Часть 1 (1/1)

Солнце моё, взгляни на меняПод пластиной растекается кровь и в нос ударяет густой, металлический запах. Он пробивается сквозь гарь и копоть пожара, сквозь гниль старых досок и сырость здания, горящего уже исключительно на бензинных парах. Удар удивительно точный, скользнувший под креплением, не сильный, но угодивший прицельно в ответвление срединного нерва, заставив руку Драйберга дёрнуться и повиснуть болезненно-пульсирующей плетью. Он видел такое однажды, эффективный приём методичного надсекания крупных нервов, требующий точности и минимального воздействия лезвия. Достаточно знать куда бить и плевать на преимущество в скорости и силе. Парнишка, ещё совсем молодой, даже для посыльного, валяется неподалёку, истекая кровью из вспоротой шеи, и возможность спросить?— а где это он такому научился, утекает сквозь пальцы, как последние капли из пробитой артерии. Обычно Драйберг такого не одобряет, но сейчас в его руке пульсирует волнообразная пытка, ударяющая по всем нервам сразу, и не то, чтобы его волновало что-то ещё. И Роршах пользуется этим в полной мере.—?Держать сможешь?Вопрос спорный, но всё же. Пальцы в жесткой перчатке смыкаются на рифлёной рукояти оружия, и челюсть Драйберга сводит мученической судорогой, заставив эмаль скрипнуть меж плоских зубов. Понятно, прикрытия спины можно не ждать.—?Попробую найти обходной путь.Их загнали в ловушку, а потом зажали в тиски. Отстреливаться бесполезно. Десяток раскормленных увальней с автоматами против пары пистолетов у полтора землекопа. Они и парнишку-то сюда запустили развлечься, а может, просто не уследили, в любом случае хлипкие петли на двери выдержат не больше десятка ударов, а после огонь в них откроют кто бы после не оказался по эту сторону изгороди. Драйберг ужасно стреляет с левой, и ещё хуже соображает на грани болевого шока. Его область - мозги и мускулы в наиболее ?честной? разновидности боя. Броня остановит несколько пуль, но не будет же он в самом деле использовать его в качестве живого щита.—?Дэниэл, мне нужно, чтобы ты поднялся.Им обещали подкрепление. После наиболее достоверных данных и уж точно в максимальной тишине до свиста пуль. Не получилось, и уже бесполезно кого бы то ни было обвинять.Он помогает подняться, опрокидывает на плечо и ведёт Драйберга до ближайших стеллажей, оборудованных для укрытия гораздо лучше, чем куча старых покрышек. Дэн кряхтит, щурит глаза, за очками не видно, но Роршах чувствует почти на инстинктах, вполне уверенно перебирает ногами и когда мимолётное облегчение накатывает в сознание, давая мыслям разобраться с проблемой отхода, тело под пальцами внезапно подкашивается, с размаху бухаясь на колено. Роршах едва успевает устоять на ногах, крепче впиваясь в предплечье и удерживая напарника в подобии вертикального положения.—?Черт, Роршах, что-то не так.И это хреновее, чем взрыв вдалеке, разваливший последнюю баррикаду на подходе к ним.—?В каком смысле? Выражайся яснее.Он хрипло хмыкает, наскоро осматривая костюм на предмет повреждений, но не находит ничего более следов копоти и почти остановившейся дорожки крови на плече.—?Что-то… на лезвии… не знаю. Мне жарко.Дэниэл срывает очки здоровой рукой и отбрасывает в сторону, будто закончившийся баллон с кислородом. Его щёки наливаются красным, но и это ни странно, для помещения, объятого огнём снаружи. Но вот зрачки. Расширенные и почти пульсирующие в такт биению сердца, стремительно затягивающие радужку единой чернеющей мутью. Драйберг смаргивает несколько раз, хлюпая носом и перехватывает его руку, лежащую поверх предплечья. Что ж, по крайней мере боль отошла у него на второй план.—?Не смертельно.Жестко констатирует Роршах, не имея ни малейшего понятия о составе наркотика, но при этом логично предполагая нелетальность полученной дозы. Ну сколько там можно нанести на лезвие?