Бладхаунд (1/1)

“Как горят небеса, как затягиваются смрадным пеплом и копотью - вот, что мы видим день ото дня. Вот для чего мы жили, отец, вот для чего смотрели смерти в глаза. Все ради дыма. Все, что есть у нас - только этот дым”.Щербатым ножом с кривыми зазубринами Эван затачивает сосновые ветки и бросает их в костер. Одну за одной. Смотрит, как они горят, слушает, как трещат древесный сок и смола. Над головой плывут тяжелые сизые сгустки, ветер пронизывает до костей, но все это неважно. Важно лишь то, что сейчас он, Эван, сидит у потухающего костра на крыше недавно возведенной башни Провиденс. На высоте птичьего полета над молчаливым ночным Лондоном, погруженным в комендантский час.“Вы вовремя уехали, перед самым закрытием границ.” Замерзшими пальцами Эван набирает слова на мутном экране КПК. Руки слегка дрожат, и он часто пропускает буквы и запятые. Шестой год подряд он пытается дописать это письмо, но мысли всегда путаются, а чувств почти нет. Думать и ощущать - непозволительная роскошь. На левом запястье надсадно кашляет коммуникатор. Чертов старый динамик давно пора менять.- Восточный восьмой вызывает Бладхаунд-один, прием.- На связи, - отвечает Эван и прячет щербатый клинок в ножны.- Сэр, с вертолета засекли движение по периметру Провиденс. Прием.- Понял тебя, восьмой.Эван убирает КПК во внутренний карман куртки, и переключает канал коммуникатора.- Бладхаунд-один - всем постам Собачьего Острова. Боевая тревога в районе башни Провиденс. Отключить освещение по периметру. Эван оставляет костер догорать, надевает очки со встроенным прибором ночного видения, прыгает в распахнутый люк и легко приземляется на лифтовой площадке. Сорок четыре этажа вниз, четыре ярко-освещенных коридора, два огромных холла, по стенам которых эхо и тени играют в салки, и вот Эван уже на улице, в почти непроницаемой темноте, а над ним возвышается громадина из камня и стекла.-Бладхаунд-один всем постам Провиденс. Статус.Коммуникатор снова хрипит и чихает. Сорок девятый, чисто. Вертикаль, чисто. Линза-тринадцать, чисто. - Дизель, северная стена, уступ между пятьдесят вторым и пятьдесят четвертым метрами, засек.Эван улыбается старому коммуникатору. Прямо за углом, всего в полутора метрах от него самого. Хоть какое-то развлечение этой промозглой ночью. - Дизель, не стреляй. Я сам.Башня Провиденс настолько хорошо укреплена изнутри, что строить ограждение вокруг, оказалось бесполезной тратой государственных средств. Каменные стены семиметровой толщины, бронированное стекло, новейшие охранные системы и Темза, естественной защитой огибающая здание с трех сторон - все это делало штаб-квартиру Нового Правления абсолютно неприступной. Личный состав специальных подразделений присутствовал здесь, пожалуй, только для того, чтобы наводить ужас на случайно загулявшихся гражданских, нежели для реальной защиты. Именно поэтому Эван ненавидел дежурства в Провиденс. Ощущать себя бесполезным цепным псом казалось ему слишком унизительным. Он резко сворачивает за угол, настраивает тепловизор, и сквозь зеленое марево приборов ночного видения проступает красновато-оранжевое подрагивающее пятно - нарушитель комендантского часа. За ним еще два - Дизель и Линза-тринадцать. Стоят, не шевелясь, как и было сказано. Эван не любит стрелять в безликие цели. Он уважает саму смерть, считает ее сакральной, и обезличивать ее - сродни богохульству. Снимает с ремня карманный фонарь, приподнимает очки на лоб, и через секунду, прямой луч света выхватывает нервную фигурку, вжимающуюся в каменный уступ.