Денеб аль-ассад. Часть V. Надежда. Константинов Град. Конец марта 1454 года (1/1)

—?Кто хочет жить вечно? —?спросил Ветер.—?Влюбленные,?— ответило Солнце…Солнце и Ветер. Хорватская народная сказка—?Владыка… Да будет вам известно, что есть многие деяния, за которые мне еще не один раз придется держать ответ перед своей совестью. Но предстоящая казнь Якова Нотараса не из их числа.Мехмед умолк.День давно шагнул за середину, но в том обычно оживленном яблоневом саду, куда увел его православный Владыка, и где на ветках едва-едва показались нежные робкие листочки, в этот час не было ни души. Не суетились, как прежде, монахи, чьей всегдашней заботой был уход за саженцами и старыми деревьями. Нет! Теперь здесь исповедовался он, Мехмед Фатих, Великий турок, Кайзер-и Рум, Император огромной империи и двадцатидвухлетний Султан всех правоверных. И права слушать первую в его жизни исповедь не имел никто, кроме избранного им Патриарха. [1]—?Наипервейшее и самое тягостное мое деяние, Владыка, заключается в том, что несколько дней назад я послал на войну не готовую к бою армию. А своего тестя, который мне противоречил, принудил возглавить войска.—?Второе мое деяние, Владыка, порождено бессилием сильного. Прознав о мерзких слухах (о которых, подозреваю, вы тоже слышали), я обрушил гнев на Град Великого Константина. По моему указу мой друг Сулейман Бартоглу теперь выгоняет жителей из тех домов, что предназначены для османских переселенцев.—?Третье мое деяние, Владыка, родилось от злости. Злости на церковь Святого Спасителя, на ступенях которой один из моих людей услышал, что я мщу мальчишке Нотарасу за его отказ. За отказ человека, что посмел отравить того, кого я… кто дорог мне больше всего на свете. Даже больше?— гораздо больше! —?собственной жизни…… —?и после всего этого, Владыка, вы полагаете, что меня волнует предстоящая казнь?Мехмед вновь умолк; его усталые от долгой бессонницы глаза против воли устремились к стайке благородных голубей, что кружили сейчас над голубятней, бывшей гордостью местной церковной братии. О том, отвлекая от горьких мыслей, дорогой рассказывал ему Заганос-паша. Как и об обширном храмовом хозяйстве с огородами, протянувшимися до самой крепостной стены, кузней, живописной и золотошвейной мастерскими и старым яблоневым садом, где среди распускавшихся деревьев они с Патриархом нашли себе приют.—?Я полагаю, Повелитель,?— отложив свой посох, начал Патриарх, не возвращаясь к казни юного Нотараса, как к тому, что уже решено, и решено окончательно,?— коли есть в человеке раскаяние, то он найдет в себе силы исправить допущенные им ошибки.Мехмед кивнул.Да, именно об этом, о возможности все исправить он как раз размышлял, пока подбирал слова для покаяния. Но если можно было на какое-то время отсрочить разрушение церкви, дабы должным образом организовать сворачивание большого хозяйства, переезд утвари, икон, мастерских и самого Владыки вместе со всей его братией и служками в выбранное ими место, если можно было осадить послушного Мехмеду Сулеймана, то нельзя?— развернуть с марша выдвинувшуюся к Белграду армию, о чем теперь среди прочего и говорил Мехмед собеседнику.—?Я не могу вернуть войска. Но я могу их возглавить, как велит мне долг. Конечно, не сейчас, а потом. Когда…Патриарх поднял голову.—?…когда здесь все будет кончено,?— договорил Мехмед, чуть помолчав.Хоть он и пытался сдержаться, но голос дрогнул, выдавая; и так сказав слишком много, Мехмед опять умолк. Молчал и Патриарх.—?Вы ведь не о моем переезде ведете речь, Повелитель,?— снова заговорил Патриарх, прерывая затянувшуюся паузу. —?И не об обреченных жителях. И даже не об армии. Сердце ваше болит о вашем друге, молодом князе Раду… Ведь я прав, Повелитель?—?Правы.—?Ужели нет надежды на его выздоровление?—?