Часть вторая: Sex-single (2/2)
…только не останавливайся, пожалуйста...…я - для тебя...…тыво мне, в моих венах , в моемтронувшемся тобой рассудке…Еще, удар за ударом, нет, плавным движением, слитых в единое целое тел, двигающихся в одном ритме – и Хисаши раскрывается уже сам, пропуская глубже и сам ищет ротА-чана. Тот отвечает, так безыскусно-искренне: вот возьми, все мои поцелуи принадлежат тебе. Для тебя. Еще, еще и еще. В губы, в плечи – как много нежности. Не пережить. Атсуши приникает губами, стремясь согреть ими каждый сантиметр кожи.Хисаши принимает все – и поцелуи, и глубокие проникновения внутрь - так же покорно, так полно… Доверяя, доверяясь... Так невозможно.Не выжить – так. И А-чан умирает, умирает в нем, содрогаясь и вбиваясь уже почти жестоко, кусая плечи и шею, чтобы не стонать слишком громко.А потом – через расколотую вечность -перерождается.Недоверчиво-удивленно открывает глаза, постепенно приходя в себя. Он все еще лежит на Хисаши, но теперь их тела, еще недавно такие напряженные, обесточены. Ватно-мягкие, теплые. И остывающее тяжелое дыхание - одно на двоих.Жарко и влажно. Имаи все еще содрогается и всхлипывает, целуяопавшие, разлинованные его пальцами, плечи А-чана.Сейчас уженежно оглаживает спину, а три минуты назад , крепко притиснутый и напряженный до дрожи, царапал, и вскрикивал от острогонаслаждения...На щеках Хисаши прохладно стынут слезы.
…ты только не пугайся, ладно?...
Утыкается губами в шею, и солоноватый пот тихонько жжет припухшие губы. Воздух пропитан нежностью и острым запахом любви.
…я так не хочу, чтобы ты уходил сейчас…
…и одеваться и идти куда-нибудь...
…я даже играть сейчас не хочу......я хочу тебя, чтобы рядом и целоваться. еще…А-чан первым разомкнул объятия, скатываясь:- Давай останемся здесь, а завтра прямо отсюда - на занятия?
Сказал, не особо рассчитывая на согласие здравомыслящего друга. А Хисаши согласился, поспешно кивнув, и Сакураи скорее почувствовал это, чем увидел. Потянулся за старым одеялом - надо прикрыться, ночью будет холодно. Предложил:- Иди ко мне на грудь, все равно рядом нормально не поместимся.Движения отдаются саднящейболью внизу, но сейчас она приятна - эта боль,наследие их безумного секса. И надо позвонить родителям, конечно, но...так не охота выбираться. А по крыше дробно стучал дождь. Когда он начался?Они не заметили. Имаи завозился, устраиваясь, положил голову на грудь Атсуши, слушаякак бьется под ребрами сердце, и сказал тихо:
- Послушай, какой драммс - дождь по жести иБольшой Том твоего сердца... я хочу написатьтебемузыку и когда-нибудь напишу, веришь?Тяжесть обнимающей руки легла на плечи Хисаши, и тот почти задохнулся ошеломительной нежностью, кожей, как оголенными нервами четко ощущая пульс Сакураи, такой четкий на запястье. Драммер ответил:- Верю... А я тебе - стихи, идет? И спою сам, так, что все сразу поймут - это ты.И Имаи почему-то сразу поверил. И снова захотелось целоваться- упоительно долго, взахлеб.….как хорошо, что мы совсем одни здесь, как будто сбежали...
….давай когда-нибудь сбежим. От всего, что тебя ограничивает - учебы, дома, работы в этом гараже...….когда-нибудь я подарю тебе мир…
…Пусть это будет мечтой…
Хисаши провел кончиками пальцев погубам А-чана, едва касаясь, легонько. Улыбнулся в полумраке, где-то на том конце здания колотилась о стену оторванная жесть:- А ты хочешь петь?- Хочу. У меня хороший голос. И я сумею стать лицом группы лучше, чем Араки. Просто поверь мне.-Нууу... – Пальцы сместились итеперь круговыми движениями поглаживали его ключицу. Ни за чем. Просто так: - Честно говоря я никогда об этом не думал...