Мальчишка лет семнадцати. В глазах пенится смесь ужаса и бравады, рот искривлен странной ухмылкой, руки плотно прижимает к груди и прячет что-то объемное за пазухой. Очередной малолетний идиот, возомнивший себя воином. - Ребенок, - глухо выдыхает Дизель в темноте. Эван не видит его лица, только грубые ботинки в лужице электрического света. - Вижу, - отвечает Эван, неторопливо достает из кобуры пистолет и выпускает три пули мальчишке в лицо. - А под курткой он прячет бутылку с горючей смесью. Сам посмотришь, Сэмми?Дизель молчит и не движется.-Ладно, как знаешь.Эван подходит к фигурке, у которой вместо головы теперь кровавый фарш, садится на корточки и шарит левой рукой под забрызганной красным старой спортивной курткой.- Сраная газировка, - еле слышно произносит он. - Чертова кока-кола. Твою же мать.Бутылку с недопитой колой он выбрасывает в темноту, выключает фонарь, снова надевает очки и тяжело бредет обратно к центральному входу в башню. - Все по местам, - хрипло выплевывает он, прежде чем скрыться в каменной крепости. До утра всего три часа. Скоро кончится эта бессмыслица и начнется настоящая работа, настоящие бойцы, а не дети с шипучкой. Эван летит сорок четыре этажа вверх на лифте, снова выбирается на крышу и садится у догорающего костра. Все, что у нас есть - это дым. ***- Говорят, у него башка отбита, как вот эта твоя котлетка, - Джойс лезет грязными пальцами в тарелку Йена и тычет прямо в бифштекс.- Руки убрал.- Чувак, да я серьезно! - Джойс делает большие глаза и продолжает возить котлету по дну тарелки. Йена начинает подташнивать. - Говорят, Оллфорд вообще не церемонится, чуть что не так - сразу в морду.- Значит, за твою грязную клешню в его жратве, он бы тебе шею свернул, так?- Да пусть бы попробовал, - плюется Джойс, но руку все же убирает. Сегодня важный день - часть новобранцев отправляется в свой первый патруль. Гордость и жажда славы заставляет молодняк мечтать об элитных спецподразделениях, вроде того, которым командует капитан Оллфорд с Южного Рубежа. Но человеческий страх перед болью и возможной смертью превращает их из мало-мальски обученных бойцов обратно в сопливых мальчишек. Немногие могут открыто смотреть в глаза легендарным капитанам Новой Полиции, никто не способен открыть при них рот и произнести что-то, кроме “Да, сэр”. Но сегодня тот самый день, когда придется и в глаза смотреть и на вопросы отвечать.Йен с самого утра пытался написать матери во Франкфурт-на-Майне, но фильтры, как всегда заблокировали почту. Такое в последнее время стало происходить слишком уж часто. Связи с материком почти нет. Но мальчишки вроде Йена не задумываются, почему им не удается пообщаться с семьями. Им говорят о технических неисправностях, и они верят. Потому что иначе не могут.Сегодня в столовой очень тихо, все напряжены, будто два десятка натянутых пружин. Списки с именами не вывешивались, конкретных запросов от капитанов не поступало, и попасть в ряды патрулей мог кто угодно. Йен понимает, что когда-то это должно было случиться, но не думал, что так скоро. Невозможно заранее подготовиться к насилию, невозможно воспринимать его бесстрастно. Разве что, если ты капитан Эван Оллфорд с “отбитой башней”.Джойс никак не угомонится, ерзает на стуле, катает хлеб между ладоней и говорит, говорит.- Про капитана Солсбери другое рассказывают, - тарахтит он, переходя с шепота на крик и обратно. - Он вроде как уже старый хрен, но справедливый. И что он этого Оллфорда сам надрессировал. Намеренно, мол, делал из него пса.Джойс слишком увлечен своими сплетнями и не видит, как Йен бледнеет и слабо мотает головой. Джойс много знает и считает себя обязанным поделиться.