— пару грамм, да ещё и разбавленного, не порошком же сыпать. Действие направлено на дезориентацию, потерю чувствительности, общую слабость и замутнённость сознания, чего более чем достаточно для преимущества в драке. Вероятно, нечто опиатное, ЛСД, в любом случае у Драйберга есть все шансы со вкусом пережить эту ночь. Если, конечно, он прекратит с такой силой цепляться за его рукав.—?Подожди, Роршах… подожди.Шепчет он, ещё сильнее стискивая плащ и притягивая ниже к себе. Словно ребёнок, чего-то боящийся и желающий быть ближе к надёжной защите родителей. На языке горчит привкусом застарелого разочарования.—?Идём. Надо укрыться, пока эти уроды не ворвались сюда.Но Дэн продолжает тянуть, часто вздыхая, и кажется грудная клетка вот-вот пробьёт твёрдую пластину костюма.—?Я…Он так отчаянно пытается что-то сказать, открыть нечто невиданное, особое сакральное знание, и Роршах с лёгкостью списывает всё на приход, подхватывая под руку, стараясь сделать больнее и одновременно отрезвить, судорожно вслушиваясь в топот ботинок за дверью. Но Дэниэл больше не чувствовал боли. Он даёт сдвинуть себя всего на шаг, а затем сильно дёргает на себя, заставляя уже зрачки Роршаха расширится до других горизонтов.Мягкие губы ложатся поверх маски легко, но всё равно ощущаются слишком отчётливо. Дэн не двигает ими, просто прижимается, горячо выдыхая в сомкнутую линию губ, покрывая латекс и пятна меж ними каплями конденсатной влаги. Он не закрывает глаза, и Роршах видит черноту алчущей бездны, затягивающую в себя всё, что попадает в поле её гравитации. И в первую очередь мозг самого Дэниэла.Роршах бьёт наотмашь, даже не задумываясь, опуская кулак на правую скулу, заставляя тело по инерции проехаться по бетонному полу на пару добрых шагов. Зубы сводит кислой резью, а горечь на языке сменяется отвращением, колющем нёбо десятками острых игл. Тело замирает во времени и пространстве, пытаясь свыкнуться, сдержаться, напрягаясь от шороха, что вскоре шуршит совсем рядом, смиряя внимательным взглядом постепенно обретающее осознание тело. Дэн трёт покрасневшую сильнее скулу окровавленной рукой и будто внезапно, будто совсем забыл, что он здесь не один, натыкается взглядом на его напряжённую фигуру и вскидывает перед собою руки.—?Прости. Ты… ты не так понял. Не понимаю, что на меня нашло.Он снова лепечет, пытается подойти, но больше Роршах не даёт ему стать слишком близко. Он делает шаг в сторону, и коротко кивает к двери, за которой уже послышался первый удар.—?Отойди, Дэниэл.Слова жестко вспарывают пространство, выпуская невидимые кишки, смешиваясь астральной кровью с прогорклыми струями дыма. Роршах чувствует её везде, она забивается в нос и пропитывает лёгкие, пробуждая скребущего зверя внутри.Дэниэл больше не пытается приблизится, только смотрит виновато, как побитый щенок, скрываясь за перекладинами проржавелых этажерок. Так себе укрытие, но лучшего нет. Нет ни плана, ни нормального арсенала, нет уверенности, зато есть отвращение и жестокость, что поднимается выше и отдаётся в пальцах, крепко сжимающих полузаряженный пистолет. На одной этой ярости он успевает прострелить две головы, забрызгав мозгами и осколками черепа трещины в бетоне, пока пуля не простреливает насквозь руку, заставляя повалится наземь и отползти глубже в укрытие. Дэна не видно, и с одной стороны Роршах выдыхает облегчённо, но с другой, несмотря на боль, поднимается, хватаясь за осыпающийся бок стеллажа, осторожно выглядывая и тыкая пистолетом сразу во все направления. Пуля свистит совсем рядом, но прицел сбит выстрелом в стену, заставив нападавшего отшатнуться обратно в пролёт.Короткая очередь осыпает бетонную крошку на голову, припорашивая шляпу, заставляя заново нырнуть вниз. Он слышит голос вдалеке и где-то совсем рядом, не разбирает слов, только ставит пометку?— жив/цел, и снова пытается оглядеться в поисках отхода и того прохода, в который так беспечно втиснулся Дэн.