Акт первый. Иисус и бесноватые свиньи. (1/1)

Когда он впервые болтает с матерью Вероники у чистого столика и пялится на ее лимонную одежду официантки, она улыбается своими мексиканскими щечками и говорит:—?Поб мне сразу сказал, что ты посетитель частый. Я Гермиона, мать Вероники Лодж. Вы, кажется, учитесь в одном классе?Она ему нравится, потому что и первого взгляда Джагхеду хватает, чтобы понять: в этом месте Гермиона чужачка. Она в Ривердейле не доверяет почти никому. Единственный ее промах, который погубит эту мексиканку?— ?почти?. Он забирает кофе и подмигивает. Ему хочется сказать:—?А еще ваша дочь знакома с Арчи. Надеюсь, вы не будете с ним трахаться только потому, что он рыжий и у него есть волшебная палочка.Но он говорит, без тени улыбки, когда их руки соприкасаются:—?Да, мы с ней знакомы. Джагхед ,?— он проводит пальцем указательного по ее ногтю и убирает руку,?— но можете звать меня Джагг.Она отходит к стене и включает кофемашинку, когда к стойке прилетают ночные бабочки до восемнадцати. В ее голосе слышится легкая, но пряная усмешка:—?Значит, Джагги.Джагхед не оставляет чаевых. Бабочки сексуально вертят белокурые волосы на пальчике с редкими цветастыми прядями из секонд-хенда и заливаются хриплым смехом, когда он, уходя к своему месту, проводит указательным по брови и облизывает губы, что на трассе означает типичное у педиков:?Люблю анал и минет?.Они в ответ салютуют ему сладким поцелуем:?Мы тоже?.***Джагхед смотрит сквозь городской макет, желая увидеть хоть одного человечка. Но улицы пусты, как в его далеких мечтах.—?Прости, но автокинотеатр уродует город. Это помойка. Там ошиваются преступники и бродяги.—?Ахуевшая сука, не смей так отзываться о моей семье,?— думает Джагхед, но только удивленно выдыхает, не прекращая пялиться на цветного мэра. Джагхед думает, что это в стиле Ривердейла?— избирать в мэры чернокожую телку. Но ему не под силу очиститься от прошлого перед жадным взглядом Джагхеда?— за этим глянцем он четко различает того старого, идеалистического Ривердейла, которым правили белые англо-саксонские протестанты и их детишки. Джагхед смеется.Он рассказывает чернокожей женщине-мэру замусоленную историю о прошлом, всю такую приторную и слезливую, что она аккуратненько обнимает себя руками и с нескрываемым удовольствием улыбается, слушая историю о нищих детях. Джагхед повторял это прошлое перед зеркалом столько раз, что и сам был готов поверить себе. На этот раз история связана с его кинотеатром.—?Он мне как дом,?— заканчивает Джагхед,?— этот кинотеатр.Проблема конечно же в том, что эта будка на отшибе, где он заправляет и крутит фильмы на огромный экран и вправду его дом, в том несуразном и примитивном смысле: его тело прекрасно помнит каменные изгибы кресла в углу, которое со скрипом раскладывается, еле умещаясь между заставленными пленкой комодами. Но мэр непреклонно продолжает трещать о будущем Ривердейла и Джагхед хочет долбануть ее голову о столешницу. Он сглатывает и, уходя, прячет макет машины в карман.Красный кабриолет, на котором так любили кататься англо-саксонские отпрыски.На храм кинематографа оказывается плевать даже отцу его лучшего друга. Отец его лучшего друга говорит:—?Для нас это крупный заказ, Джагги.Джагги готов в эту же минуту смыть краску с волос и разложиться на блядском столе перед ним, лишь бы еще недельку покурить марихуаны на вышке заброшенного автозака. Он даже на примерку касается носком своих кроссовок носка его вычищенных ботинок и смотрит в глаза, но небритый Фред отдергивает ногу, как в припадке и бледнеет на пару тонов.