- И вот… Короче, он вырастил из него жуткого головореза и даже позывной какой-то собачий дал. Грейхануд, кажется.-Бладхаунд, - негромко произносят за спиной, и Джойс резко оборачивается.Джойс осознает, как сильно влип, но ни одна разумная идея не посещает его голову. Хотелось бы спросить, что это за мужик, да вот только Джойс это и так знает. Ему не больше тридцати, невысокий, крепко сложенный, упакованный в черную полицейскую форму с капитанским шевроном на рукаве, Оллфорд стоит и улыбается, смотрит холодно, но спокойно, и от этого Джойс начинает обильно потеть. Йен вскакивает, открывает рот, но не издает ни звука. Эван Оллфорд мучительно долго глядит на Йена светлыми непроницаемыми глазами, а потом произносит:- Чего сидим? Мне показалось, или перед тобой капитан Новой Полиции?Джойс поднимается на ватных ногах и тут же понимает: да, смотреть в глаза капитанам задача не из простых.- Имя.- Джойс Паркер, сэр, - говорить тоже тяжело. Язык будто распух и не помещается во рту.- Откуда?- Уэмбли, сэр.Оллфорд кивает и все с той же улыбкой еще несколько бесконечных секунд разглядывает новобранца, затем наклоняет голову вбок, и глаза его начинают странно сверкать, будто его внезапно озарило.- Сегодня идешь со мной в ночной патруль на Южный Рубеж, Джойс Паркер из Уэмбли. И позывной у тебя будет Трепло. Ну ты понял, такая баба, которая постоянно сплетничает и огребает за это. Запомнил? Повтори.-Такая баба, которая…- Позывной повтори, идиота кусок.-Трепло, сэр.-Вот и умница, - Оллфорд, наконец, перестает скалиться, и смотрит на Йена. - Ты тоже. И вы двое за тем столом, тоже. Нам ведь хватит четверых на сегодня, Сэмми?Только сейчас Йен и Джойс замечают еще одного мужика в форме. Высоченный, под два метра, он стоит у выхода из столовой, небрежно прислонившись к стене и оглядывает новобранцев поверх затемненных очков.-Хватит, - говорит он. - Меньше молокососов, меньше проблем.- Именно, - кивает капитан.- Общий сбор в первом корпусе в холле ровно в восемь. Получите коммуникаторы и оружие. Это все.***Своих Эван забирает последними. Долго сидит в комнате для старших офицеров, крутит в руках КПК, но мысли снова не идут. Да и какой смысл писать, когда связи с континентом все равно нет?Сэмми Дизель, как неотступная тень, всегда где-то рядом, на расстоянии вытянутой руки, но не ближе. Так было с самого начала, едва Эван получил капитанскую нашивку. Сэмми молодой, не так давно и сам был новобранцем, но злой, как черт, и крайне исполнительный. Прикажи ему не дышать, он умрет, но не выдохнет. Машина, не задающая вопросов. Прежде чем попросить для Сэмми офицерское звание, Эван долго его проверял. Отдавал бессмысленные приказы, подвергал беспричинным наказаниям и моральному давлению, смотрел, как он убивает людей. Приказывал спустить курок, а сам стоял впритык и, не мигая, смотрел прямо в глаза. Сэмми ни разу не спасовал, не промазал и не пожаловался. Спустя полгода издевательств, Дизель стал офицером, но ничего не изменилось. Он по-прежнему не допускал фамильярности в общении, хотя они и перешли на “ты”. Редко заговаривал первым. Просто был всегда где-то рядом, на случай, если понадобится.- Дневной патруль сообщает, что на Южном сегодня неспокойно, - мрачно произносит Эван, рисуя кончиком ножа круги на потертом столе.