Рука болит, и это не просто неприятность от вынужденного смещения или синяк, оставленный крепким черепом. Кровь сочится по предплечью, пропитывая три слоя ткани, и совершенно отвратно чмокая при каждом движении локтя. Он привык к боли, он неразлучен с нею, они идут рука об руку вот уже много лет, но это совершенно не умаляет желания сломать её скользкую клешню, каждый раз, когда она вцепляется в тело. Сейчас всё чувствуется острее, он на пределе, он твёрдо решил выжить в этой ублюдской дыре, хотя бы и потому что сдохнуть здесь будет чертовски глупо. Только не от рук долбанной шайки наркоторговцев, зазнавшихся до той степени безнаказанности, где тюремная камера больше не приговор. Он хочет убить их всех, наплевав на звук сирен вдалеке и тех собак, что обязательно спустят на него, узрев простреленную башку информатора. Он хочет вытащить их, а потом убраться ко всем чертям, но не раньше, чем убедится, что легкие Дэниэла не сложились под парами угарного газа. Ему плевать на мотивы, он сделает что должно, как делал всегда и сотрёт из памяти эту идиотскую деталь их прогорклого вечера. Он не будет думать, почему из всех возможных действий, в порыве наркотического трипа его друг, друг, не нашёл ничего лучше, чем совершить акт омерзительного порыва.Он зашивает руку сам, впервые за последние месяцы, небрежно стягивая лоскуты кожи и закусывая ремень, в качестве обезболивающего. Он не даёт мыслям собраться, выстреливая мучительной болью каждый раз, как хаос в голове настраивает единый поток. Он тыкает иглой под кожу, пробивает мелкие сосуды, ворочает в тканях, жмуря глаза и роняя мелкие капли с ресниц. Он не позволяет найти себя, даже в том пристыженном облике, от которого общество шарахается, будто от новой вспышки проказы.—?Роршах, пожалуйста. Позволь объяснить.Очки Драйберга в жизни не скрывают ничего, может только фальшивые стёкла, которые ему давно не нужны.?— Нечего объяснять.Он стоит на краю, цепляясь одним равновесием, и готовый в любой момент спикировать в низ. Он не знает, почему ещё не сделал это, спиной ощущая тяжелый и полный надежды взгляд.—?То, что произошло на складе…—?Забудь об этом!Чеканит жестко, как всегда, когда нужно прервать бесполезный трёп. Дэниэл слышит это впервые по направлению к себе.—?Я не могу.И либо самонадеянность Драйберга достигла пика, либо он в упор не видит усугубление ситуации. Роршах сжимает кулаки жестко, до скрипа кожи перчаток, за полотном маски болезненно морщась от приступа боли, пронзившего правую руку. Слишком сильно, слишком резко, слишком нужно.—?И что я услышу от тебя? Состав той дряни, что попала в твою кровь? Что всё это из-за неё?Голова отклоняется назад, плавно смещая тело. Роршах не позволяет себе прыжка, выбрать сторону, но впервые за две недели пропажи позволяет прямой взгляд, не скрытый даже слоем латекса.—?Я понял. Твоё чувство вины сейчас всё равно не поможет. Просто забудь об этом. Я присоединюсь к тебе позже, если тебя это так беспокоит.Он врёт, но, если это единственный способ унять детективную возню Драйберга, он сделает это даже не запятнав совесть. То, что от неё осталось.—?Нет. Ты не понимаешь. Я не могу забыть, потому что сделал то, что хотел.Он вскрывает себя. Без наркоза и подготовки. Репетиция перед зеркалом не в счёт. Он обнажает перед ним самые тёмные закоулки нутра, безжалостно полосуя ножом упругие мышцы и вываливая на землистый пол кровавую требуху. Лучше бы ты молчал, Дэн. Лучше бы извёлся и всю оставшуюся жизнь корил себя за трусость перед отчаянным, но всего одним шагом.—?Отойди, Дэн.Он зовёт его по привычке, именем друга, что вот уже два года штопает его разорванную плоть и оставляет банку бобов в холодильнике, хотя в общем-то терпеть не может бобы. Он смотрит ему в глаза, только потому что уже не умеет по-другому, потому что Дэн Драйберг уже давно не просто гарант прикрытой спины.Не ввязывался в человеческий фактор и не хрен было начинать.—?