздывает, и когда Джагхед встает с кровати, в комнате царит полумрак. Застегивая ремень, Джагхед поворачивается и видит на краю кровати Арчи, спрятавшего лицо в руках, ссутулившегося в пурпурном шелке ночного неба, и его угнетенную, опустошенную эмоцию между пальцами.Джагхед выходит, ни попрощавшись.Идя по центру пустой дороги, проходя улицы за улицами, покрытыми сизым туманом рассвета, Джагхед верит, что этот чертов туман когда-нибудь, да превратится в ?Великий Американский смог?* и поглотит штат за штатом безжалостно. Нос Джагхеда разбит, кровь с приятным стягиванием засыхает на коже. Джагхед проповедует охрипшим, сорванным голосом: он выкрикивает все, что может вспомнить и чувствует, что дыхание раздирает ему глотку:—?…то и предал их Бог в похотях сердец их нечистоте, так что они сквернили сами свои тела!Он чувствует мир настоящим и реальным, полным правды, которая истекает гноем и кровью.—?Они заменили истину Божию ложью, и поклонялись, и служили твари вместо Творца, Который благословен во веки.Его веки красны в жажде сна и слез.—?Аминь! Апогей его призмы превращается в сюрреалистические, полоумные отрывки картин, из которых создается все, чем он дышит. Мир раздирает его изнутри, перекручивая суставы, разрывая и пережимая, будто мясник сырой фарш, и Джагхед кричит.Вскоре его драйв-ин будет открыт.***Через несколько дней Джагхед узнает, что Вероника и Гермиона, не дождавшись от Короля весточки, бесследно исчезли из города, оставив после себя только роскошные апартаменты Пембрук, как бывшую собственность. Он узнает это у того же Поба, по тихим перешептываниям официанток. За их спинами Джагхед замечает двух молоденьких, молчаливых бабочек и впервые подходит к ним, не замечая за собой шлейф осуждающих, провинциальных перешептываний.—?Привет, девочки.Бабочки заливаются кокетливым, слишком детским смехом. У Джагхеда на скуле лиловый синяк, а на нижней челюсти порвана кожа. Бабочки говорят резко, бросаясь иглами слов:—?Чего тебе? Ты ведь не из наших клиентов, сладкий.Джагхед подмигивает им и вытаскивает мятые купюры, с виду увесистой суммы, приговаривая:—?Но я из ваших девочек,?— и присаживается на столик.Поб дергается толстой точкой где-то на другом конце кафе, но, подобно остальным, не решается нарушить вечерию. Через пол часа неразборчивых диалогов троица уходит и посетители выдыхают.Они заваливаются к нему в фургон с тремя бутылками ликера, пятью бутылками мартини, мешочком винта и новым вечерним платьем, немного вычурным и слащавым, как клубничный сироп. Девочки почти сразу же расслабились так, как могут себе позволить расслабиться молоденькие проститутки: на легкую треть, потому что видели своим птичьем, метким взглядом уже давно, кто такой был это Джагхед Джонс. К часу ночи они находятся в маленькой, неуютной ванной, напротив зеркала. Весь пол усеян пеплом, бычками и пролитым мартини, а Джагхед, приоткрыв рот, красит губы третьей по счету помадой: все водит и водит по раскрытому рту гипнотически-самозабвенно, точно вечный двигатель. Сзади него стоят сами девочки, внимательно следящие за продвижением дела, что-то говорящие о красивых губах, лилово-лимонных синяках по всему телу, и вскрикивающие неразборчивые советы. Моника,?— та, что с синей прядкой, застегивает на Джагхеде платье, покачивая с ним в унисон бедрами под Get Lucky***, доносящийся из дешевой мобилы, и почти падая на Джагхеда всем своим пьяным, но пархающим телом. Дороти,?— та, что с розовой прядкой,?