Джагхед как бы и сам напоминает о том, как Джона уволил с работы именно этот идеальный папаша, хотя папаша ни в чем никогда не был виноват, ведь, повторюсь, он идеальный, а Джон нет: Джон трахает самых дешевых ящериц у заправок и ворует с собственной же работы.Джон нашел его в лесопарке на границе Канзаса. Джагхеда тогда еще не звали Джагхедом, он, как умалишенный, цитировал Библию и, кажется, умел плакать. Но волосы у него были черные, как смоль, а взгляд пустым и разрушенным.Джон повел его в свою разъебанную иномарку и даже бровью не повел, что хочет трахнуть этого двенадцатилетнего сморчка. Джон еще тогда был только Джоном и не гонял на классическом Sportster-харлее, а за его спиной были две пережитые семьи, в последней из которых сбежавшая жена в нулевых и с год назад умершая дочка.В одном из отелей на все той же границе Мексики он вошел в комнату и кинул на кровать удостоверения личности с тяжелым, крокодильим кошельком. Он сказал, закуривая:—?Наша фамилия Джонс, как бы тривиально это не звучало. Я жил с этим дерьмом все свои тридцать шесть лет, так что и ты уживешься. И сейчас заруби твою, а правильнее сказать, нашу историю на носу: тебя зовут Джагхед Джонс, сейчас тебе тринадцать лет, родился второго октября…—?Джагхед, Джагхед, Джагхед…—?…уроженец Америки, а я твой отец, Форсайт Джонс. Год моего рождения можешь не запоминать. У тебя есть приемная мать и моя жена, Глэдис Джонс, которая ждет нас в Ривердейле, чтобы задокументировать наш брак. Если будут лишние вопросы, твоя настоящая мать бросила тебя и ты не помнишь даже ее лица, усек? Поедем мы в Ривердейл, мой родной городок, так что встретят нас без проблем и с распростертыми объятиями. Ее, Глэдис, можешь не бояться, главное не забывай делать вид, что любишь эту дурынду, как полоумный. Она слабенькая на нервишки и лишний раз мозги ей не еби, не то нам трындец. Благодаря Глэдис у нас появилась младшенькая Джеллиа, ее ты тоже обязан любить, пока мы всех не удостоверим, какая из нас идеальная и законопослушная семья.—?Но я не хочу их любить.Мужчина выдохнул и взял его за лицо, погладив по виску.—?Малец. Ты должен сказать им спасибо и кланяться в ноги, потому что они согласились помочь нам и обеспечили хату в спокойном месте.—?Ты разлюбишь меня.—?Никогда. —?Джон, который Форсайт, притянул его к себе в объятья. —?Совсем немного и мы забудем обо всем. Останемся вдвоем, только ты и я.—?Ты и я, —?повторил Джагхед.Разлюбить он его и вправду не мог, потому что никогда не любил. Джагхед понял это, когда впервые услышал стоны Глэдис в их семейном фургоне. Начиная отсчет с того дня, как Джагхед приехал в Ривердейл, он остался совершенно один.После того, как Фред уволил Форсайта, Форсайт взялся за бутылку с утроенной силой. Он пил еще до встречи с Джагхедом, но тогда литровку коньяка хватало на трое суток. Теперь на трое суток уходило четыре бутылки и пил он беспросветную паленку. От паленки Джон всегда был не свой. Поэтому Глэдис взяла свою дочь и свалила куда-то в близах своей родины. Форсайт говорил, что она уехала к бабке, Джагхед, не веря, язвил:—?Важнее то, что она уехала от тебя.Но не это было причиной ненависти к Фреду. Причина заключалась именно в том, каким становился Джон после паленки. Джагхед, черт возьми, готов был сгореть в адском пекле, лишь бы не встретиться с Джоном во времена запоев. Ему хватило того дня, в котором Форсайт нагнул его на двухместке и, выбив все дерьмо из него, к тому же вытрахал ошметки хорошей мечты. Форсайт, конечно же, забывал о подобных неурядицах и продолжал жить с чистой душой. И Джагхед не был особо зол, он даже не сказал об этом Глэдис или кому-нибудь еще, потому что понимал, что просто слишком сильно вжился в роль нормального парня, а такие вещи по-опасному близко граничат с надеждой. И Джагхед изнутри своих век теперь знал одну хорошую и очень легкую условность для того, чтобы выжить: благополучный район не признак того, что и ты такой же благополучный.