Нет, Владыка. Несмотря на все ваши молитвы, больше надежды нет.—?Такая утрата не только для вас, Повелитель,?— окинув взором обычно выразительное, живое, а ныне?— померкшее, усталое лицо Мехмеда, Патриарх вздохнул. —?Но и для всей православной Валахии, про Господаря которой?— Господаря Владислава Дракула,?— говорят, что он… не тверд в вере своих отцов.—?Не тверд в вере? О чем вы?..—?О недавно завязавшейся дружбе Господаря и возможного претендента на венгерский престол Матиаша Корвина. —?Патриарх облегченно выдохнул. Сидевший рядом с ним султан был умен. Подтверждением тому служил не только превосходный греческий и (как подозревал Владыка) столь же прекрасная латынь вкупе с другими познаниями, но и способность сразу улавливать суть разговора. Больше Патриарх не сомневался, что будет понят.—?Вы уверены в том, о чем говорите?—?Да, Повелитель. Мои доверенные в Валахии сообщают о постоянном обмене посланиями между Владиславом и Матиашем Корвином. Десяти дней не проходит, чтобы Господарь не принимал гонцов из Трансильвании…—?Это еще не свидетельствует об их дружбе.—?А если я скажу, что нам удалось узнать о содержании писем? Если скажу, что в них Господарь называет Матиаша другом и братом и постоянно клянется в собственной преданности, при этом выражая надежду на самую скорую встречу? [2]Что ж… Это уже было достаточно весомое доказательство, хотя Мехмед мало верил в преданность расчетливого Владислава и никак не мог до конца осмыслить, куда все-таки клонит Владыка.—?Вам не хуже моего известно, Повелитель,?— произнес Патриарх, глядя на спустившихся к их ногам голубей,?— какой бедой для вашего влияния в Валахии может обернуться дружба ее господаря с сильным венгерским королевством. Но она может обернуться бедой не только для вас, султана Османа, но и для истинной церкви… —?Патриарх немного помедлил, потом продолжил, уводя разговор в сторону.?— Вы никогда не думали, почему жители Града Константина не сопротивлялись вашему вторжению? —?вопрошал Патриарх. —?Конечно, они выходили ремонтировать разрушенные артиллерией стены, но как такового сопротивления не оказывали.—?Один из моих советников говорил мне что-то,?— задумчиво вымолвил Мехмед, пытаясь припомнить слова Заганоса-паши в военном лагере Румели Хисар о турецком тюрбане и латинской тиаре. —?Давно. Признаться, я…—?Не мучайте себя, Повелитель. Я вам помогу. Мы потому не опасались вторжения ваших войск, что упрятанного под военную помощь нашему прежнему императору, а в действительности?— вторжения католических армий и, самое главное, присланных из Рима епископов мы опасались гораздо сильнее. [3]—?Как теперь опасаетесь их вторжения в Валахию в случае союза претендента на венгерский престол и валашского Господаря.Мехмед понимающе усмехнулся.Признаться, сейчас, слушая Патриарха, он очень сожалел о смерти Шихабеддина. И то было вполне понятно: хитрый, изворотливый евнух умел весьма ловко находить заговоры. А если и пропускал их (Мехмед снова усмехнулся, вспомнив историю с пылким Седифом), то знал, как направить его удар в самую их движущую силу: в тех, кто злоумышляет против дома Османов, и, следовательно, против самой Империи. А в том, что Влад злоумышлял против империи, Мехмед был уверен.—?Союз Господаря Владислава Дракула и Матиаша Корвина станет военным и будет направлен против нас, османов. Но за свою поддержку юный Матиаш потребует отдать церковь Валахии во власть епископов из Рима…—?И ее народ, для которого римская власть куда страшнее вашей,?— с глубоким вздохом ответствовал Патриарх. —?Теперь понимаете, Повелитель, почему мы все так искренне скорбим из-за болезни молодого князя Раду? Кабы не его болезнь, наша Церковь могла бы рассчитывать, что в случае угрозы со стороны Рима он займет отведенное ему рождением место на престоле Валахии, а вы поддержите его силой оружия.