— перебирает в руках чулки в поисках дырок, перекидывая взгляд то на отражение Джагхеда, то на собственные руки, то на тонкую, сладкую сигаретку, которая слишком близко дрожит к ткани чулков. На третьи сутки фургон набит старым блюзом, откровенными разговорами и синти-поп наперебой. Девочки, вальяжно рассевшись на диване, учат своего новоиспеченного знакомого правильной походке, учат повороту, осанке, даже взгляду, и, признаться, не долго удерживаются на диване, подскакивая к боку или вовсе сталкивая Джагхеда в журчащем смехе, чтобы показать, как это: ?кокетничать шагом?. Они юные, легкие, чистые сердцем, и Джагхед почти не ощущает ненависти. Они немного больше, чем нужно, восхищены им, и немного сильнее, чем стоит, влюблены в него. Джагхед прощает им это, потому что для таких цыпочек жизнь в этом захолустье подобно ежедневному истязанию на дыбе. На троих легче мечтать, что этот фургон – один из пятизвездочных отелей на Фримонт-стрит, и что с минуту на минуту им принесут бутерброды с алмасом, а потом бутылки шампанского в огромных, бездонных ведрах со льдом.—?Ты самая красивая девочка в этом вонючем городе, Сара! — Выкрикивает Дороти.Ее губы, колени и руки испачканы в розовых разводах после долгих и мокрых поцелуев с Моникой, и когда она раздвигает ноги, потягиваясь, то Джекхад с азарством замечает оголенную, такую же разукрашенную помадой вагину. Моника, почти падающая в сон, воркует, протягивая к Джагхеду свои гладкие, тонкие руки, на которых брайлем расползается нитка недавних инъекций, и махает указательным пальцем:—?Но даже не думай, сладкая, забирать наше место. Мы тебя скушаем.Девочки после трех суток без сна и еды наконец засыпают в семь вечера, приютившись друг на друге единым, совершенным существом.Джагхед, допивая остатки мартини, вырубается следом.—?Нет, нет, нет.Лицо Джона близко, его твердая, иссинне-черная щетина корябает щеку.—?Пожалуйста, Джон.—?Пожалуйста, Сид.Джагхед задыхается, не имея возможности позвать на помощь. Он только хрипит:—?Отпусти меня.Обведенные красным губы шепчат в висках:—?Отпусти меня.Джон говорит:—?Это мое, сукин сын! Это мое!Джагхед опускает голову вниз, а на его фуфайке написано: ?Д?.В голове набатом играет электрический синтезатор и визжащее соло, и Джагхед просыпается. Он понимает, что соло был птичий, утренний щебет, проникающий в фургон вслед за солнечными лучами, а синтезатором?— далекий гул машин у стоянки. Джагхед потягивается, ощущая себя разбитым, но выспавшимся. Его тело, точно золотом иконы, окружено бычками, остатками купюр и пустыми бутылками. Свешиваясь с дивана, Джагхед находит у своих ног не только телефон, на дисплее которого высвечивается ?11:05?, но и две пары подиумных туфель, а еще чуть выше, на столике - новенькую помаду. Девочки, к его счастью, давно ушли.Весь день он позволяет проваляться себе на диване, смотря американские ситкомы и объедаясь чипсами с острым соусом.***Джагхед идет до кинотеатра пешком, пренебрегая ночными автобусами. Когда он остается один, и когда мир вокруг тихий, его еще затмевает лихорадка кошмара, но ночной бриз освежает кожу лучше, чем прение перед мигающим телеком. Джагхед оглядывает шеренги потрепанных кемперов, двухэтажные дома среднестатистического района, каждую линию телепередач, идеально подстриженные газоны, все летние особняки зажиточных ньюйоркцев. Долго заглядывается на лесной горизонт. Джагхед чувствует чистую ненависть ко всему, что видит: к этому образцовому американскому городку со школой, церковью, дайнером и стадионом.И с его образцово американскими жителями, которых Джагхед так прекрасно видел, и которых так же сильно ненавидел. Всех этих малолетних лжецов, что станут лицемерами, погрязшими в разврате и потреблении. Потому что цель человеческого существования?— уничтожение.Апогей любого уничтожения?— самоуничтожение.И Джагхед всего лишь стал для них зеркалом.