Этот нож был при нем, сколько он себя помнит. Еще до войны, еще до ада на земле. В свой первый ночной патруль этим зазубренным лезвием он перерезал горло старику с обрезом. Старый был дед, но стрелял хорошо, уложил двоих ребят из подразделения. Когда перезаряжал, Эван, двадцатитрехлетний, ошалевший от крови и мертвых тел вокруг, оглохший от взрывов и автоматных очередей, подскочил к деду и полоснул по шее. Зазубрины противно цеплялись и рвали кожу, Эван орал от ужаса, дед хрипел, дергался, но никак не умирал. Солсбери тогда дико взбесился, увидев замешательство своего питомца. Иногда Эвану снится, как матерый капитан бьет его прикладом по плечу и кричит в ухо: “Добивай, сопливая ты девка! Заканчивай, что начал или рядом ляжешь!” Тот дед, его мутные глаза и предсмертный хрип, Эван прокручивает их в памяти, как видеоролик. Уже давно ничего не чувствует, но помнит каждую мелочь.- У них там всегда неспокойно, - отвечает Дизель откуда-то из тени. Эван смотрит на него через плечо хмурится .-Я родился там, где сейчас Южный Рубеж, - говорит он. - Там когда-то были хорошие люди, добрососедские отношения, знаешь… Иди сюда.Дизель бесшумно подходит и садится за стол напротив. Молчит, ждет.- Ты ведь родился уже после войны, да, Сэмми? - Да. В две тысячи двадцатом. При первом президенте.- Вот, - отзывается Эван. - А я еще помню свержение монархии и начало гражданской войны в девятнадцатом году. Правда мне самому было всего пять, но такое не забывается. Дизель молчит некоторое время, а потом решается спросить:- Почему ты вернулся в Лондон? Твои родители ведь уехали во Францию, когда началась война. Почему ты вернулся через столько лет?- Потому что я не хочу прятаться. Потому что я верю в Новое Правление и в президента. И потому что мне нравится убивать. Пойдем.***На Южном Рубеже особенно мрачно. После войны некогда уютный и процветающий район превратился в сплошные руины и трущобы. Новое Правление не слишком заинтересовано в восстановлении таких отдаленных предместий Лондона, в то время как центр уже давно сияет высотными зданиями и широкими улицами. Южный Рубеж не приносит никаких доходов, жителей там немного, большинство сбежали на континент, когда границы были еще открытыми. Остались те, кто не нашел денег на переезд, и сейчас это бедные, озлобленные люди. Именно поэтому Эван любит патрули в Южном. В любую смену там есть, чем заняться. С темного неба сыплет мелкий дождь, Эван набрасывает капюшон и смотрит на часы. Без десяти десять. Уже скоро. Новобранцы, вооруженные фонарями, поглядывают друг на друга, но даже не переговариваются. Джойс Паркер - Эван хорошо его запомнил - и вовсе смотрит исключительно себе под ноги, будто его очень заинтересовала осенняя грязь. - Сэмми, - Эван негромко подзывает свою тень. - Прочешешь район. Заберешь сорок девятого, Стандарта и двух молодых. Только не этого.Эван кивает в сторону Паркера, и на его лице снова появляется тот же оскал, что днем в столовой.- Рядовой Трепло останется со своим капитаном. - Эван подносит левое запястье к лицу и нажимает кнопку коммуникатора. - Бладхаунд-один вызывает Трепло.Юный Паркер вздрагивает, услышав, как ожил его коммуникатор. Обескуражено смотрит по сторонам, не понимая, как ему действовать. Понятно, что капитан глумится, но делать-то что?Эван все с той же улыбкой настойчиво твердит в коммуникатор:-Бладхаунд-один вызывает Трепло, прием.Сэмми Дизель начинает тихо ржать, офицеры за его спиной не сводят глаз с новобранца, готового провалиться под землю. Капитан не унимается, скалится еще шире.-Бладхаунд-один вызывает Трепло, как понял?Наконец, Паркер открывает рот и мямлит в микрофон на своем запястье:-Трепло на связи, сэр…Эван одним шагом преодолевает расстояние между ними и отвешивает новичку тяжелую оплеуху.-Будешь так тормозить, сука, тебя завалят во время первого же патруля, ты понял?-Понял, сэр.- Отлично. Грин, забираешь еще одного мелкого, наблюдение с вышки. - Есть, - басит офицер из темноты и подтаскивает к себе оставшегося новичка. - Мне объявить, сэр?