—?Но молодой князь болен. Очень болен… Значит, не о чем и говорить.Голуби прянули вверх, когда Мехмед резко поднялся, спеша прервать беседу, принявшую столь неожиданный поворот. Впрочем, простились они с Патриархом довольно любезно.—?Вас уже ждут, Повелитель,?— говорил Патриарх, опираясь на посох и неспешно провожая Мехмеда к показавшемуся под яблонями Заганосу-паше.За спиной наставника Мехмед заметил белозубую улыбку Хуршида, а преданный телохранитель заметил недоуменный взгляд своего султана и после поклона поторопился объясниться.—?Счастье, мой Повелитель. Огромное счастье,?— сиял Хуршид. —?Жар спал и мой господин наконец-то пришел в себя.***Через много, много дней Мехмед еще не раз вспоминал тот разговор с Патриархом. А тогда, правя гнедого весенними улицами, в своем нежданном счастье не мог думать ни о чем и ни о ком…Кроме Раду.—?Он спрашивал про вас, Повелитель. Только про вас и спрашивал,?— рассказывал ехавший рядом с ним Хуршид. —?Все время, что его осматривал тот иудей, которого привела валиде Гюльшах-хатун…—?Яполло?—?Яполло, да, Повелитель. Кажется, валиде называла его именно Яполло. Так вот, пока этот иудей его осматривал, господин Раду все время спрашивал только про вас.—?Раду знает, что с ним случилось? —?поинтересовался Мехмед, направляя гнедого к дому градоправителя.—?Ваш визирь успел ему рассказать,?— вступил в разговор Заганос-паша. —?Хуршид говорит, что он поспешил навестить Раду, едва его ушей достигла радостная весть.—?И этот лучший друг как всегда впереди всех со своими откровениями,?— ревниво фыркнул Мехмед, въезжая во двор и быстро спешиваясь.Бронзовые створки ворот захлопнулись за султаном и его свитой; а совсем скоро за взбежавшим по лестнице Мехмедом заступившие на караул Хуршид и Козандж Доане захлопнули двери их с Раду общих покоев.—?Не плачь, Солнце мира… Пожалуйста, не плачь… —?шептал Раду, протягивая руку и стирая слезы со щеки рухнувшего на постель Мехмеда.—?Не могу, мое сердце, мой хороший. Не могу… —?отвечал ему Мехмед, который действительно не мог сдержать сейчас слез.Как не мог сдержать сейчас вдруг нахлынувших чувств. Потому что Раду, бледный и слабый после болезни Раду откликался на его утешающую и желанную обоим близость. Как откликался на все слова любви и пришедшие следом осторожные объятия, легкие поцелуи, трепетные и бережные еще прикосновения и наспех сброшенные одежды. Потому что его молодое, прильнувшее к Мехмеду тело постепенно возрождалось. И требовало безумия ставших отчаянными ласк. Требовало земного и плотского, простого и человечного.. Требовало самой Жизни. Но все равно он закрыл глаза, отвернулся и не удержал себя, вскрикнув на первое, острое, пронзительное движение Мехмеда.—?Я… Тебе… тебе больно, мое сердце? —?задыхаясь, спросил Мехмед, приказывая себе остановиться.Оглушенный, ошеломленный их с Раду слишком поспешным сближением, он вытер горечь слез и, призвав на помощь всю свою нежность, склонился к его лицу, даря возлюбленному глубокий, чувственный поцелуй. Дальше были новые, долгие, но не менее чувственные поцелуи: в открытую, запрокинутую назад, точеную шею, в окружья сосков, в шрам, оставшийся от их давней анадольской клятвы, в тонкие изящные ключицы, в идеально развернутые, прекрасные плечи… До того момента, пока наконец не ощутил, как его горячая безудержная радость от единения тел становится единением душ, полным, ничем не омрачаемым слиянием, и радостью для них обоих.—?Я так люблю тебя, Солнце мира…Раду выгнулся под ним и сам потянулся к нему навстречу. Мехмед опустил лицо, чтобы сцеловать с его губ первый томный стон и постарался подхватить ритм исцеляющих встречных движений?— медленный и сладостный в начале, распаляющий и пронизывающий?— в середине, жаркий и несдержанный?