Роршах, подожди…Он хватает его за ворот пиджака и впечатывает в стену со всей яростью, будто преступника, вора, что украл у него больше, чем просто долбанный кошелёк с наличностью. У него вообще не было никакой наличности. Единственное, что у него было, идеология и черствая возможность доверять. И Дэн убил её.—?Вот, что ты хочешь сказать.Рука сильнее сжимает ткань, натягивая ворот, прижимая ближе к коже заполошно бьющуюся вену. Захлёстывающая злость мешает контролировать силу, но пока в руке достаточно управления, чтобы не сжать сильнее положенного.—?Признаться в грязных желаниях, что одолевают разум? Сознаться, что наркотик лишь оборвал последнюю нить? Стал катализатором, но не целью? И давно это в тебе? Только не неси чушь о первом взгляде.Он встряхивает тело сильнее, почти в два раза крупнее, но Роршах удерживает его на месте, даже не давая дёрнуться, и в голове загнанно метается мысль?— это он, или Дэниэл просто позволяет ему?Дэн, Дэни, Дэниэл. Сын влиятельного отца и безропотной матери, что позволяла лупить себя, выдерживая тупую идеологию?— пока смерть не разлучит нас. И даже её приход был фальшивым. Впрочем, смерть есть смерть.Дэниэл Драйберг, как обычный офисный клерк, по ночам напяливающий на тело технологическое совершенство, больше напоминающее нелепый черепаший панцирь, и летая на футуристичном вертолёте спасает окровавленных и разорённых. Никто и никогда не припишет улыбчивому размазне в очках таких подвигов и собственный облик является ему лучшим прикрытием.Дэниэл Драйберг, умный, мягкий, способный, немного доверчивый, сующий руку в центр урагана и улыбающийся, когда тот не отрывает её по локоть. Дэниэл Драйберг, его друг, оказался грёбанным содомитом.—?Давно это в тебе?Роршах встряхивает сильнее, заставляя очки съехать ближе к носу. Дэн молчит, упорно, не то испугавшись, не то растеряв все слова, смотря виновато и как-то снисходительно, будто не справившись с управлением едва не сбил ребёнка на перекрёстке, в нескончаемой дали от ближайшего пешеходного перехода.—?Чёрт возьми, мне не нужно твоё молчание Дэн.Его едва не заставляет отшатнуться рука. Обычный жест, таким Дэниэл любил приободрить, в стандартном, человеческом контакте опуская пальцы на поднятое плечо. В этот раз пальцы легли на кисть. Мягко, ненавязчиво, аккуратно обвив запястье и даже не сжимая, ощущая пульсирующий взрыв, мечущийся по венам под толстой кожей перчаток. Дэн смотрит и лучше бы он просто ушёл, наорал, ударил и даже распорол швы едва поджившей плоти. Дэн двигает осторожно, гладя подушечками на самой грани, съезжая с трёхгранной кости указательным пальцем, играя на струнах натянутых мышц.—?Тебе ничего от меня не нужно. И ни от кого в этом мире. Ты давно отказался от всего и теперь только вскрываешь, пытаясь доказать абсолютное несовершенство. Всё это?— рука двигается, и Роршах не сразу замечает свободную, рисующую пустые круги в пустом пространстве вокруг. —?лишь затянувшаяся миссия, а что потом, Роршах? Жизнь тоже будет не нужна?Его голос ломается, трескается паутиной на полотне зеркал, обнажая агонизирующую изнанку. Ему так беспощадно плохо, душно, тошно, Дэн сам погребает себя под слоем своих же фобий и Роршах задаётся только одним вопросом?— ради чего?—?Ты думаешь, что никому не нужен, ты жил так всю жизнь. Но что, если это не так?! Да, это не так, чёрт подери.Пальцы сжимают запястье плотнее и, отвлёкшись, он вновь упускает свободную руку, которую хочется прокусить, лишь бы никогда не ощутить её тёплого прикосновения. Драйберг знает как надо. Конечно знает, он же сам и впустил его, показал и позволил изучать, и теперь рука гладит правильно, поверх скулы и линии черепа, не касаясь лица, но и не ослабляя контакт.—?Позволь показать тебе. Выброси ты эти предрассудки.Голос становится тише, ниже, опаснее. Дэн ловит его на слабости и крутит верёвки, подсекая приманку озлобленного негодования. Он не лезет под маску, не сбрасывает шляпу, просто даёт немного забытых надежд и ждёт, оставляя последнее слово за ним. Это должно подкупать. И это подкупает.—?Отойди, Дэн.