- Не надо, я сам, - отвечает Эван, наклоняет голову влево-вправо, так, что позвонки хрустят, и направляется в сторону вышки, громоздкой металлической конструкции с прожекторами и консолью управления. Добравшись до верхней площадки, он переводит дух, а потом включает микрофон на консоли. Сейчас его голос будет слышен всему Южному Рубежу, на каждом переулке, в каждом доме. Это его самая любимая часть. - Говорит капитан Новой британской Полиции Эван Уильям Оллфорд. Объявляю начало комендантского часа. Любой, кто появится на улице, будет незамедлительно арестован, при оказании любых форм сопротивления, патруль стреляет на поражение. Спокойной ночи, Южный Рубеж.***Осторожно глядя исподлобья, держась чуть поодаль, но не отставая, дабы не навлечь на себя лишний гнев, Джойс “Трепло” Паркер наблюдает, как капитан достает свой любимый щербатый нож. Об этом лезвии в казармах новобранцев тоже ходят жутковатые легенды, но теперь Джойс их никому не расскажет. Молчание Оллфорда его напрягает. Они прошли уже два квартала, но капитан не произнес ни слова. Шагает неторопливо, играется ножом, как продолжением своей руки, посматривает по сторонам, и ни звука. Вообще очень тихо, слышен только шум разгулявшегося дождя, звон посуды в окнах обветшалых домов и писк крыс, снующих вокруг мусорных баков. Проходит час, а может и больше. На улицах ни души, разве что бродячие псы. Под ногами хрустят осколки разбитого стекла, шуршат бумажные пакеты, хлюпают лужи. Такая тишина кажется юному Паркеру особенно гнетущей, потому что в ней, в этой тишине, в постоянном страхе и за чертой нищеты, живут люди. Ему остается только радоваться, что его семья, родители и брат, живут в более благополучном Уэмбли, а не в этой дыре. Капитан же, напротив, чувствует себя вполне комфортно. Джойс готов поспорить, что Оллфорд видит здесь только разруху и грязь, а про людей вспоминает только тогда, когда они нарушают закон. Закон, который он искренне считает своим.Таких, как он, ненавидят и боятся, но именно такие сейчас держат руки на руле.-Какого хрена ты здесь? - капитан внезапно нарушает молчание. Вопрос крайне странный, но медлить с ответом нельзя, и Джойс Паркер невнятно бормочет:-Вы же сами сказали, чтобы я…-Нет, - резко обрывает его Оллфорд. - Какого хрена ты подался в полицию? Дома не сидится? Сколько тебе лет? Восемнадцать?-Девятнадцать… Сэр.Вдруг капитан останавливается и смотрит Паркеру прямо в глаза. Джойс думает: ну и жуть. Что за взгляд у него. Вроде молодой мужик, с виду нормальный, а взгляд прирожденного убийцы. Очень тяжелый, такой, что хочется отвернуться, зажмуриться и больше никогда не видеть этих глаз.-Ты правда хочешь, чтобы твои руки были по локоть в крови?Снова неудобный вопрос, и снова надо отвечать.-Но сэр, ведь полиция - это…-Полиция - это армия. Полиция это основной силовой рычаг государства. Полиция - это карательный орган. И не разводи романтический бред о высоких идеалах. Эта война никогда не кончалась и никогда не кончится.-Сэр, мне кажется… - Джойс в панике закрывает рот, потому что он едва не ляпнул: “Сэр, мне кажется, вы маньяк, фанатик и психопат”. А потом он вдруг решается. Будь, что будет, набирает полные легкие воздуха и произносит речитативом:-Капитан, да про вас весь учебный корпус говорит! Они говорят… Говорят, что вы застрелили мальчишку у стен башни Провиденс. Безоружного! Прямо в лицо! Все так говорят!Джойс замолкает, сжимается, ожидает удара, но в ответ снова только тяжелый взгляд и долгая пауза.- А они случайно не говорят, - наконец, отвечает Оллфорд. - Что два года назад у стен башни Провиденс четырнадцатилетняя девочка устроила совсем не детский взрыв, при котором погибло четыре моих бойца, таких же молодых, как ты? Нет?