Это прозвучало довольно беспомощно, неубедительно и гитарист поспешилдобавить:
- но я обещаю подумать… это несколько неожиданно... у тебя такие широкие плечи.Имаи лежал на плече возлюбленного, незримо улыбаясь в темноте. Улыбаясь едва-едва, краешком губ, и зная – А-чан чувствует эту улыбку.С нимлегко получается улыбаться. Все остальное - сложно.
Утро внесло свои коррективы, выстудив углы, косыми лучами смурного солнца умеренной непогоды пронизывая гараж. Было зябко, и убогость обстановки, вчера не важная, сегодня бросалась в глаза. Они быстро оделись, почти не разговариваядруг с другом и вышли на улицу. Ветервыхолаживал, забираясь под пиджак - холодныйветер после целой ночи дождя. Хисаши бросилсяк первому же таксофону. Нервная дробь пальцев по кнопкам и десять минут объяснений, где он былэтой ночью и почемуне позвонил.Переговоры ни к чему не привели, но по-крайней мере, родители успокоились: жив. Можно не вызывать скорую, полицию и отпустить заемнуюамериканскую авиацию по домам. Из будки Имаи вышел злой, и сообщил, по-прежнему не глядя в глаза: - Я еду домой... поехали?- Домой, к тебе? А твои ничего не скажут - что мы вместо уроков, и вот так?...- На занятия мы уже опоздали, амои сейчас уходят на работу. Самое время вымыться и пожрать, - по тону Хисаши невозможно было понять, то ли он нахватался от А-чана слов и выражений, то ли передразнивал его манеру речи.
- Тогда не может быть двух мнений. Пошли.Хисаши открыл дверь своими ключами, озябшими пальцами не с первого раза попав в замок. Оглядел квартиру - как будто в первый раз, будто не свою.Мрачно кивнул А-чану:- Проходи,где что ты знаешь. Полотенце в ванной, холодильник на кухне, телевизор в гостиной, магнитола в комнате. Развлекайся.Имаи потеряно сел на ковер в комнате родителей. Хотелось в горячую ванну и обжигающего кофе. вот только… Он отправил Сакураи в душ. Странное отупение и усталость. И необходимость, почти физическая, побыть одному.Долго не получилось.Сакураи вырулил из ванной бодрый и посвежевший, отдающий распаренным воздухом, оставляя на полу влажные отпечатки стоп, вытирая на ходу волосы. Рис и кола были извлечены из холодильника по дороге, и в комнату он ввалился уже взлохмаченный, жрущий, и ни о чем не думающий. Подкупающая непосредственность во всей красе. Вошел и как с размаху об стену. Улыбка медленно увядала на его лице, уходила из глаз. Имаи сидел на ковре, опустошенный и поникший плечами. И даже курил. Дома.- Эй, ты чего? Позвонили, что ли, пока я плескался?-Ааа? - поднял на "явление антихриста народу"глаза.В них медленно проступалоосознание: комнаты, Сакураи, продолжающего механически дожевывать рис итрубки телефона вруках:
- Это я звонил.... все нормально. извини. Мне нужно будет кое-куда смотаться скоро... ты как?- Я - так же..А куда мотать? Со мной или в гробу?Атсуши натянуто отшутился, чувствуя неладное. Что-то не так. Что-то снова очень не так и на этот раз не смешно. Потому что Хисаши не принял подачу, не вернул улыбку, ответил, подходя ближе и кладя ладони на плечи друга:- Без вариантов, А-чан. Без тебя.