— в конце, когда они оба что есть сил прижались друг к другу и вскрикнули в ослепившем их общем удовольствии. Чувствуя, как Раду отдается внутренней, глубинной дрожи, полностью замирая в его руках и расслабляясь, Мехмед тоже замер, выскользнул наружу и опустил свою голову возлюбленному на грудь.Некоторое время они оба молча восстанавливали дыхание, а потом Раду прошептал: ?У тебя седина на виске, мое Солнце?, и Мехмед приподнялся над ним на локтях.Глаза обнявшего его Раду блестели счастьем, слезами, любовью и самой преданной заботой. Но сам он оставался бледен, полоска шрама на его скуле воспалилась, а в левой ноздре к огромному ужасу Мехмеда опять вскипала тонкая кровяная струйка.—?Что с тобой, Серебряный принц?.. Раду!.. Мой свет… Посмотри на меня! Все в порядке?.. О Аллах!.. Может, стоит позвать Яполло?..—?Того манисского иудея, который напичкал меня бульоном и отварами, и которого твоя мудрая хатун Гюльшах записала ко мне в целители? —?Раду улыбнулся, стер кровь и слезы, удержал рванувшего было Мехмеда и покачал головой:?— Нет, не нужно. Твой солнечный свет и твоя любовь способны творить больше, чем все самые умелые лекари.—?Но они не смогли защитить тебя от яда предательства.Поцеловав искусанные губы, Мехмед все-таки поднялся.Ранняя седина его не волновала. Как не волновало то, что они с Раду, казалось, оба резко повзрослели за время его болезни и уж точно навсегда избавились от прекраснодушных иллюзий. Мехмеда заботили другие, обычные жизненные предметы, которые он не хотел доверять даже преданному Хуршиду: день шел на убыль и нужно было затеплить бронзовые светильники, в их трепещущем неровном свете стереть следы страсти с бархатистой кожи возлюбленного и кровавый след с его изящных пальцев, налить в кубок и принести ему оставленного Яполло отвара…—?Я так… Так бесконечно соскучился по тебе, Солнце мира! По твоему голосу, по твоим поцелуям. По твоим объятиям… Но почему-то слишком хочется спать… —?виновато шептал Раду, устраивая голову на плече вернувшегося к нему Мехмеда.—?Спи, мое сердце. И не кори себя,?— ответил тот, с давно не испытанным наслаждением зарываясь в невесомый шелк волос. —?А потом, когда ты проснешься, у нас еще будет время для всего остального. Много времени. Очень много…?Потому что теперь и для тебя и для меня есть надежда?,?— думал Мехмед, после всех тревог и волнений падая в целительный и столь необходимый сон рядом с приникшем к нему возлюбленным.***Потом они оба легко нашли, чем объяснить себе тот свой первый, непроизвольный порыв к телесному, к друг к другу… Но пока было главное: выздоровление.Несмотря на внешнее скульптурное изящество, сильная, привыкшая к постоянным нагрузкам и тяготам суровых походных условий, плоть Раду восстанавливалась быстро вместе с его сверкающей красотой. Ушли нездоровая бледность и хрупкость, исчезли черные тени под широко распахнутыми глазами, а через неделю с разрешения врачующего его пронырливого манисского иудея он уже окончательно встал с ложа и мог с готовностью принимать трепетно-заботливые ласки Мехмеда.—?Тебе ведомо, лучшая сторона моего сердца, что я едва тебя не потерял? —?спросил Мехмед, осторожно расчесывая длинные белые пряди.Лежавший головой на его коленях Раду распахнул глаза и немного приподнялся.—?Да, Солнце мира… Ты потому пошел на христианскую молитву?—?Да, поэтому. Но не только…—?Не только?..—?Не только. Еще потому, что чуть было не потерял себя самого.Мехмед уложил Раду обратно и снова взялся за гребень.В этот ранний рассветный час их пока никто не беспокоил, позволяя Мехмеду любоваться переплетением золотисто-розовых теней, что сейчас с мягкой трепетной нежностью скользили в раскрытых полах халата, устремляясь вниз по груди и животу доверившегося ему возлюбленного. Но Раду смотрел тревожно, и Мехмед вздохнул.