Джойс потерянно трясет головой. Нет.-А я тебе говорю, и можешь мне верить. И с того самого дня был отдан приказ стрелять в каждого, кто так или иначе окажется вблизи охраняемых объектов в не отведенное время. И прежде, чем ты что-то скажешь, да, я псих и фанатик. Но я охраняю своего президента. А ты трепло.***Эван любит Южный Рубеж. Любит вспоминать, каким он был в его детстве. Кондитерские лавочки, из которых пахло чем-то сказочным, только чем именно, он не помнит. Детский сад с большим раскидистым кленом и алебастровыми фигурками гномов. Белый штакетник возле дома. Все это было когда--то, в другой жизни, там, где он умел смеяться чему-то действительно веселому. Только чему именно…Теперь здесь затаились отбросы, голодные, агрессивные, напуганные. Теперь, когда он может позволить себе упиваться властью и чужим страхом, Эван видит своих бывших соседей совсем иначе. Ему не за что их ненавидеть, он просто их не знает и не хочет знать. Долгие годы ему внушали, что нынешний режим - это единственно верный путь к социальному порядку, и он поверил, выпил его, раз уж не с материнским молоком, так с кровью убитых своими руками. Он больше ничего не боится, никому не молится. Он служит и управляет, и это все, из чего он состоит. Каждая его мысль, каждое слово направлено на всеобщее счастье под президентскими штандартами. Либо будь правоверным, цепным псом, слугой государства, либо умри. Так ему говорили, и так теперь говорит он своим новичкам. Предупреди, запугай, подави, убей или умри.Эван безмолвно психует от присутствия рядового Трепло. Каждый раз, когда мальчишка шмыгает носом или чихает, Эван хочет сбить его ударом с ног прямо в грязь. И хочет, и может, но сдерживается. Нервы ни к черту. Не спал нормально уже неделю. Транквилизаторы не действуют. Случайный секс кажется унылой тратой времени. Устал. Дико, бесконечно, беспощадно устал. Разрядка, жалкое подобие наркотического опьянения или оргазма приходит только тогда, когда он видит чей-то страх. Только тогда он снова жив, восстает из пепла повседневности, подобно Фениксу, заряжается, наполняется смыслом. Только чужой страх питает его, ибо еда уже давно стала безвкусной. Поэтому он всегда рвется патрулировать дальние, трудные, беспокойные рубежи. Там всегда есть кто-то, кому будет страшно от одного вида его зазубренного ножа.- Бладхаунд-один Дизелю. Сэмми, какие дела?-На связи, Бладхаунд. Все тихо. Что у тебя?- Тишина, как на морском дне. Как твой молодняк?-Да никак, что с ними будет. Толкаются рядом.-Такая же фигня. Давай, до связи, отбой.Все спецподразделение недолюбливает и побаивается Дизеля. Знают, что за своего капитана он и убьет и умрет, но понять не могут, почему. Ни в каком уставе не прописана слепая верность до гробовой доски, но для Сэмми это негласное правило. Все неоднократно видели, как он бросался на очередной отряд сопротивления, едва только почует, что Оллфорд на волосок от смерти. Как нарушал его же прямые приказы, если считал, что, последовав им, подвергнет капитана опасности. Он будто запрограммирован защищать, несмотря ни на что. Его немногословность и суровый вид, впрочем, тоже не добавляют обаяния. За него всегда улыбается Оллфорд.Прошли уже десять кварталов, Эван начинает откровенно скучать, ковыряет кончиком ножа в зубах и что-то напевает себе под нос. Джойс Паркер плетется рядом, уже немного привык к местной разрухе, заговорить больше не пытается. Где-то вдалеке раздается шорох. Не тот, что от собак или крыс, не тот, что от падающей листвы. Шорох движущегося человеческого тела, а может и не одного. Эван инстинктивно кладет руку на кобуру и машинально делает новичку знак молчать, хотя мальчишка и так не раскрывает рта.