Он никогда не был идеальным, этот Форсайт, но Джагхед продолжал думать, что тот выглядел крепче и сексуальнее дрыщавого Фреда. Фред был работником на стройке, а Форсайт?— главарь змей из соутсайда. Не сложно понять, кто коронован. Форсайт никогда не был идеальным и не стремился заботиться о детях. Джагхед знал, что его рука имела не малый вес в сносе автокинотеатра. Форсайт знал, что Джагхед знал. Форсайт думал, что Джагхед благодаря своему влюбленному, высушенному сердцечку доверял ему.Но у Джагхеда никогда не было сердца.И Джагхед ненавидел всех, однако это все?— слабее ненависти к себе. Поэтому Джагхед шипел в его пьяную рожу:— Я отомщу тебе, тварь. Я отомщу тебе.Только Сара внутри не позволяла сделать это быстро и беспроблемно. Сара внутри него втюрилась в Форсайта так, что трусики стоит выжимать в четыре руки. Джагхед не злился. Он говорил по ночам, закуривая:—?Прости, мам. Ты ведь знаешь, если я ничего не сделаю…Он затягивался и выдувал в ладонь непроглядный купол дыма:—?Ты ведь знаешь, мам. Я люблю тебя. Я хочу тебя, а если я не сделаю это, мам, если я…—?Может, это я тебя не хочу. —?Говорила Сара. —?Зачем ты мне сдался, поганка подзаборная, который всегда мне все портил? Да ради этого мужика я хоть сотни таких, как ты, придушу. Продам тебя Сатане и буду смотреть, как ты горишь, как с тебя слезает кожа, как кислота обглодает тебя до костей. И пени не заберу за твою душу.Джагхед улыбался, умилительно пряча глаза в воротнике:—?Ну мам.Хихикал, закусывая палец:—?Прекрати дурить.Он чувствовал щипок в бедро и ответный смех.***Фантазия Джагхед была, по его мнению, вполне неплохой. На той ступени божественности, чтобы случайные фантазии помогали не сигануть с моста или не вздернуться на ремне в туалете. Он часто придумывал истории о своей выдуманной жизни, делая это со сверхзвуковой быстротой и безграничным, сладострастным удовольствием, а запоминал их и того лучше. Ему нравилось создавать и детализировать эти судьбоносные повороты и незначительные мелочи, этих вымышленных людей из вымышленной вселенной. Нравилось стегать свои мечты, нравилось управлять неуправляемым, заправлять софт-порнуху реальным и сочным снаффом, а потом с мучением замалчивать и зачеркивать именно то, что он считал самым достойным.Сара тоже мечтала стать писателем.Джагхед сидел в этой забегаловке, освещенной розовым неоном, сытый, с налетом хорошей шмали и строчил страницу за страницей без устали. Где-то это были глупые, иронические рассказы, где-то заметки или статьи, а где-то его настоящее творчество, которое Джагхед никому не показывал. Он знал: только стоит увидеть им строчку, они в ту же минуту все про него поймут.Чаще всего в Ворде были долгие и смачные истории из городка, которые он строчил месяцами, наблюдая вживую за развертывающимися событиями. Лил туда бесконечно много пафоса, и хохотал над тем, как они велись на тонны тупоголовой иронии, и не видели за ними скрываемый, кристальный сарказм над во все верящими читателями?— ведь в этом городке они любое графоманство, приправленное ?на реальных событиях? и парой-тройкой опошленных эпитетов считали за гениальность.А он смеялся и продолжал облапошивать всех изречениями, которые вычеркивал из бульварных романов на двести страниц. Джагхед, конечно, понимал, что ничего хорошего от этого не добьется. Смеяться над слабыми плохо не по причине аморальности, а по причине деградации.