По требованию Яполло, заметившего следы поцелуев на точеной шее, обернувшиеся на утро багровыми кровоподтеками, они с Раду теперь были вынуждены отказывать себе в чувственной близости. Эскулап, верно все разгадавший об их отношениях, оставался непреклонен: ради крепкого сна, полного покоя и окончательного выздоровления следовало призвать воздержанность. С чем, конечно, они оба не могли не согласиться.—?Очень давно, еще в Анадоле,?— начал Мехмед, уводя свои мысли подальше от, как оказалось, опасных пока для Раду топей чувственности, а свой взор?— от его сияющего белым и золотистым полуобнаженного тела,?— я размышлял над тем, что есть тирания. А теперь понимаю, что мой тесть прав, и что мой гнев на Город, церковь и на него самого были проявлением тирании. За что ты, мой бесценный, тоже имеешь право меня осудить.—?Только тот вправе судить тебя, мой Султан, кто хоть однажды был в подобной ситуации. А у меня такого права нет.Удержав смуглую руку, Раду сел, и сам, как прежде, потянулся к нему навстречу, взрывая благие намерения соприкосновением тел и поцелуем. Но…Но в двери уже входили Козандж Доане и Хуршид, чтобы накрыть стол к трапезе, а затем помочь своим господам облачиться для выхода. Сегодня не по самому приятному поводу?— ради назначенной на полдень казни юного Нотараса.***Странно, но в череде неотложного Мехмед как-то совершенно забыл о Якове.Во время болезни Раду было не до того: тогда приходилось думать, как удержать на грани жизни сгорающего в лихорадке возлюбленного и пытаться хоть как-то удержать от отчаяния себя самого… Потом же, когда старый манисский иудей объявил, что вверенный его заботам юноша вне опасности, пришли другие хлопоты. И с ними пришло то, что он сам некогда успел пообещать Патриарху.—?Господину Бартоглу не препятствовать. Пускай забирает из казны столько, сколько посчитает нужным,?— говорил Мехмед своему Великому визирю, с которым они вместе разбирали дипломатическую корреспонденцию в тишине второй, незанятой комнаты их с Раду общих покоев. —?Эти средства пойдут переселяемым горожанам в качестве поддержки… Еще попрошу вас, Махмуд-паша, лично напомнить Сулейману, дабы он не забыл организовать подводы для достойного?— достойного, любезный Махмуд-паша! —?переезда Патриарха и церковного имущества в выбранный братией монастырь Паммакаристос… Так же вам следует озаботиться нашим с Заганосом-пашой скорым отъездом к войскам…[4]—?Раду-бей и господин Доане едут с вами, Повелитель?—?Козандж Доане?— да.—?А Раду-бей?..?— Раду-бей?— нет. —?Мехмед помолчал, отложил прошение об аудиенции от некого Джакомо Лангуси и отошел к раскрытому по случаю погожего дня окну, где в эту пору как раз слышалась перекличка караульных, бывших теперь, после покушения на Раду, под началом опытного в подобных вопросах Казанджа Доане. [5] ?— Согласитесь, Махмуд-паша,?— поманив его ближе, заговорил Мехмед доверительно, давя волну ревности, рождавшуюся от взгляда, которым Великий Визирь до сих пор смотрел на дорогого его сердцу юношу с белыми волосами. —?Для меня было бы сродни убийству брать Раду сейчас с собой в войска, тем более, когда ни вы, ни я, не уверены в благополучном исходе этой кампании… Но для него найдется дело в Эдирне, куда вы отправитесь вместе с валиде и нашим наследником. Коего в свое отсутствие я собираюсь поручить вашим бдительным заботам…—?Вы желаете, Повелитель, чтобы мы с Раду-беем занялись обучением вашего сына, маленького шехзаде Мустафы?—?Как некогда Заганос-паша занимался моим. —?Мехмед улыбнулся. —?И я очень надеюсь, что вы не откажете мне, любезный Махмуд-паша.Визирь благодарно склонился. Обучение наследника было хлопотным, но весьма почетным делом. И уж конечно, отказывать он не собирался. О чем, возвращаясь к вороху донесений и бумаг, и поспешил сказать Мехмеду, напомнив тому среди прочего об ожидающем своей участи Якове Нотарасе.