- Эй, кто там? - Эван снимает с пояса фонарик и направляет луч света в сторону шума. Никакого движения.Только большая куча жженого хлама. - Если там кто-то есть, выходите, я не буду стрелять.Снова тишина. Эван выключает фонарик и снова вешает его на пояс, но руку с кобуры не убирает.- Может, показалось? - шепчет Джойс Паркер.- Может. Хотя мне никогда не кажется.Тем не менее, Эван делает несколько шагов вперед, замирает, прислушивается, даже принюхивается, совсем как собака, а потом движется дальше. Все чисто, действительно, показалось. Новичок топает следом.Не проходит и минуты, двадцати шагов, ста ударов сердца, как горелая куча оживает и принимает новые формы. Несколько грязновато-черных теней падают на мокрый асфальт, и Эван, уловив их краем глаза, выхватывает пистолет из кобуры. Молниеносным движением снова снимает и включает фонарь. Какого черта?Десять человек, а может и больше, он не уверен, вооруженные чем попало, монтировками, кусками железной арматуры, тесаками, бегут на него стеной, с криками и бранью. Взгляд цепляется за того, что впереди толпы - молодого, жилистого, светловолосого, в заляпанной белой майке, с мясницким ножом в руке. Потом за другого, или другую - девчонку, высокую, бритую наголо с татуировкой на шее. Потом за третьего - рыхлого мужика с седеющими усами и ржавым топором. А дальше Эван начинает стрелять. Первой падает девка. Выстрел точно в лоб. Она удивленно смотрит перед собой и кулем валится на землю. Новобранец стоит ни жив, ни мертв, бледный, как простыня, забыл, как дышать. Эван палит почем зря, подбородком тычет кнопку коммуникатора и кричит:-Дизель, Сэмми, прием! Сэмми, это я. Вудленд-уэй, девять, тупик возле свалки, Сэмми!-Иду, - кряхтит коммуникатор. - Что у тебя? Много их?-До хрена. Я не вывезу. Бегом.Стрельба немного отодвигает толпу назад, но когда кончаются патроны, они снова рвутся вперед. Эван перезаряжает очень быстро, но и этого времени хватает, чтобы тип в белой майке прыгнул вперед, левой рукой вцепился в воротник Эвановой куртки, а правой замахнулся, что есть сил. Порез пришелся на скулу, горла лезвие не коснулось, зато секундой позже вонзилось под ребра. Эван ничего не чувствует, ни боли, ни страха, только странное жжение под сердцем, и оно не мешает ему скинуть с себя парня, не мешает и сделать первый выстрел, а потом внезапно подкашиваются ноги. Разом кончаются все силы, будто их кто-то выкачал. Новичка сперва не видно, а потом он падает рядом, с пробитой головой и пустым взглядом. Сквозь шквал ударов сапог и тяжелых палок, Эван молится в коммуникатор: “Сэмми, твою мать, Сэмми…” Наконец, вдалеке слышатся тяжелые шаги, но сознание начинает понемногу отключаться, и Эван уже не уверен, свои это или чужие. Кровь, много крови, ее железный запах, вот, что занимает сейчас все его существо. Много крови и мертвый новобранец. Вдруг прямо над головой возникает это странное лицо, тот парень, что набросился с ножом. Его губы шевелятся, и Эвану кажется, будто он бормочет:-Капитанский шеврон, чертов вонючий капитан… Только попробуй сдохни здесь, ублюдок. Дыши давай, сука, дыши, мы еще не договорили...Эвану кажется, что он дышит. Кажется, что он зовет Сэмми, а потом он закрывает глаза, и ему снится сизый дым. Дым - это все, что у нас есть.