Ломография (1/1)

После праздника у Дюма Максим предложил мне поехать к нему. Было уже поздно. Мы оба были слегка подвыпившие, как и полагается, но в пределах разумного. По дороге к нему мы долго разговаривали, шутили… Дома Горький предложил мне еще немного выпить – я согласился с тем условием, что он тоже выпьет. Затем снова последовали разговоры, смех – все на удивление легко. Мне нравилось, что он поддерживает любую беседу, искренне интересуется мной, моими стихами, позволяет познакомиться с собой поближе. Той ночью я очень устал: количество выпитого алкоголя и бессонные ночи брали свое. Когда Максим ушел в другую комнату, я задремал на диване. Проснулся я от того, что он подхватил меня на руки и понес на кровать. В этот же момент я попросил его опустить меня на пол, на что он в ответ улыбнулся и покачал головой. Горький осторожно опустил меня на постель и сел со мной рядом. Видок у меня был тот еще – чуть заспанное лицо, всклоченные волосы, помятая рубашка... Я попытался расстегнуть ворот, но пальцы меня упрямо не слушались. Тогда Максим ослабил мой галстук и принялся сам расстегивать мою рубашку. По коже побежали мурашки – до чего приятные были прикосновения. Когда он дошел до последней пуговицы, я взял его за руки и мягко поцеловал - без претензий, без вызова. Представь себе, он даже не отстранился! К моему удивлению он углубил поцелуй, обхватил меня за талию и посадил к себе на колени. Прежнюю усталость как рукой сняло. Я прижался к нему всем телом, зарылся пальцами в его темные волосы, гладил шею, спину…Затем он сам снял свою рубашку и продолжилцеловать меня. Он был страстным, но педантичным, в меру безрассудным. Мне казалось, что он сам себя сдерживает, но вот только от чего, я не знал. Все это время я боялся, что он вдруг остановится и уйдет. Я чувствовал его возбуждение и неподдельный интерес к процессу: время от времени он будто терял самообладание и позволял себе шептать мне на ухо бессвязные нежности или чего хуже – делать мне больно. Железной хватке Максима можно только позавидовать, но едва я начинал вырываться или вскрикивать от боли, как он все сглаживал поцелуями и мягкими прикосновениями, - словно боялся, что я сломаюсь. Сперва меня слегка пугало его непреодолимое желание доминировать, поэтому я иногда пытался брать инициативу на себя, но ненадолго - почти сразу же Максим давал понять, кто на этой территории главный. В одну секунду агрессор откинулся на кровать, так что я остался сидеть у него на коленях. Сначала я ощутил некую растерянность – в смятении я подвинулся чуть ближе к его животу. Осторожно обводя пальцами слегка выдающиеся кубики пресса на его поджаром теле, спускаясь к низу, я почувствовал неоднозначное возбуждение в районе паха. На щеках моих сразу проступил румянец – я снова смутился. Увидев мою реакцию, Максим усмехнулся и обхватил меня ладонями за бедра, почти нетерпеливо стал теребить ремень на джинсах. В таком же смущении я немного приспустил штаны и то же самое сделал с Максимом. Поняв, что без смазки здесь не обойтись, тот кивнул на тумбочку возле кровати. Предварительно растягивая себя, я негромко постанывал и жмурился. Серьезно заведенный Горький подо мной уже был готов рвать и метать: я и так слишком много себе позволял – находиться сверху. В один прекрасный момент он не выдержал и с силой вошел в меня. Почти сразу же он стал энергично двигать бедрами, и мне оставалось только уловить темп. Закусив губу, чтобы громко не вскрикивать, я гладил и царапал его плечи, обводил пальцами контур его приоткрытых губ, бьющуюся артерию на шее – все это несомненно доставляло ему удовольствие. В свою очередь Максим крепко держал меня за ягодицы, чуть ли не насаживая на себя. Иногда я специально пытался подстроить его под себя, нарочно резче двигая бедрами и лаская себя у него на глазах. Увидев, что я уже почти дошел до черты, Максим не вынес такой несправедливости и внезапно подмял меня под себя, повалив на живот. Он продолжил вбиваться в меня с тем же энергичным ритмом, что и раньше, стискивая своими сильными руками мои приподнятые бедра. Бросив случайный взгляд на зеркало, я увидел блестящую от пота его спину и плечи, увидел свое по-кошачьи изогнутое тело и истерзанную поцелуями шею. Упершись руками в кровать, Максим так близко нависал надо мной, что я ощущал его прерывистое дыхание и глухое рычание у себя над ухом. Спустя некоторое время он кончил, я – следом за ним. Рухнув на простыни рядом со мной, он лег на бок и одной рукой притянул меня к себе. Обняв Максима руками за шею, я снова поцеловал его и прислонился к его груди. Разговаривали мы еще долго и уснули только на рассвете.Все то время, что рассказывал Есенин, Гексли сидел с полуоткрытым ртом: сигарета в его зубах потухла. Никто из них не заметил, как принесли кофе.