Сакураинапрягся всем телом и Имаи почувствовал, как каменеют мышцы под ладонями, будто бы превращаясь в броню. Это было… больно, и гитарист не знал, что сказать, и не нашел ничего умнее, чемнекстати вырвавшееся:- Я тебя люблю.Сакураи проигнорировал тепло, затопившее грудь, запретил. Нет, отложил и спрятал. Потом, ночью, один, он переберет каждое из этих трех затасканных слов, таких свежих, но только здесь и сейчас, а пока… Они еще не умели ссориться. А он – он не искал этой ссоры. Он просто чувствовал, как чувствуют звери, дети и влюбленные – он должен это знать.- И куда же?У Имаи был шанс ответить уклончиво«по делам»,но это было бы нечестно.А нечестно нельзя. Он сел на свернутый футон, вынул из кармана пачку сигарет и закурил. Выдохнул вместе с горьким дымом:- я должен встретится с Араки. И не... Короче, А-чан,я в последнее время чувствую себя неуютно, когда вы... – хотел «рубить с плеча», но осекся. Да и что сказать? когда вы готовы сцепиться? Не так. Выбрал нейтральное и закончил фразу: -Когда мы встречаемся втроем. - Прекрасно, - Атсуши вряд ли можно было упрекнуть в вялости темперамента, но сейчас он завелся, и теперь его слова были полны горькой иронии: - И что же это за встреча с бывшим любовником, на которую ты не можешь взять своего парня? Или как ты только что нас обозначил - возлюбленного?- Сакураи, - выставил защитой от его гнева холодное спокойствие Имаи: - я сказал... будем обсуждать? Нет, не будем. Это встреча лид-гитариста с солистом группы, на которой драммеру нечего делать.- Правда? – яд прорвался, вылился в интонации. Подчеркнутая холодность Имаи, только больше взбесила А-чана. Он не хотел сдерживаться. Ревность и обида, и вчерашние мечты о вокале, которыми он поделился, и запредельная нежность прошедшей ночи. Все смешалось, темным потоком затопляя душу. Он сказал хлестко и зло: - А я думал, что репетиции - дело всей группы. Или фансервис можно шлифовать, - Сакураи вложил в это слово как можно больше скабрезного сарказма: - и вдвоем? Тогда, безусловно, нечего. Я только не понимаю, хрен ли было меня сюда притаскивать?Думаешь, я не нашел бы, у кого душ принять?Злые, ранящие слова. Несправедливо, но… Имаи пожал плечами молча. Как ломит, выворачивает душу - допобелевших костяшек сжавшихся в кулаки пальцев. Вот только что ему сказать? Что онне прав?Сказать, что любишь его? Уже сказал. Кончились слова - такиебесполезные сейчас. Хисаши встал и подошел к окну:
- Я, - Имаи говорил безупречно четко, разделяя выдохами слова, а между ними - ком в горле: -не. хочу. чтобы. ты . ехал. к нему. со мной. У . меня. еще . есть.право. на. собственную. жизнь и желания?- Безусловно, - А-чанзаморозил голос. Температура упала ниже абсолютного нуля – минус 451 градус по Фаренгейту. Обратная температура горения. И ничего нет, ни в голосе, ни в глазах. Ничего. И Хисаши тоже нет: -У тебя есть желания. Есть жизнь. Вот только я с желанием по имени Араки плохо сочетаюсь.
Конец фразы прозвучал скорее устало, чем безразлично.Сакураи, самоуверенный балагур, красавец, вдруг ощутил себя отвергнутым итак бездарно...использованным? нет, не так. но слова не найти. Ненужным? Хисаши любит его, да. Но встречается с Араки; встречатьсяи с ним, и с Араки - так нельзя. Так не бывает. Сакураи смотрел в окно. Все было, как два часа назад. И небо, и дома, и автомобили, и деревья. Так же плыли облака, цвели хризантемы в палисадниках, и где-то на улице звенел сигналом велосипед почтальона. Все так и совсем не так. Как нарисованное. Безвкусная картинка. Картонная жизнь.- Ты ревнуешь? - как-то безлично спросил Имаи. не агрессивно, не встревожено, не раздраженно. Тупо: безлично. Так спрашивают - тебе хлеб с маслом или без?- Это называется не так. Но ты не поймешь.