—?Но, черт возьми,?— шептал Джагхед,?— от этого невозможно оторваться.Однажды Поб и сам не сдержался от заразительного смеха этого мальчишки, который раздавался по всей полуночной кафешке раскатистым звоном. Раздираемый любопытством, жирный Поб спросил у парнишки, пододвигая кружку с горячим кофе, что же такого смешного он вспомнил. Джагхед, откинувшись на спинку дивана, довольно проговорил:—?История есть, ты-то о ней не слыхал, доходяга.—?Видать, занятная у тебя история, Джагги?Мальчишка усмехнулся.—?Безумно.Поб облокотился рукой рядом с чужим ноутбуком, и Джагхед начал:—??… Его, Иисуса, встретили два бесноватые, вышедшие из гробов, весьма свирепые, так что никто не смел проходить тем путем. И вот, они закричали: что Тебе до нас, Иисус, Сын Божий? пришел Ты сюда прежде времени мучить нас. Вдали же от них паслось большое стадо свиней. И бесы просили Его: если выгонишь нас, то пошли нас в стадо свиней. И Он сказал им: идите. И они, выйдя, пошли в стадо свиное. И вот, всё стадо свиней бросилось с крутизны в море и погибло в воде.?Джагхед опять засмеялся, на что Поб неловко хохотнул в ответ и поскорее ушел к стойке, стараясь не оглядываться на забавляющегося посетителя.Это было четвертое июля, и весь город был окутан трауром по утонувшему в озере Джейсоне Блоссоме.***К нему подбежала черная собака и самозабвенно начала облизывать грязные кеды. Джагхед, поперхнувшись дымом, вскоре начал смеяться. Садясь на колени и принимая прыгнувшую собаку в объятия, проговорил:?— Гуд бой, Гуд бой, Барри? Барри? Тебя зовут Барри?За черным мехом расплавленной, толстой тенью появилась хозяйка питомца. Она, судорожно опираясь на трость, скрипуче и глухо спросила:—?Барри?—?Да,?— Джагхед мило улыбнулся, милуясь с щенком,?— мистер Барри, мой старый знакомый. Знаете? Он любил лизать мою обувь.Старушка дрожаще улыбнулась, погладив Джагхед по голове:—?Ох, все песики такие, хорошие песики.От нее пахло блевотно, так же, как выглядела ее старая кожа. Джагхеду хотелось взяться за складку над ее ладонью и сорвать эту бледную, пятнистую чешую, словно полиэтилен или высохший клей.—?Да, он умер, как мечтал. Его забили берцами по башке.Старушка продолжала растерянно улыбаться, тряся головой, как болванчиком. Джагхед понял, что она еле видела. И, скорее всего, даже не понимала, что происходит.Он смотрел им вслед и нюхал остатки собачьего запаха на руках, вспоминая, как в детстве у него была точная копия этой собаки. Джон купил ее в тот же день, как они припарковались у границы Ривердейла. Сказал, что эта псина поможет ему приспособиться в новом месте и завести новых друзей. Джагхед прокричал, гладя косматую шерсть:—?Уголь торжествует! Мы все погибнем!Все было черным: косуха Джона, волосы Джагхеда и эта дворовая псина. Глэдис долго противилась лишнему рту, потому что Джагхед и так жрал за тридцать мужиков, но вскоре ей пришлось смириться и признать, что это все стресс и неуверенность в себе и что собака пойдет мальчику на пользу.На второй день знакомства Джагхед поцеловал псину в лоб и сказал:—?Я называю тебя Хот-дог. Как бульдог, только Хот-дог.Собака радостно повизгивала и лизала ему лицо, как не лижут пизду подкаблучники.Щенка сбили, не прошло и полугода. Это была тихая дорога между опрятными домами, громкий хруст внутренностей и взвизгивания скрипучих шин. ?Это похоже на Кинга, - думал окровавленный Джагхед, когда держал на руках бездыханную псину с вытекающими из пуза кишками,?