***Йен завороженно слушает, как коммуникатор его старшего офицера орет и хрипит голосом капитана. Даже в слякотной темноте мусорного квартала видно, как Дизель меняется в лице. Ни паники, ни растерянности - чистая ярость. Он коротко командует запрыгивать в машину и готовить оружие. Уже внутри бронированного фургона Йен взвешивает в руке пистолет и надеется, что им не придется воспользоваться. Говорят, перейдешь черту однажды, и назад дороги не будет. Сердце жалобно трепещется где-то между ключиц, отчаянно не хватает воздуха, страстно хочется упасть в обморок и пропустить все действо. -Дизель - всем постам Южного. Протокол один. Принимаю полномочия. Запрашиваю подкрепление на Вудленд-Уэй, девять.- Принято, протокол один. Выдвигаемся.Приемник его коммуникатора еще пару раз плюется еле слышным “Сэмми”, а потом замолкает. На занятиях Йен всегда слушал внимательно, и хорошо помнит, что протокол один это плохо. Очень плохо. Это значит, что отряд обезглавлен, что капитан, скорее всего, мертв, и офицер, следующий за ним по званию, берет на себя командование до выяснения обстоятельств.Один за другим черные матовые фургоны с прожекторами на крышах въезжают в тупик Вудленд-Уэй. Каменная кишка озаряется холодным ослепительным светом, Йен видит вооруженную толпу и два мертвых тела в грязи. Джойс Паркер, Господи. Еще сегодня днем они мирно болтали за обедом. Твою мать.-Построение в линию, - это Дизель. - Без команды не стрелять. Хлопают дверцы, гремит металл, щелкают затворы. Дизель рычит:-Отряд, огонь на поражение.Йен не может унять дрожь в руках, курок никак не хочет нажиматься, слишком упругий, слишком скользкий. И люди в толпе слишком живые и настоящие, чтобы валить их бесстрастно, как Дизель. Йен делает первый выстрел, и голова начинает кружиться. Он стреляет вслепую, потому что боится увидеть, что не промахнулся. На линии огня люди то падают, то разбегаются. Грохот невыносимый, но поверх шума голос Дизеля все равно слышен, как вой медной трубы.-Прекратить огонь!Тишина наступает так внезапно, что Йену кажется, будто он оглох. На земле, в осенней жиже лежат трупы, неловко шевелятся раненые. Йена тошнит, хочется убежать за фургон и, как следует, проблеваться, но нельзя, не поймут. Жуткий Дизель ангелом смерти возвышается над окровавленными телами. Вооруженный двумя пистолетами, он спокойно перешагивает через искореженные тела, всматривается в каждого, ищет. У самой стены тупика на отряд полиции почерневшими от ужаса глазами взирает грязноватого вида мужичок, и едва заметив на себе пристальный взгляд Дизеля, роняет бейсбольную биту на асфальт. Старший офицер обходит весь тупик, выстрелом в голову добивает дергающегося в конвульсиях парнишку лет двадцати, а затем подходит к мужику у стены и приставляет оба пистолета к его лбу.-Где он? - Дизель говорит тихо, но так четко, что слышно всему отряду.Мужик хлопает глазами, открывает рот, но ничего не говорит.-Повторяю, сволочь. Где капитан?Мужик по-прежнему молчит. То ли опешил от шока, то ли и вправду кремень.-Ладно, пусть так, - шипит Дизель и стреляет в кирпичную кладку прямо над головой гражданского. Мужик оседает на землю и не сводит глаз с оружия. За своей битой даже не тянется, знает, что бесполезно.Дизель меняет настройки коммуникатора на внешнюю передачу, и усиливает громкость до предела.-А теперь слушайте меня, выблядки Южного Рубежа! Если до рассвета я не найду капитана полиции живым или мертвым, я развяжу вам такую войну, что вы захлебнетесь в крови! Камня на камне не оставлю. Переверну весь район, вырежу каждого, слышите меня, нищеброды?! Ваше время пошло.Два выстрела в голову последнего выжившего в этой бойне, и Дизель возвращается к фургонам. Йен мельком смотрит на то, во что превратился тупик, больше не может сдерживаться и его отчаянно рвет прямо под колеса.