Рука отпускает шов, оставляя на нежной коже ярко алеющий след. Его тело - оружие и самая большая проблема, цепляющая синяки, как кошка репьи и не спешащая их отпускать. И Дэну пофиг, как и его кровеносной системе на излишние вопросы о той или иной полосе. Ему пофиг, возможно первый раз в жизни. Его рука держит и эта мёртвая хватка легче пера на ветру и крепче зубов натасканного ротвейлера.—?Пожалуйста, Роршах.Дэн скулит словно побитый щенок, обводя большим пальцем линию пульса и нащупывая его даже сквозь плотно застёгнутый плащ. Дэн раскрывает его и что-то внутри болезненно лопается от этого взгляда, наполненного невысказанной горечью и тысячей сожалений. Сожалений о несправедливости жизни и о свободе, что недоступна даже в собственных чувствах.—?Позволь показать… прошу. Можешь ударить меня, хоть с крыши сбросить, но после…Он делает шаг назад, но Драйберг преследует тенью, нависая над головой тяжелым свинцовым саваном. На нём самый обычный костюм, но Роршаху то и дело мерещатся доспехи и черное крыло плаща, служащее скорее данью уважения предшественнику, чем имеющее хоть какой-то практический смысл. Надо же, он даже просил у него благословения.—?Пожалуйста…Слова звучат слишком близко, оседая на маске горячим дыханием. Губы Драйберга тонкие, тёплые и невероятно живые, и когда он касается ими края пятна, по телу выстреливает оцепеняющей молнией, заставляя напрячься каждую мышцу и одновременно замереть. Он не торопится, снова, водит по краю, давая привыкнуть, будто к иголке под кожей, неприятной, но обязательной. И хочется снова ударить, съездить костяшками по едва поджившей скуле, распуская синюшные пятна по коже и жмурясь под треск лопнувшей кости. Ему хватит сил, в данный момент, вот прямо сейчас. Он может прекратить это раз и навсегда.Но не прекращает.Пальцы правой руки всё ещё гладят запястье, но левая висит плетью и Роршах вцепляется в неё, что есть силы, сжимая, комкая ткань пиджака, отчаянно ища опоры, но находя лишь ещё одну пропасть. Он чувствует, как губы Дэна трогает улыбка, как они уходят выше, мягко целуя висок и оставляя горячий отпечаток у брови. Рана у неё горит острее, но Роршах не чувствует, как не ощущает синяка, пульсирующего от напряжения скул. Только горячее движение губ, раскалённой проволокой проползающее под кожу, вонзаясь в самые нервы. Его трясёт изнутри, ломая и выворачивая, но маска надёжно скрывает скупые эмоции, разростая ликование Дэна. Он не смеет больше дозволенного, и, даже дойдя до линии губ, отрывается, вопросительно заглядывая в глаза. В то место, где они предположительно были. И он не может увидеть в них ничего, кроме ряби черных пятен, кружащих по белому латексу. Никто не может. Но вопреки всему Дэн двигается только тогда, когда в глазах Роршаха замирает вымученное послабление.Его губы раскалённее покрышек, визжащих по асфальту в поисках дешёвых понтов. Тонкая линия почти сопоставима с его, и Дэн прижимает сильнее, складывая плоть замысловатым пазлом. Напряженно и мягко. Вот рту больше нет кислоты, во рту откровенно горчит и на языке вязнет вкус застарелого пепла, остывшего и давно разлетевшегося над кучей чернеющих углей. Он чувствуешь движение чужого языка во рту, прижимающегося к нёбу и слабо дёргая кончиком, будто желая прорваться, жмёт напряжённое запястье и ощущает ток крови, бегущий стремительно, глухо ударяясь об вену на шее и виске. Он слышит их чётче всего вокруг, перемешивая с дыханием и движением ресниц, упорно дрожащих над тёмным зрачком. Дэн смотрит на него в упор, напрягая непослушные веки и ярко краснея щеками, не то стесняясь, не то распаляясь сильнее.Дэн подаёт ему руку, вытягивая из едва не сжавшего челюсти капкана, Дэн аккуратно и скрупулёзно достаёт из спины осколки стекла, Дэн спрашивает, не хочет ли он, чтобы тот подогрел его бобы. Дэн целует его, плотно прижимаясь губами, запирая в собственном теле одним словом.Дэн называет себя его другом. Дэн оказывается его самой хитрой ловушкой.