— только тебя сразу переехали, а не тащили несколько километров по асфальту?. Он не считал, что ребенок и щенок чем-то отличаются?— в любом случае и того ребенка, и его Хот-дога убил один и тот же грузовик, а еще они одинаково любят пускать кучу слюней.Джагхед тогда залез в эту чертову кабинку к убийце своего товарища скорее за желанием найти там Сару, чем запустить пальцы в жирную шею водилы и с остервенением его придушить.Но он никого не нашел.Примерно же в этот день Джагхед без ведома приемных родителей сидит в ветеринарной клинике и ждет, когда подойдет его очередь к врачу с одной лишь целью: узнать, как воскрешать расчлененных животных. В очереди он встретил Арчи. У того тоже умер питомец, который оказался по иронии судьбы рыжим хомяком. Джагхед хотел сказать ему:—?Мой дед ненавидел рыжих. У тебя есть веснушки? Мой дед соскребал веснушки с моего носа лимоном и лезвием. Моя мама была умнее и пудрила их в сортире у маркета.Но он сказал:—?Хорошо, что от хомяка у тебя осталась рыжина, а не смерть.Арчи его не понял, но пожал ему руку. Им было четырнадцать.В четырнадцать лет за Арчи стояла футбольная команда и Джагхед не смог обойти их насмешек. Имя новичка сменилось кличкой ?Узкое место? далеко не от сломанного узкого на глупой королевской шапке из тридцатых годов. Джагхеду было плевать, он думал о том, что это куда лучше, чем ссылаться на колодец в ?Звонке?.Ох, эта футбольная команда! Эти чертовы янки! Однажды чернокожий навалял ему по всей красивой роже Джагхеда, когда произошла их первая встреча. Это был школьный двор, набитый старшиками и редкими вкраплениями смелых молокососов. Джордан, идущий во главе спортивной свиты, неожиданно приосанился, и, направляясь к столику лузеров, гордо рявкнул, дернув Джагхеда за корону:—?Эй, шлюха, сегодня мой брат приезжает с пехоты. Сделай ему скидку, детка, отдайся по старой дружбе.Джордану было пятнадцать, и он любил хвастаться, что каждую пятницу заказывает элитную проститутку, потому что его папаша ездил на Кадилак Эскалейд и носил золотые часы.—?Я не поведусь на ваши обрубки даже за тысячу баксов, крошечный Джордан, — пропел Джагхед, прожевывая бургер.—?Мудила! Я? Заказывать таких, как ты?! —?Джордан подошел ближе, сметая поднос со стола. —?Да я наваляю тебе так, что ты встать не сможешь, потому что вшивые пидоры не должны обитать в нашем городе.—?Только такие янки, как вы, лишенные чувства собственного достоинства, способны обидеть беззащитного мальца, оказывающего вам ночные услуги, —?повторил Джагхед давнюю цитату от Большого Тодда с Тягача. Этой фразой, казалось, можно было описать всю историю стоянки, на которой продавали мальчиков и на которой некоторое время стоял и сам Джагхед.Джордан накинулся на него тут же, выкрикивая на всю улицу:—?Не смей называть меня пидором! Не смей, продажная шавка!Это выглядело так жалко и смехотворно, что никто не смел воспротивиться. Джагхед в дальнейшую неделю ходил с синяками по всему лицу победителем и еще долго наяривал, прижимая пальцы к ноющим гематомам.Джагхед прекрасно знал, что ночные услуги покупают в любом городе не менее семидесяти девяти процентов жителей. Все делали вид, точно Джордан оказался простой выскочкой и лгуном, и с радостью называли того ?пятничным папочкой? не меньше недели. Вскоре тупой город не выдержал молчания и поверил в свою же ложь.Арчи и Бетти, как прекрасные образцы провинциального воспитания, слишком чисто научились делать вид, что в такие грязные вещи, как в в похождения Джагхеда не поверили сразу. Джагхед любил думать об этом, когда в очередной раз отсасывал прыщавому новичку за черным входом ?Жирного Поба?.