*** —?В своих сомнениях относительно вины мальчишки твой друг Махмуд-паша прав только в одном: в том, что нельзя было так надолго откладывать его казнь, давая тем самым пищу до сих пор гуляющим в Городе слухам,?— тихо сказал Мехмед, когда они вместе с Раду и сопровождающей их свитой подъезжали к храму Святой Софии, где перед установленным загодя помостом уже волновалась ожидавшая их толпа.—?Они тебя тревожат, мой Султан?—?Я бы не хотел, чтобы они потревожили тебя.Осадив разошедшегося гнедого, Мехмед взглянул на притихших при их появлении горожан, точно ища следы мятежа в устремленных к ним взглядах. Но нет… Точно громом прогремевшие вчера слова Патриарха, снова напомнившего пастве о власти ненавистного Рима, заставило клеветников притихнуть и со всем смирением принять волю своего молодого османского Императора.—?Там, в Анадоле, принося друг другу клятву крови, мы с тобой говорили о преданности и любви,?— ответил ему Раду, думая о своем. О том, что постоянно давало силы и вело его по жизни. —?Ты, мой Султан,?— синие глаза взметнулись к лицу Мехмеда,?— не единожды доказал мне свою преданность. Как теперь я должен доказать свою, не только постаравшись вырастить из твоего наследника Мустафы-бея настоящего мужчину и воина, но и сопровождая тебя на казнь.—?Твоя преданность еще со времен нашего отрочества всегда шла об руку с твоей любовью. —?Мехмед вдохнул налетевший с холмов пряный южный ветер и, кивнув возлюбленному, перевел свой взор на появившегося перед толпой Якова Нотараса.Его трудно было узнать в сутулой, замызганной, но горделиво вышагивающей фигуре с брезгливо оттопыренными губами и странно горящим, торжествующим взглядом. Образ того, на кого стражникам пришлось прикрикнуть, прежде чем он пал ниц перед ждущим у помоста Великим Визирем, завершился, превратив златокудрого, созданного для наслаждений юношу в настоящего Нотараса.Махмуд-паша удивленно посмотрел на него и развернул свиток. Все притихли… Яков вскинул голову.?Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!Хвала и благодарение Аллаху, что всемилостивый творец всего существующего для наилучшей организации и порядка в своей обители ниспослал народу законодательство и сделал его руководящим началом для всех. Поэтому без устали молись созидателю мира и на благородное его творение, посланнику божьему, благословенному пророку, чье священное предание, сунна и шариат также являются неоспоримыми источниками для разработки судебных актов для наказания всех виновных и злоумышляющих…? ?— зачитывал Махмуд-паша, когда в сознание Мехмеда вдруг ворвался молодой любимый голос.—?Придержи коня, Хуршид,?— велел Раду, неожиданно спешиваясь и бросая повод спрыгнувшему за ним на землю телохранителю.Как некогда под стенами Града Константина, сейчас он опять поступал так, как направляли его воля и сердце…—?Повелитель… —?Наблюдая за тем, как Раду проходит к помосту и останавливается перед взирающим на него снизу вверх, хмурящим брови Нотарасом, Козадж Доане тоже нахмурился и поддался ближе к Мехмеду:?— Прикажете вмешаться?—?Нет, господин Доане. Князь Дракул имеет полное право делать то, что он делает.…но на сей раз Мехмед, памятуя о том, кем был его возлюбленный?— не только принцем крови, мужчиной и воином, но и тем, кто чуть было не лишился жизни по вине застывшего перед ним мальчишки, с лица которого при первых, не слышных прочим словах обратившегося к нему Раду начали сползать торжество и горделивость, не стал его останавливать. Тем более что отрывисто бросивший что-то в ответ Яков уже ничем не мог ему навредить.—?Бог тебе судья, Яков. —?Раду отвел глаза от отшатнувшегося от него Нотараса и перенес внимание на своего друга визиря: —?Простите, Махмуд-паша. —?