И это правда. Самая правдивая правда на свете. Для этого чувства в японском языке нет слова, а в английском тоже. И во всех языках Земли, тоже - нет. Как передать жажду смерти и несправедливость? Нет, тоже не те символы. Что не скажи – не так. Потому что в семнадцать лет есть только одна любовь – твоя. И не было ни Ромео, ни Джульетты, ни Тристана с Изольдой, не было до тебя любви. Ты ее открыл – сам. Это ты сам – Ромео и Джульетта, Ланселот и Гвиневра, ты – любовь. И ни у кого, никогда – так. И первая ревность – режет как скальпель, по живому. И не было ни Артура, ни Мавра. И боли в мире не было – ты первый. Сердце отказывается гнать кровь по жилам и выплескивает из всех пор. А воздух густ и топок, как болото.В нем было столько отчаянья, самого первого на земле, не наигранного, но в каждом приглушенном жесте, что дальнейшая ссора становилась невозможной. Имаиусмехнулся, уже смягчившись внутренне, уже капитулировав перед этой болью:- Ну да, я не пойму. Где уж мне.
Хисаши стоял сунув руки в карманы, немного сутулясь. А теперь обернулся, посмотрел прямо в глаза:- Ты поверишь мне, если я просто скажу, что не сплю с ним и не испытываю к нему никаких очень личных чувств? Тебе этого будет достаточно?- Тогда что вы можете творить наедине, без чувств, без остальной группы, чему могу так помешать я? Да, этого я не понимаю!У каждой ссоры есть накал. Точка максимального напряжения. Пик. И они прошли эту точку, на мягко - укоризненном «я не пойму» Хисаши. И теперь стремительно неслись по склону навстречу друг другу.
- Псих, - рассмеялся гитарист, подошел первым, уткнулся в плечо, обнимая: - какой же ты псих А-чан.Он хочет со мной поговорить, я сам не понимаю пока толком о чем и почему лучше сегодня, но... согласись, некрасиво будет приехать с тобой... и мордобоя я тоже не оценю.-А по телефону он с тобой об этом поговорить не мог? - недовольно проворчал Сакураи. И неожиданное открытие, и признание самому себе: «а ведь я ему доверяю. И не сомневаясь поверю, что он не станет врать насчет нас и изменять мне. Что если едет один, значит, надо… просто поругаться, а может, даже сообщить ему о смене рода деятельности, потому что вокал у нас поменялся... кто знает?». Сакураи не спросит так, не любопытством подтверждая доверие,но теперь - отпустит.- Не знаю.Он сказал, что это важно, -Хисаши крепко поцеловалСакураи в губы: - он не просто парень, которым я сколько-то был болен, но и друг. Мой друг детства. И я должен сейчас к нему поехать. Не нервничай, хорошо?
- А ты не думаешь, что твой друг остался в детстве, а этот парень, который думает, что имеет право публично насмехаться над тобой и приказывать тебе - уже совсем другой человек?Спросил серьезно, беспокоясь за гитариста. Вчерашняя безобразная сцена еще слишком свежа была в памяти и Атсуши больше не доверял этому человеку. Тем более не доверял его. Своего. Ведь если Араки может в простом разговоре поливать его грязью и предлагать кому-то оттрахать только за то, что Хиса любит мужчин, то он просто может. Может и точка.Бескомпромиссная точка. Это не может быть дружбой.- А-чан, ну он же не виноват, что я такой... У него тоже свои комплексы, наверное.Он сказал, что просто взбесился тогда, увидев как мы обжимаемся на лестничном пролете. Его это коробит, ему неприятно, что его друг такой, что он вроде как к этому тоже причастен.Хисаши пытался объяснить, но эти объяснения только больше злили Сакураи. Своим всепрощением и какой-то беспомощностью. О христианском милосердии он слышал только одно: если тебя ударили по левой щеке, ударь с правой под дых, проведи захват и сделай подсечку. А потом – бей! Он неодобрительно молчал, но больше чем желал доказать что-то, не хотел новый ссоры и только крепче прижимал к себе Хисаши, а тот продолжал:- Араки не хочет, чтобы его даже косвенно связывали с гомосексуализмом. это не значит, что он презирает меня лично, - и вдруг неожиданно для себя сказал откровенно – рядом с А-чаном стало невозможно не быть откровенным и быть рядом. Когда это случилось?:- Я не знаю, что с ним происходит, если честно... иногда я начинаю его бояться. просто и тупо бояться, понимаешь?