Раду склонил голову, прежде чем вернуться к Мехмеду: —?Можете продолжать.—?Да, Раду-бей.Казалось, слышавший содержание короткой беседы визирь больше не испытывал сомнений относительно того, что посылает на смерть невинное юное создание. Быстро дочитав последние строки: ?предать казни через отрубание головы?, Махмуд-паша кивнул стражникам и отступил в сторону, а Раду занял отведенное ему место рядом с Мехмедом.—?Что окончательно убедило моего визиря? —?спросил тот, снимая перчатку и протягивая ладонь возлюбленному.—?Слова Якова, что он возненавидел меня с самой первой встречи,?— ответил Раду, сплетая их пальцы перед собравшимся Городом.Впрочем, в эту минуту все взоры были устремлены к тому, что происходило сейчас на помосте. А там подручный палача наложил на глаза Якова повязку и велел ему опуститься на колени.—?И что ты ответил ему, Раду?—?Что мне не понять его мотивов. Потому что Солнце всегда ласкало меня и… —?глядя, как палач заносит топор, Раду глубоко вдохнул, и Мехмед был вынужден еще сильнее сжать его изящные пальцы. —?И,?— Раду благодарно улыбнулся,?— …никогда не обжигало.—?Думаю, он тебя не понял. —?Мехмед отвернулся от сброшенного палачами на доски обезглавленного тела.—?Я тоже думаю, что нет… Мы можем прямо сейчас поехать в Церковь Святого Спасителя?Мехмед кивнул: ?Если тебе это не навредит, мое сердце. Только возьмем с собой твоего будущего воспитанника?, и, развернув гнедого, устремился за телохранителями и возлюбленным.Конец второй книги ***Пояснения к главе[1] ?…выбранного им Патриарха??— именно молодой султан Мехмед Фатих поддержал Отца Геннадия при выборе нового православного Владыки. И не просто поддержал, но и вручил ему грамоты, повествующие о ?полной неприкосновенности, уважении его сана и освобождении его, а также всех подчинившихся ему епископов от обложения какими бы то ни было налогами и податями на вечные времена?[2] Матиаш Корвин?— Корвин переводится с венгерского как Ворон.Матьяш (Матиаш) - венгерский католический король с 1458 года из трансильванского магнатского рода Хуньяди, при котором средневековое Венгерское королевство достигло пика своего могущества. Именно дружба ставшего королем Матиаша и Владислава Дракулы приведет последнего к трагедии, о чем еще будет в тексте основного повествования.[3] ?…присланных из Рима епископов мы опасались гораздо сильнее??— если вкратце, то католики действительно не позволили бы православным остаться в их исконной вере. Поэтому у населения Константинополя были все основания меньше опасаться турок-османов, чем католических священников, которые непременно пришли бы вслед за войсками оказавших поддержку католических государей.В отличие от католиков, султан Мехмед Фатих никогда не навязывал завоеванному населению свою мусульманскую веру. Жившие в Османской империи православные христиане и прочие иноверцы всего лишь были обязаны платить налог ?джизья? (или налог на неверных) и налог крови девширме. [4] Паммакаристос?— название выбранного Патриархом монастыря переводится с греческого как ?Радующиеся?[5] Джакомо Лангуси —?венецианский делец, дипломат и шпион.Собственно, достопочтенный синьор Лангуси был тем, кто видел Мехмеда Фатиха входящим в Церковь Святого Спасителя и оставил нам описание молодого султана: ?Государь, Великий турок Мехмед-бей,?— юноша двадцати шести лет (в действительности Мехмеду было двадцать два года), достаточно красив, отлично сложен, роста скорее высокого, чем среднего, искусен в обращении с оружием, вида скорее грозного, чем кроткого, редко улыбается (ну еще бы Мехмед тогда улыбался!), подозрителен, отличается большой щедростью, упрям в преследовании своих планов, храбр во всех начинаниях, так же жаждет славы, как Александр Македонский?. Что делал католик Джакомо в православном храме, так и осталось загадкой.