- Тогда почему ты не оставишь его просто воспоминанием о приятном прошлом и не посмотришь в глаза реальности? В ней твой собственный вокалист отказывает тебе в праве любить, кого ты захочешь, презирает тебя, запугивает, и ему омерзителен сам факт пребываниярядом с тобой только потому, что ты такой, какой есть?- Я не знаю, А-чан. Я ничего не знаю... Давай отложимэтот разговор?И - он вокалист нашей группы, а не мой собственный. Собственный у меня драммер, - на последней реплике Имаи позволил себе улыбку, плотно прижимаясь к Атсуши: - Увидимся завтра на занятиях? Я сегодня не приду в гараж, наверное. Порепетируйте без меня, ладно?- Без лид-гитариста? И... почему не придешь?- Ох... ну заночевал с другом в его гараже, с кем не бывает? - Имаи не сдержался, фыркнул, представив,что бы было, если бы все так «ночевали с друзьями» в гаражах:- Без. ничего страшного, а мне надо бы сегодня пораньше быть дома. Предки напряглись сильно...А-чан снисходительно и с улыбкой слушал все это. Чем-то его забавляли эти домашние сложности Хисаши. А если вдуматься – чего уж тут смешного? Но у него другие темы, другие проблемы, другие вопросы. Наверное. Гитарист выпутался из рук, слегка щелкнул любовника по носу, чтоб не такоткровенно забавлялся, а внизу живота сладко заныло от воспоминаний о прошедшей ночи. А-чан, не остался в долгу, смеясь и не всерьез принялся тискать Имаи, тыкая пальцами под ребра – щекоча.- Отвали, А-чан, - не всерьез сопротивлялся тот. Этот смех и возня заражали.Захотелось, чтобы так было всегда- сутками напролет вместе.Стебаться, ссорится, завтракать, засыпать и просыпаться, заниматься этим и просто сидеть на уроках переплетая пальцы. И чтобы он всегда со мной. Но так не получится и «не так» тоже нельзя.Им было смешно, и позволяя так "мучить" себя Хисаши с притворной строгостью - какая к черту строгость?- когда сгибает от смеха – выговаривал:- Ты грубый, невоспитанный и пошлый тип.И дурно на меня влияешь.... а еще я тебя хочу...
- Да, да.... - выпендривался драммер: -Ругай меня, называй меня дурными словами, меня это возбуждает! Хочешь меня?Возясь, они упали на футон, и теперь лежали так, аруки Атсуши, перестав быть игривыми, спросили ответа. Имаи вытащил майку из его джинсов, забрался под ткань, ладонями скользя по чистой, пахнущей лимонным мылом коже:- хочу.
Коротко и искренне ответил. Но все-таки уходя из-под рук: - Но не буду.... мне, правда, очень пора, - виноватая улыбка: - ты ужасно популярный, так что... найдешь кого-нибудь, а я обещаю дотерпеть до завтра и никому не давать...Атсуши неохотно отпустил его, поднимаясь и заправляя майку, туго облепляющую мускулистый торс, вздохнул:- Хорошо. Тогда я тоже обещаюникому не давать!- А я то уже боялся, - фыркнул гитарист, закидывая на плечо рюкзак. Мир был восстановлен. Не в полном объеме, но… все же.Имаи еще не знал, чтовернетсяпосле разговора с Аракипоздно. Даже позже обычного времени окончания репетиции. Что мать успеет позвонить А-чанус вопросом: не знает ли он, где, собственно, сын? А Атсуши, конечно, знает, но, как свойственно влюбленным все поймет совершенно не так. И надо будет объяснять, доказывать и, наконец, рассказать, о чем они говорили до ночи с Араки. Рассказать, чтовскореуедут вдвоем. Уедут, но не с А-чаном, с Араки. Уедутпокорять Токио. И объяснить это, и верить, что любишь, любим. И до отъезда они еще ни раз поссорятся, и несколько раз – «навсегда». И будут стиснутые зубы, и споры до хрипа, и записки, и ночные звонки с обрывом связи. И утра в обнимку, сонно-теплые – будут, что бы потом, почти на год перестать быть.Все это будет, но сейчас они шли вместе по улице, крепко держась за руки, как первоклассники. Счастливые. Рядом.